Данил Сазонтов "Солдат"

– Ну ты подумай, друг. Я поехал.

Мы пожали руки и разошлись. Я уехал в Павловск, в он к своим под Новосибирск.

Плохо конечно, что мы не имели реальной информации о положение дел там. Все что нам говорили с экранов выглядело хорошо: потерь практически нет, войска делают успехи, победа близка. Желание оставалось твердым, все сомнения улетучились. Прежде всего я советский человек, потом солдат и мужчина. Весь путь от Новосибирска до Павловска я сидел на боковушке в поезде и представлял себя с Вадимом там, на передовой, думал про отца, про его реакцию. Думаю, он будет только рад. А за окном плыли бескрайнее сибирские поля. Поезд делал остановки на маленьких уютных станциях, где продавали рыбу, беляши, чебуреки и прочие чудеса местной кулинарии. Бабушки в платочках тянулись разноцветной цепью вдоль зеленых вагонов, предлагая купить свой товар пассажирам. Мужики выстроились в очередь за пивом в ларек, стоящий неподалеку от маленького здания вокзала. Жизнь кипела на станции, но только тогда, когда подъезжал пассажирский состав. Мои соседи напротив закупились копченым лещем и полторашкой пива. Мамаша с ребенком лет трех по соседству, купила себе и малышке вареную кукурузу. Я же стоял на перроне с треснутым асфальтом и размышлял о жизни. Со мной заговорил пузатый мужик с голым торсом, в шлепках и полиэтиленовым пакетиком в руках. Там лежала вяленая рыба. Он закурил рядом со мной и спросил:

– Куда едешь, солдат?

– Простите, а как вы узнали?

Одет я был в майку и треники. Ничего во мне не выдавало человека военного.

– Смотри какие у тебя ручища, какая спина. Либо спортсмен, либо солдат. Я угадал? – он прищурился. – Меня Вова зовут.

– Сергей, – я протянул ему руку, – учусь в военном училище.

– В Новосибирске что ли?

– Да.

– Мой друг там учился, закончил, все хорошо. Сейчас правда в Афгане. Хуй знает, что с ним.

Мужик переменился в лице. Его затяжки становились все длиннее и длиннее. Я покосился на него.

– Как там сейчас, как вы считаете? – спросил я у него.

– А как? Война бля, что еще? Там такие пацаны как ты, зеленые совсем пачками мрут.

– С другом с вашим связи нет?

– Я тебя умоляю, какая там связь нахуй? Он уже помер давно, уверен. Он в восьмидесятом туда ушел. Сколько времени прошло? Столько на войне не живут.

– Мы же делаем успехи. Все хорошо закончится.

– Эх Серега, проживешь с мое, поймешь. Нам людям подневольным, простым ничего никогда не узнать, понимаешь? Правда она хрен пойми где. Нет ее скорее всего…

Мужик докурил и тут же воткнул в рот следующую сигарету. Пока в разговоре образовалась пауза, я остановил бабушку с беляшом, взял один и стал жевать.

– Вот ты военный да? Ну будешь военным, – я кивнул. – Поступит приказ тебе ехать хуй знает куда и там воевать за что непонятно. Ты поедешь?

– Это же приказ.

– Вот именно. И срать дымом, что за приказ. Главное – это его выполнение. Я не прав? – он мне не дал ответить, хотя я был готов. – А если выебываться будешь, под трибунал пойдешь, потом на зону как дезертир или изменник родины. А сильно быканешь, вообще положат тебя, а родителям просто принесут извинения. Я не прав? – он опять не дал мне сказать. – Серега, я служил в советской армии два года. Знаю о чем говорю. Но если ты что-то выбрал, то иди до конца. Ты прежде всего мужик, а потом все остальное. Я бы на твоем месте бабу бы нашел, бросил бы эту военщину, жил бы нормально.

– У меня семья военных. Мне по-другому никак, – усмехнулся я. Мне удалось сказать хоть что-то, но Вова меня не слышал.

– Или выслужись до старших офицеров, чтоб в кабинетах сидеть, а не брюхом землю бороздить. Тобой попользуются и выкинут, просто подотрутся как бумажкой в туалете бля. Думай сам, Серега, но я тебе говорю из опыта.

Вова бросил бычок под поезд, пожал мне руку, напоследок спросил:

– Куда едешь то?

– В Павловск.

– Ну давай удачи тебе.

