Когда всё стихло и поток достиг церкви, она выбралась с заброшенного участка и продолжила свой путь на юг, к озеру. Ксения редко оказывалась в деревне в такие моменты. Реже, чем ей бы хотелось. Дома за оградами смотрели на неё пустыми, мрачными глазами окон, открыв косые пасти дверей. В деревне никто не закрывал двери, ведь все знали, что пока идёт служба, по улицам ходит только патрульный отряд. Отряд начинал свой путь от храма сразу после того, как поток прихожан останавливался у церкви. Её площади давно не хватало для того, чтобы вместить всю паству, поэтому многие оставались в саду у здания.
Ксения остановилась у дома, где жила когда-то одна её подруга, которой давно нет в живых. Теперь в этом доме живёт лишь её мать, пожилая женщина. Дверь осталась открытой. До капитана донёсся аромат чего-то печёного. Она сразу вспомнила дни, когда ещё маленькой девочкой гостила у них, и мать подруги угощала её различной выпечкой, наливая в придачу стакан тёплого молока. Ей захотелось вернуться туда, в прошлое, где заботливые руки этой женщины снова могли испечь что-нибудь для заглянувшей в гости девочки и налить ей молока. Ей захотелось, и она не смогла усмирить это желание.
– Патруль будет здесь через минут двадцать, не раньше, – уговорила она саму себя и, миновав калитку, зашла в дом.
Влекомая тёплыми воспоминаниями о доме, окутанном в золотистом сиянии солнца, в лучах которого было видно повисшие в воздухе пылинки, она почти вбежала внутрь, но уже на пороге замерла. Дом всё так же был прибран и ухожен, но уют и тепло из него куда-то исчезли. Белоснежная печь стала серой, а наверху, где она зимой, бывало, пряталась, когда гостила у подруги, выросла груда барахла. Ксения сняла сапоги и вошла, гадая, что именно так сильно изменилось в этом месте, но никак не могла этого понять. Так она дошла до обеденного стола, на котором стояли те самые пирожки, которые она унюхала с улицы. Рядом с пирожками, в рамке с чёрной лентой, стояла детская фотография её подруги.
И свеча.
Ксения долго стояла на месте, глядя в глаза изображенному на фото прошлому. Потом она вздрогнула, услышав отдалённый лай собак, взяла один пирожок, и в пару укусов запихала его в рот, давясь слезами. И в тот миг, когда пирожок оказался во рту, всё встало на свои места. Всё вдруг сложилось в цельную картинку.
– Покойся с миром, Юленька, – выдавила Ксения, прикладывая губы к фотографии, – Ты ушла, и вместе с тобой из этого дома ушло всё, что делало его таким тёплым, уютным и светлым. И из твоей матери тоже.
Капитан залезла в старый комод, откуда Юленькина мать доставала им бумагу и карандаши, предлагая порисовать, но нашла там лишь старые тетради, почти пустые, без листов. Вырвав кусочек бумаги, она взялась за карандаш. Написанную записку она сложила и сунула под тарелку с выпечкой. Утерев слёзы и запихав в карманы ещё по одному пирожку, она ушла.
Когда патруль почувствовал приятный запах выпечки, проходя мимо дома, из которого исчезли тепло, свет и уют, Ксения была уже у границы леса.
***
Вонь спустилась с дерева, выползла из машины, и, объединившись, заполнила собой всю поляну, посреди которой стоял разбитый автомобиль. Ксении пришлось дышать через рукав, чтобы оставаться в трезвом уме. Отряд ещё не вернулся.
– До конца службы они вряд ли будут здесь, – подумала Ксения, – Только если Дима их проведёт сюда. Делать ему, вроде как, особо нечего, так что всё может быть. Успеть бы как следует посмотреть.
Кишки никто не тронул, даже птицы. Было мерзко это осознавать, но на том месте часто хранят личные вещи. Ксения нашла подходящей толщины ветку, залезла в водительское окно и принялась разгребать беспорядок. Скользкие внутренности плохо поддавались её манипуляциям, и более того, начинали вонять ещё хуже, когда она тормошила их. Пришлось распихивать потроха обеими руками. Дышать внутри салона было невозможно. Задержанный в лёгких кислород очень скоро закончился, и мозг начал вынуждать Ксению вдохнуть снова, чувствуя опасность, но Ксения держалась. В итоге она проковырялась слишком долго – её внимание привлекло нечто, похожее на бумажник – и, не успев ещё высунуть голову наружу, вдохнула полной грудью мерзкую, трупную вонь. Реакция оказалась мгновенной: её согнуло пополам и едва не стошнило. На глазах выступили слёзы.