Разговор с незнакомцем как-то странно повлиял на меня. Остался осадок и я не мог раскусить его привкус. Я не мог представить свою жизнь вне армии и без любимой винтовки в руках, но сказанное этим Вовой получило во мне отклик. Как и мои родители, я был идейным человеком, верил в коммунизм и в правильность ориентиров нашей политики. С трудом верится, что в такой великой державе, особенно к военным, могут относиться вот так. Для меня пример – отец. Он служит всю жизнь и благодаря своим умениям и характеру скоро получит очередное повышение в звании. Хочу доказать ему, что я не хуже. В конце концов кто такой Вова? Да по нему видно человек бывалый, к сожалению его словам нет веры. Все зависит от конкретного человека и его взглядов. Один считает так, другой так. Вот я, наверное, другой.

Всю ночь не мог уснуть. Я лежал на верхней боковушке, подо мной женщина в возрасте, которая, не переставая храпела утробными звуками разной длительностью. Долго не мог найти позу для сна. Самое неприятное в полусонном состоянии слышать звуки входящих и выходящих пассажиров на остановках. Они очень громко разговаривали, все сопровождалось бесконечным шелестением пакетами. Ранним утром наш поезд прибыл в Павловск. Меня встречал отец на своей служебной машине. Я удивился, ведь он всегда был занят. После рукопожатия он хлопнул меня по плечу. Поговорили с ним о мелочах. О своем намерении пока не стал ему говорить. Отец решил поделиться со мной новостью, что командование готовит документы по его переводу в Москву на повышение. Я порадовался за него. Он планомерно шел наверх и конечно же заслужил повышение в должности.

Мы ехали по проспектам, таким уютным и домашним. Вот говорят, что родина – это как раз улицы, места, природа родного места, там, где родился. Я считаю своей родиной Павловск. Он мне настолько нравится, что часто на вопрос: «ты где родился?» отвечаю в Павловске. Коптевский период трудно вспомнить, так как я был сильно маленьким, когда мы переехали в другое место. Сибирский не могу назвать родиной хотя бы потому, что там не было ничего привлекательного и запоминающегося, кроме старых друзей. Только когда мы осели в Павловске я наконец понял, где моя родина.

В дороге мы разговаривали о моей учебе. Отец интересовался всем. Не помню, когда он был так ласков со мной в общении. Я привык его видеть всегда командующим, отвечающим односложно с минимумом эмоций, а сейчас мой папа преобразился.

Мы приехали домой, в нашу «панельку» на шестой этаж, доставшейся папе от государства. Нас встречала мама, а с ней тетя Марина, сестра моего папы. У нее был отпуск и она решила навестить нашу семью. Сама она живет в Москве, неплохо там устроилась, говорит папа. Я же точно не знаю чем она занимается, справедливости ради никогда не интересовался данным вопросом. Тетя Марина выглядела хорошо на свои года. Она была младше папы на два года. Мужа у нее нет, детей тоже. Сама полновата в бедрах, с большими губами и ушами. Я не испытывал к ней особой любви. Мы виделись с ней очень редко, поэтому привыкнуть к ней не мог. Она раньше часто приезжала в Коптево, но я к сожалению ничего не помню. Потом ее стремление навещать родственников поубавилось, может началась личная жизнь и ей было не до нас. Отец переживал за тетю Марину, что она не может найти мужика, а года нещадно уходили. После всех вздохов и ахов по поводу моего внешнего вида и рядовых комплиментов по типу: «какой красавец», «завидный жених», «ух какой большой и взрослый стал», мы перешли на кухню. Мама с тетей Мариной приготовили вместе обед. За столом шли разговоры по большей части про меня. Отец не мог нарадоваться моими успехами. Ему с Новосибирска обо мне докладывали его знакомые. Когда тетя Марина спросила про невесту, мама тут же махнула рукой, сказала, что еще молодой. Но родственница не угомонилась, пытала есть ли у меня кто.

– Никого нет. Я учебой занят.

Я говорил так специально еще для того, чтобы сделать отцу приятное. После моих слов он стал еще нежнее. Принялся летать по кухне, спрашивая, что кому надо, следил за напитками у всех и в случае чего подливал. Я не узнавал своего отца. Видимо он действительно гордился мной. Его мечта исполнилась.

– Какие у тебя часы классные. Дай посмотреть, – сказала тетя Марина, взяв меня за руку.

Она вела себя со мной, как будто я еще тот, из Коптево, маленький ребенок. Должен признаться, мне это даже нравилось.

– Папа подарил. «Командирские», спец серия, – похвастался я.

– Папа у тебя молодец, – она подмигнула отцу, который сиял от счастья.

Вскоре тетя Марина пошла с мамой гулять, оставив меня с папой наедине. Они хотели посмотреть достопримечательности Павловска. Их не так много. Отец не любил туристические походы, он называл их марш-бросками. Я же был с дороги и хотелось немного отдохнуть. Нашелся подходящий момент для обсуждения моего решения.

***

Мы сидели на диване напротив выключенного телевизора. В руках у отца была кружка с чаем. Он сидел сложа ногу на ногу в пол оборота ко мне, закинув руку на спинку. В моем голосе опять прослеживалась та робость, с которой я разговаривал с Женей. Неприятная, неподконтрольная мне дрожь снова сопровождала меня.

– Хотел у тебя спросить, – начал я, – ты к войне нынешней как относишься?

– Афганистан? – понял отец. – Мы поддерживаем братьев, которые оказались в трудном положении. Кучка людей решила, что они здесь власть и восстали. Афганистан попросил у нас помощи, мы помогаем. Вот как я это вижу. Это наш долг как народа.

– Я еду добровольцем, все уже решил, – сказал я, а сам даже испугался своего же голоса.

– Что ж, – отец вздохнул и встал на ноги, – ты мой единственный ребенок, но вставать у тебя на пути я не буду. Это благородная цель. Честно говоря, я уже давно готовился к такому разговору. Я знал, что ты так решишь, потому что ты мой сын и я тебя слишком хорошо воспитал.

Он нервничал, не смотрел мне в глаза. Вроде бы пытался держаться, но контролировать себя у него получалось плохо.

– Там нашим нужна помощь. Почему одни люди должны воевать, когда остальные наслаждаются жизнью? Я ценный солдат, снайпер. Такие, как я, там нужны. Ты меня всему обучил, я закончу скоро училище и уеду туда.

Отец вздыхал. Он допил чай, посмотрел на меня. Его игривость сменилась серьезностью. Он пошел на кухню. Я слышал стук посуды. Все происходило в тишине. Когда отец вернулся он, встал передо мной. Я тоже поднялся на ноги.

– Я горд иметь такого сына как ты, – сказал он мне и обнял.

Отцовские объятия были очень редкими. Последний раз, когда мы обнимались мне было лет шесть. Я действительно верил в то, что говорил. Пойду до конца, как мне советовал незнакомец Вова.

Папа ничего не говорил маме до тех пор, пока тетя Марина находилась у нас. Она уехала через два дня после моего приезда. За ужином папа объявил, что я отправлюсь вскоре в Афганистан. Мама почти заплакала.

– Он взрослый человек. У него благородная цель помочь своим соотечественникам. Никто не вправе лишать его такой возможности, – так успокаивал ее папа довольно строгим тоном.

– Что мы будем делать если он… – мама не выдержала и начала плакать в полную силу.

Ее слова меня тронули. Образовался ком в горле. Про возможную смерть я не думал никогда, а сейчас стало даже не по себе. Папа обнял мать, гладил ее по голове, говорил успокаивающие слова. Она довольно быстро пришла в норму и с новыми силами стала расспрашивать зачем мне это надо. Когда я все повторял, что говорил отцу, сам он уставился на пустые тарелки, сложа руки перед носом, уперевшись локтями в стол. Уверен, в глубине души он протестовал против моего решения. Он просто не мог ответить иначе. По-солдатски он меня понимал, а по-отцовски конечно же был против. Кто знает, как бы сложилась моя дальнейшая жизнь, если бы родители тогда в восемьдесят третьем отговорили меня ехать в Афган.

***

В семье у нас начался разлад. Мама часто срывалась на папу, кричала, что ей все надоело. Она ненавидела армию и все что с ней связано. Отец какое-то время терпел, но потом тоже начал повышать голос на мать. Я уже стал винить себя. Своим решением поехать в Афган я запустил такую реакцию. Честно говоря, никогда бы даже не подумал, что в моей семье такое возможно. На какое-то время конфликт затихал, но потом вновь разгорался. Так происходило до самого моего отъезда.