– Ну и вонища, господи, ну и вонь, – она понюхала свои руки, усевшись на траву, и рвотный позыв снова одолел её, но и в этот раз всё обошлось, – Теперь за неделю не отмоешься от этой вони.
Оклемавшись, капитан поднялась, сорвала хвою с сосны и растёрла её в руках, сложила ладони и подышала через них. Ей стало заметно лучше. Тогда она начала искать вещи Андрея.
– Какой вообще смысл в том, что я сейчас делаю? – задалась вопросом Ксения, пытаясь разглядеть на траве следы, как это умело делает её сводный брат, – Если Димка шарил в рюкзаке, то всё, что можно было использовать как подсказку, он наверняка забрал себе, если это не нашёл до него отцовский поставщик. Откуда ещё ему знать его имя? Вряд ли он был в сознании, когда его нашли. С такими-то травмами. Что-то здесь не так. И это что-то…
– Замри.
Ксения послушно застыла. Она услышала, как щелкнул затвор, но не смогла понять, откуда донёсся звук. Слишком неожиданным он оказался и слишком размытым.
– Ещё шаг, и останешься без ноги. Там капкан. Ставил на крупную добычу, так что ногу перебьёт наглухо. Ты же не хочешь, чтобы твоя ножка стала на треть короче? Вряд ли солдатики после этого будут стрелять в твою сторону глазками, Ксюшенька.
Ксения нахмурилась, пытаясь разглядеть в траве хоть какие-то следы установленной ловушки, но не смогла. Не было ничего, что выглядывало бы из-под мха и высохшей хвои с листьями.
– Опусти оружие. Сюда идут мои люди, их много, – она подождала немного, надеясь услышать ответ, но ответа не последовало, – Опусти оружие и сможешь спокойно уйти! – уже более уверенно повторила она, – В этот раз мы отпустим тебя.
Никто не ответил. Она медленно, осторожно сделала шаг назад, затем подняла голову и осмотрелась.
– Никого?.. – прошептала капитан, щелкнув застёжкой кобуры, – Куда он делся? И почему не выстрелил? – она вытащила оружие, сняла с предохранителя и приподняла на уровне лица.
Под ногами она нашла камень и бросила его туда, где должен был быть капкан. Едва камень соприкоснулся с землёй, как почва вместе с лесным покровом схлопнулась, явив огромные, железные зубы. От одной мысли, как эта пасть впивается ей в ногу, стало дурно.
– Спасибо, – спокойно сказала она, убирая оружие, – Кто он?! – уже громче, – Кто этот парень?! – почти крикнула она, оглядываясь.
Никто не ответил.
Она ещё около получаса ходила по поляне кругами там, где они ходили ранее, надеясь найти нужные мысли, которые помогут ей понять, что в этот раз не так с новоприбывшим. Ведь обычно, как она была уверена, случайные прибывшие оказывались в Соболево по определенной причине, и Орден практически сразу брал их в оборот, используя себе на благо. Но что она видит теперь? Израненный человек лежит в её собственной кровати, в месте, изолированном от влияния Ордена в следствии распрей между её отцом и дедом.
– Что-то точно здесь не так, – мучаясь в догадках, размышляла Ксения, – Здесь что-то есть. И ил этот… Какого хрена?! Почему он не сказал мне сразу обо всём, что хотел?! Я же спрашивала! Он мог сказать правду, и я поняла бы её!.. – Ксения осеклась, – Только если правда не такая же, как и всегда. Он, наверное, подумал, что я снова отмахнусь от его предостережений, и решил в этот раз защищать меня через неведение? Это что же такое может случиться, если он решился на такое?..
Боммм!..
Колокол ударил, и вороны разом взмыли в воздух, зарезав тишину своими криками. Сквозь их карканье Ксения услышала ржание лошадей, донёсшееся откуда-то с озера. Идут.
Боммм!..
Боммм!..
***
– Разве ты не должна быть у отца? – тихо, чтобы другие не слышали, спросил Дмитрий.
– Я была у него, но он ничего не сказал.
Дмитрий посмотрел на Ксению. Она уловила на его лице удивление. Пока остальные были заняты делом, они отошли немного в сторону.
– Возможно, он действительно не знает.
– Нет, – Ксения помотала головой, – Он проигнорировал мой вопрос дважды, сделав вид, что не слышал его, – она нахмурилась и сложила руки на груди.
– Расслабься. Ты же знаешь, что всё, что он говорит – должно быть сказано, а что не произнесено, тому ещё не настало своё время.
Ксения резко, так, что волосы приподнялись, обернулась на него и зло прищурилась.
– Давай ты ещё мне эти сказки расскажи!..