Экзамены я сдал, по окончанию училища получил звание лейтенант. Моя скорая отправка в Афган подстегнула меня еще усерднее готовиться. Многие недели я провел за тренировками: стрельба, качалка, бег. Практически не выходил гулять. Да у меня друзей то не было. Только Вадим, который в очередной раз влюбился в какую-то Юлю. Да, с той Светой у него ничего не вышло, говорит она дура. То ли дело нынешняя Юля. Он проводил с ней все свободное время. Мне даже стало как-то обидно. Вадим перестал заходить ко мне вообще. Он также не давал ответа по поводу своего решения ехать со мной или не ехать. Юля заняла в его жизни мое место. Хоть он говорил, что это не так, было понятно, что девушка ему важнее меня. Я не обижался, а просто принял данный факт как должное. Ничего не могу сказать об этой Юле, так как видел ее от силы раза два. Среднего роста брюнетка с аккуратным носом, румяными щеками, со стройной фигурой. Для меня она оставалась загадкой. У меня же на любовном фронте был полный голяк. Я осознал себя двадцатидвухлетнем выпускником военного училища и понял, что моя командировка в Афган (если так можно выразиться) неизвестно сколько продлиться, ведь отправляя нас туда, никто не говорил на какой срок. Когда я приеду назад, то не знаю сколько мне будет лет. Свою личную жизнь надо было как-то устраивать. Думал заняться этим вопросом по возвращению. Меня еще интересовал вопрос, как Юля отреагировала на его решение поехать со мной добровольцем. Вадим ведь согласился поехать под моими долгими уговорами. Скорее всего их разговор прошел не очень хорошо, если Юля по-настоящему его любила. Вадим то вроде был от нее без ума.

Пришла пора прощаться с гражданкой. Я находился в Павловске. Приехал Никита. Он тоже окончил университет и ему предложили работу на оборонном заводе в Заринске, примерно пятьдесят километров от Павловска. Он занимался своими делами, готовился к переезду, девушка появилась. С Никитой мы посидели в кабаке, выпили немного, обнялись. Сказал мне, что ждет назад.

С родителями я разговаривал на кухне. Мы пили чай с кремовым тортом. Папа старался не показывать свои переживания. Он вообще не говорил мне о положении дел там, на передовой, хотя я то знаю, что у него наверняка имелась какая-то информация. Мама готова была разрыдаться, но держалась. Скорее всего такой приказ поступил от отца. Она подливала чай, смотря мне в глаза. Я же не поддавался эмоциям. Наоборот, хотел уже побыстрее отправиться в дорогу. За мной совсем скоро должен приехать автобус, который увезет меня сначала на сборный пункт в Новосибирске, потом поездом в Бишкек. Дальше я не знал план действий, но по слухам всех новоприбывших размещали в частях в Таджикистане на границе с Афганистаном. Мы спустились вниз, вышли со двора. В этот момент он мне казался особо родным. Многовековая лужа на пути к остановке тоже сильно запала в душу, ведь она такая родная. Отец помогал нести сумку, мама смотрела себе под ноги, все еще боясь расплакаться. Когда мы подошли к остановке, то там уже стоял темно-оранжевый ЛиАЗ с надписью «служебный» на лобовом. Отец обнял меня, сказал на прощание:

– Возвращайся домой, солдат.

Мама не сдержалась и заплакала. Она прижала меня к себе, стала целовать в обе щеки.

– Береги себя, сынок. Мы тебя ждем, – сказала она.

Отец ее взял за локоть и начал тянуть на себя.

– Не задерживай, – шептал он ей.

– Пока, пока. Мы любим тебя, – кричала мне мама, когда двери автобуса закрывались.

И я уехал навстречу своей благородной цели. В салоне сидели мужики и парни разного возраста, такие же как я идейные или же срочники не знаю. Нас было немного. Имелись свободные места. Вадим уже сидел в салоне. Я подсел к нему. Сначала мы долго молчали, говорить то не о чем. Каждый в своих мыслях. Я думал о родителях, о Никите, о Вадиме. По дороге в Новосибирск, мы еще сделали пару остановок. К нам присоединилось еще несколько новобранцев.

В Новосибирске нас погрузили в поезд. Мы заняли с ним одно купе в, к нам подселили еще двоих, младше нас солдатов. Состав стоял на станции. На перроне находилось много людей. Они без остановки махали руками, плакали, прижимали ладони к окнам вагонов.

– Как Юля? – спросил я у Вадима.

Он не отводил глаз от окна, смотря на провожающих.

– Не пришла провожать. Может опаздывает? Говорила приедет. Да и хер бы с ней.

Я не стал лезть ему в душу, тем более в такой неподходящий момент. В душе я обозлился на Юлю. Вагоны зашумели своими сцепками и наконец тронулись. Новосибирск остался позади.

В дороге мы разговорились с ребятами по соседству. Потом к нам присоединились пацаны с боковушки. Узнали несколько фактов из жизни каждого. Мы немного выпивали, травили анекдоты, играли в карты. Дорога прошла незаметно. Мне довелось познакомиться со срочником. Его звали Захар. Он проходил срочную службу на Урале. Ему не оставили выбора, а просто сказали, что должен ехать. Он был моложе меня, нигде кроме школы не учился и как я понял из разговора, то оружием особо не владел. Несмотря на неопытность Захара, я сразу оценил его физические данные. Он был мускулист, подтянут и выглядел явно старше своего возраста. Подстрижен под «ежика» с выдающимися вперед губам и выпуклыми глазами. Его папа служил в ВДВ. Мы разговаривали с ним на разные темы. Парень оказался толковым, в меру начитанным, не глупым, как некоторые из тех кого мне доводилось видеть в других вагонах. Захар верил в выполнение нашего интернационального долга – помощь народу Афганистана. Хотел быть достойным и ответственным гражданином, в этом мы с ним сошлись. Я не мог не провести параллели с давним другом Тохой. Захар мне его напоминал. Такой же простой и безобидный парень, только не толстый. Даже повадки у них были одинаковыми. Я поделился своими наблюдениями с Вадимом и мы вместе посмеялись.

Спустя пару суток пути по железной дороге и трясучке в автобусе, мы добрались до пункта нашего назначения. Это был маленький город Кушка, всего в четырех километрах от афганской границы. В учебке нам были рады, так как приехали свежеиспеченные, профессиональные военные. Нас как можно быстрее готовили к переброске за границу. Через пару дней мы отправились в Герат, первый афганский город через границу. Там нас приписали к батальону. Захара и остальных «зеленых» оставили в учебке в Кушке проходить курс подготовки. Итак, мы оказались в Афгане

***

Первое впечатление – это жара. К такому, честно говоря, не был готов никто. Ты просто плавился на солнце. Охота было снять с себя кожу. Также нам встретились солдаты уже побывавшие в сражениях. Они рассказывали страшные вещи, в которые я до конца не верил. Меня, как снайпера, сразу же начали восхвалять и говорить как им такого как меня здесь не хватало. Мне объяснили, что с самой Второй Мировой у советской армии не было снайперов как класса, а тут прибыл я. К моему большому разочарованию, все мои романтические идеи по поводу Афганистана, ограниченного контингента быстро разбились о реальность.

Наша группа получила задание по сопровождению техники. Нас разделили. Первая группа шла низом, а вторая верхом. Моей же задачей с Вадимом было прикрытие с высоты. Нам показали, где лучше расположиться. Мы выдвинулись первыми, шли не быстрым, но и не медленным шагом. Жара давила до невозможности, а еще на нас были тяжелые рюкзаки, плюс бронники с амуницией. Подъем по горам выдался тяжелым, но несмотря ни на что мы заняли нужную высоту. Отсюда открывался вид на всю долину. Внизу проходила дорога, по которой наши должны были перевезти технику. Рядом текла река. Я разложил винтовку и начал настраивать ее. Вадим лежал рядом со мной, смотрел по сторонам в бинокль. В прицел я поймал своих. Первая группа следовала низом, как договаривались. Я повел прицелом выше, увидел вторую группу. Она медленно проходила через валуны по горам. Спустя какое-то время Вадим говорит, что видит нашу технику. Я тут же навелся на нее, чтобы примерно ориентироваться на неизвестной местности. Противников пока никто не видел, оно и к лучшему. Не знаю точно, сколько времени мы так провели на той высоте, но спина уже затекла. Мы по очереди перекусили сухпайком, наблюдая за передвижением внизу. Там по-прежнему кроме наших никого не было.

И вот тут я усвоил один из важных уроков моей службы. Нельзя ни на миг расслабляться, так как опасность в этих краях могла прийти отовсюду. Мы ничего не поняли, но пуля просвистела рядом с моей головой и врезалась в валун метрах в пяти от нас. Откуда стреляли понять не успели. Вадим судорожно начал всматриваться в бинокль, я же пригнулся к прикладу, продолжая не выпускать из поля зрения наши группы внизу.

– Есть, – крикнул Вадим и дал мне координаты.

Я тут же навелся и увидел голову моджахеда, выглядывающей из-за большого валуна, подловил момент и выстрелил без промедления. Вадим подтвердил попадание. Не знаю, успел ли противник передать наше местоположение остальным, но я принял решение сдвинуться в сторону. Мы быстро перешли на другое место, взяли левее от прежней точки. Здесь я нашел удобную щель между двумя огромными камнями, куда установил винтовку. Получилась практически идеальная огневая позиция. Для Вадима тут было мало места, он улегся с биноклем рядом с камнями на открытой местности. Мы увидели, как первая группа внизу попала в засаду. Начался обстрел всей колонны. Одна машина взорвалась, видимо наехав на мину. Отдаленно затрещали очереди. Я выцеливал противников и убирал их только тогда, когда был уверен, что нас не раскроют. В суете перестрелки им было трудно нас определить, но я действовал хладнокровно и расчетливо. Таков был мой первый боевой опыт в Афгане. Мы успешно выполнили задачу, не обошлось без потерь. Нападение противника из засады оказалось неудачным. После всего, уже в штабе, я бросил взгляд на свои часы. На них, видимо от ерзаний по каменной земле, в районе цифры десять, образовалась маленькая трещина.

Затем случилось много разных операций, в том числе в других районах Афганистана. Наша бригада концентрировалась в основном на сопровождении колонн снабжения и охране ранее захваченных высот. Нам было тяжело, жарко и голодно. Чисто случайно я узнал, что тот самый Захар, показавшийся мне копией Тохи умер при атаке духов на наши позиции под Кундузом. Я стал бояться за Вадима, не за себя, а за него. Война его изменила. Он стал более нервным. В одной из вылазки он получил ранение в грудь средней тяжести. Именно тогда, когда я смотрел на него, лежащего в медицинском отделении истекающего кровью, стал понимать всю бессмысленность нашего пребывания здесь. Все мои представления о благих намерениях разбились о жестокую реальность. Война – это грязь, кровь и смерть. К тому же это я затащил своего друга сюда, на верную смерть. Что я за человек? Сидел бы Вадим сейчас в Новосибирске, в районном парке, на лавочке в обнимку с Юлей, а не на операционном столе полевого госпиталя, в забытом Богом месте.

Вадима удалось поставить на ноги. Мы снова бок о бок выполняли поставленные боевые задачи вместе. Оба стали походить на ходячих мертвецов. Без эмоций, только приказы, стрельба, кровь, крики и маты командующих. Вообще поразительно, насколько быстро человек адаптируется к условиям. Я подстроился под распорядок дня. Сначала подъем, чистка зубов, туалет, завтрак, потом обстрел наших позиций. Солдаты буднично реагировали на утренние обстрелы, будто ничего не происходит, а шум вдали скорее гром, чем снаряды. Иногда духи нападали рано, не давая позавтракать, иногда поздно.

Высшие офицеры и те дембеля говорили нам, что в этой стране даже дети могут стрелять и убивать. Однажды я проверил данное высказывание на себе. Мы передвигались колонной по кишлаку. Разведка доложила, что в округе противников нет, только мирное население. Я сидел сверху на бэтээре, крутил головой, в руках автомат. Рядом Вадим. Мы не разговаривали. Наша по сторонам шли наши пацаны. Нас было много, человек пятьдесят, плюс бронетранспортеры, грузовики, джипы с пулеметами. Колонна въехала в кишлак. Меня еще в Герате поразила та нищета, в которой находилось население. Это просто средние века, без преувеличения. Афганцы сидели вдоль дороги и смотрели на нас как на врагов, а не как на освободителей. В основном дети, старики и женщины выходили к дороге, чтобы посмотреть на советских солдат. К тем, кто шел рядом с бэтээром, где сидел я, подошел афганский мальчик лет десяти. Он поравнялся с колонной и шел рядом. Он улыбался, трогал наших пацанов, хихикал. Пацаны попали под его обаяние, я, в том числе. Один из пехотинцев вытащил из нагрудного кармана конфету и протянул мальчику. БТР двигался с одинаковой скоростью, так что группа солдат начала отставать, стараясь удивить мальца еще чем-нибудь. Я продолжал следить за ними и тут этот афганский ангелочек достает из штанов пистолет и стреляет прямо в лицо одному из пацанов несколько раз, потом быстро переводится на другого и делает то же самое. Сзади дали очередь и пацана срубили. Среди местных начались волнения, мы были наготове, но больше на нас никто не нападал. Только агрессивные взгляды сопровождали нас. Наша колонна оставила позади тело маленького мальчика. После этого эпизода я понял, что нам в Афганистане делать нечего. Такую страну не победить.

***

Наступил восемьдесят четвертый год. Уже скоро год, как мы воюем в Афгане. Я был легко ранен в руку. Отлежался пару дней в военном госпитале в Кандагаре и снова с оружием в руках отстаивал честь Родины. Именно в Кандагар командование перебросило нашу бригаду для дальнейших операций. Главной задачей на новом месте было оказание помощи и поддержка сил ДРА.

Была ночь. Здесь я научился спать чутко. Любой шорох поднимал мне веки. Начался штурм нашей временной базы. Все происходило быстро, что-то разобрать было невозможно. По нам ударили ракетами, затем послышались выкрики духов. Все поняли – мы в осаде. Командир начал кричать, чтобы мы заняли позиции, но в такой суматохе ничего не получалось. Передо мной все бегали хаотично в разные стороны. Я с автоматом в руках прорывался к выходу. Вадима найти не мог, но думал, что он тоже бежит где-то позади меня. Прилетел еще один снаряд недалеко от места, где я собрался выбегать наружу. Меня отбросило ударной волной, в голове все зашумело. Я увидел трупы товарищей, с которыми не раз ходил на задания. Удивительно, но я знал наверняка, что сегодня не умру. Это было как твердая внутренняя установка. Я просто не мог умереть вот так. На какой-то момент все немного затихло, я пришел в себя, встал на ноги, прошел осторожно вперед. Увидел корчащегося от боли духа, навел на него автомат и пристрелил. За долгие месяцы, убийство человека для меня сделалось обычным делом, что никак не пугало. Противник начал отходить, нанеся нам большой урон. Уцелевшие оказывали помощь раненым. Я начал искать Вадима. У меня все внутри перехватило, когда я увидел его труп с простреленной головой. Я не мог смотреть на это безобразие, у меня из глаз потекли слезы. Я упал на колени перед его телом и положил на него руку. Он еще теплый. И тут у меня в голове стали всплывать воспоминания из моего прошлого. Как мы с ним вместе били Гриню в лагере, как соревновались с ним, как гуляли. Я потерял друга. Самое страшное, о чем боялся, произошло. Слезы кончились, наступила дикая усталость. Мои часы по-прежнему шли, а трещина так и будет мне напоминать об этих страшных мгновениях. Смерть – хищная, жадная, ненасытная тварь. Она хитра и всегда голодна. В ней нет никакого высокодуховного смысла. Она очень быстро входит во вкус. Одной жертвы ей мало. Чем больше трупов, тем ей сытней. Поэтому тварь любит войну. Любит пушечное мясо, обреченное мясо, слабое мясо с гнильцой. Она сделает для себя исключение, подпустит к себе слишком близко, если сам накормишь ее с руки, сам кого-то убьешь. Смерть – голодная тварь, принимающая различные формы. И она всегда незаметна до тех пор, пока не придет срок. Для Вадима срок пришел. Больше даже не хочу вспоминать об этой сраной войне.

***

Самое свинство происходило у нас дома. Советская пресса не давала гражданам четкой картины происходящего. Простые люди думали, что мы тут просто охраняем границы, чтобы не допустить распространения конфликта на наши территории. Только когда пошли первые «двухсотые», население начало осознавать, что происходит. Все скрывали, потому что для мировой общественности мы в Афгане не воевали. Помню еще в Кушке, перед отправкой на передовую, призывников в приказном порядке водили в фотоателье. Такие фотографии отсылали родителям на случай, если сын вернется «двухсотым». Меня это потрясло. Даже не знаю, что я чувствовал тогда. Наверное, безысходность и необратимость.

Я продолжил нести службу без Вадима. У меня насчитывалось примерно три снайперских дуэлей, где я выходил победителем. Проблема наших войск заключалась в том, что духи знали округу, ландшафт как свои пять пальцев. Мы же даже не могли привыкнуть к жаре, не говоря об ориентировании. Их вооружали американцы с западными партнерами. В купе с их природной жаждой борьбы, они становились сложной целью. Они легко прятались в горах, устраивая позже засады. Духи бывало выкашивали целые отряды под ноль. Злость из-за несправедливости начинала расти во мне.

В восемьдесят шестом я уволился. Меня ожидало возвращение домой. Надо сказать, что родные от меня долго ничего не слышали. Единственную весточку я передал своим в восемьдесят третьем, когда был жив Вадим.

Я ехал в поезде погруженные в свои мысли. На мне была парадная военная форма. На груди висели медали за различные заслуги. Война поменяла меня, изменила мое мышление. Это как жить слепым и потом внезапно прозреть. Вокруг одна мишура и пустые слова. Солдат, да и вообще любой человек, не представляет никакой ценности. Он всегда расходный материал.

Павловск встретил меня солнечной погодой. Дышалось хорошо и свободно после всего, что довелось пережить. Родной Павловск чуть не выбил у меня слезу. Настолько я соскучился по родным местам. По чистой случайности я встретил тетю Марину около продуктового магазина. Скорее всего она приехала навестить отца. Она выходила с двумя пакетами, смотря себе под ноги. Тетя Марина показалась мне в тот момент такой родной, у меня аж подкосились ноги. Спустя годы ада наконец увидеть знакомое лицо, а не то, что доводилось лицезреть в Афганистане, сравнимо с глотком свежего воздуха после пребывания где-нибудь под землей с чувством легкого удушья. Эти перекошенные от ужаса лица, уставшие, грязные, безнадежные. Не хочу даже о них вспоминать. Она шла в легком платье с тяжелыми пакетами, сдувала со лба локоны. Я остановился, чтобы перевести дух, невольно начал улыбаться. Тетя Марина меня не видела. Но сделав пару шагов, подняла голову и не сразу приметила меня, потом посмотрела еще раз. Пакеты упали на землю. Из одного выкатились апельсины и отправились кубарем дальше по дороге. Тетя Марина очень быстро (насколько это возможно в ее возрасте и при массе тела), какими-то приседающими движениями побежала в мою сторону. Когда она была уже близко – заплакала, вытирая ладонями щеки от слез. Я скинул спортивную сумку с плеча и поймал Тетю Марину на лету. Без моей поддержки она бы точно упала. Она причитала и не могла поверить, что перед ней действительно я, ее племянник, прошедший мясорубку. Я не сопротивлялся ее поцелуям. Когда был моложе, то всегда уворачивался от тетиной любви. Меня еще в детстве раздражал ее парфюм. Сейчас же ничего кроме счастья я не испытывал. Морально уже готовился к встрече с родителями.

– Господи, Сережа, ты вернулся, – сказала тетя Марина, когда ее первые пары любви от неожиданности утихли. – Ох как родители обрадуются, а ты как? На поезде приехал что-ли? – она опять заплакала и уткнулась мне в грудь.

– На поезде, – подтвердил я, а у самого ком встал в горле.

Я помог тете донести пакеты. Вместе с ней мы пришли к родителям. Родной дом окончательно отрезвил меня. Все, я дома. А когда на прохожей я увидел маму, то не смог сдержать эмоций. Редко плакал. Только в детстве, а в сознательном возрасте себе слабину не давал. Мы долго стояли в объятиях, мама гладила мою спину, целовала в лоб и плечи. Тетя Марина стояла позади, всхлипывала. Не знаю сколько мы все провели времени в таком состоянии, по ощущениям целую вечность. Потом сели за стол на кухне пить чай. Мама сказала, что папа придет домой вечером. Меня не расспрашивали как оно было. Все понимали, что ничего хорошего и светлого я не пережил. Про Вадима пока решил умолчать, не было необходимости в такой момент говорить о моей боли. Только я подумал о нем, как будто огнем мне обожгло запястье. «Командирские» часы с трещиной на стекле смотрели на меня. Такие же потрепанные, с засаленным ремешком, память о самом страшном периоде в моей жизни. Выкинуть часы никогда не думал. Лучше они мне будут напоминать о лучшем друге, которого потерял навсегда. Хоть что-то будет мне о нем напоминать, кроме памяти в голове.

Тетя Марина ушла от нас вечером. Она столкнулась с папой на лестничной площадке и достаточно громко, чтобы нам с мамой в зале услышать, сказала:

– У вас дома самый дорогой гость.

Папа, наверное, понял не сразу. Мама начала плакать заранее, а когда отец вошел в зал, совсем разревелась. Он, в военной форме, крепко обнял меня, даже поцеловал, чего он не делал с детских времен. Папа все понимал и было видно как трудно ему находить правильные слова, чтобы не дай бог затронуть мной увиденное там. Мы очень хорошо посидели в тот вечер. Мама пошла тогда спать раньше нас с папой и тут я уже не мог молчать и решил рассказать про Вадима, а у самого в этот момент стояла картина перед глазами, где он лежит с простреленной головой. Отец вздыхал, старался меня как-то успокоить. Неожиданно для себя я вспылил.

– Ты никогда не был на войне, тебе не знать каково это потерять друзей вот так.

– Начнем с того, что ты поехал туда по своей воли, – сказал отец.