Дмитрий приложил указательный палец к губам.
– Отец говорил мне как-то, когда я спрашивал о тебе, что ты склонна видеть только то, что удобно тебе, сестрёнка, и поступаешь так же. Поступаешь так, чтобы твоё видение имело реальность. Ты хочешь, чтобы все тебя любили и уважали, и ведёшь себя так, как нужно, чтобы это действительно происходило. Но ты – это не то, какой тебя видят окружающие. Неужели ты не можешь допустить, что существует что-то за гранью твоего видения?
– Это когда он тебе такое говорил? – возмутилась Ксения.
– Когда только приютил. В самом начале. Я тогда спросил, почему он не отговорил тебя от службы.
Ксения промолчала, смущённая тем, насколько хорошо отец понимает её.
– Вот, к примеру, стоим мы с тобой сейчас и смотрим на то, как Плокин с Терешенко снимают с дерева труп, да? Другие, что привели лошадей, что они делают сейчас? Там, за кустами. Ну, по-твоему.
– По-хорошему, должны уже тащить металлолом наружу, к озеру.
– Но ты этого не видишь, как и дерева, которое стоит у тебя за спиной. Но всё это существует. Так же существует множество вещей, в том числе необходимость отца скрывать от тебя те или иные вещи в определённых ситуациях. Твой взгляд на мир губителен в первую очередь для тебя.
– Раньше ты такого не говорил, – с упрёком в голосе возразила Ксения.
– Времена и обстоятельства меняются, Ксюш. Возможно, вечером отец будет более разговорчив.
– А ты откуда знаешь?!
– Я же Наблюдатель, – он хитро подмигнул ей, закуривая сигарету, – Видишь? Даже сейчас твоё мировоззрение трещит по швам, а казалось бы, какая маленькая оплошность – ты думала, что я не знаю того, что на самом деле знаю. Открой глаза, наконец, и осознай, кто ты и где находишься. Тогда ты поймёшь, что происходит. Отец не шутит. Всё, что он говорит, правда. Всегда.
– Либо он просто заставил тебя в это поверить!
– Долго ещё будешь отмахиваться?..
Что-то хрустнуло. До их ушей донёсся звук, похожий на тот, что издаёт ткань, когда её рвут на части, а потом что-то глухо, как мешок с мукой, упало на землю. Это была верхняя половина Копылова Сергея Владиславовича, шестьдесят третьего года рождения.
– Гришка, твою мать! Ты чего, не слышал меня что ли?! – крикнул Терешенко.
Ксения нашла Плокина глазами среди сосновых ветвей. Он весь сжался, пытаясь удержаться на дереве, пока его одолевала рвота. Ксения отвернулась. Дмитрий остался смотреть.
– Почему вы с отцом всегда думаете, что именно вы правы?
– Потому что мы правы. Мы не ждём ничего от других, как ты, мы исполняем свой долг. Понимаешь? Наша картина мира не привязана к чужому одобрению, поощрениям и симпатиям. Мы просто делаем своё дело, и это позволяет нам видеть вещи такими, какие они есть. Ты видишь вещи вокруг себя через призму своих ожиданий, Ксюш.
После этих простых, полных уверенности слов, Дмитрий отправился к упавшей части тела. Ксения обернулась, чтобы проследить его путь. Она увидела, как он залез в штаны покойника и поняла, что телефон он тоже не нашёл, иначе зачем ещё ему шарить по карманам?
– Даже если они с отцом что-то знают, то мне они не скажут, защитники хреновы, – поняла Ксения, глядя брату в спину, – Придётся всё выяснять самой. Или не придётся? Посмотрим, что скажет отец.
***
В лесу отряд провозились довольно долго, и всё это время мысли Ксении были поглощены тем, что сказал ей сводный брат и тем, что не сказал отец. Когда они наконец вернулись в деревню, близился вечер. До возвращения в Нору ещё нужно было подождать. Капитан решила потратить свободное время на прогулку. Она гуляла, общалась со старыми друзьями и знакомыми. В общем, окончание дня выдалось неплохим. Оно было таким до тех пор, пока она вновь не услышала звон колокола. Все, кто расхаживал по площади, по улицам, между домов и среди улочек, разом, словно по повелению Единого Разума, повернули в сторону храма. Достигнув центральной улицы, улицы Соболева, они стали ждать, когда появятся остальные. В этот раз она решила присоединиться к ним.
Процессия, тянущаяся от самого озера, вскоре показалась на площади. Ксения поспешила присоединиться к ней в самой её голове, где её с улыбкой на лицах встретили служители церкви, обрадованные тем, что рядом с ними снова идёт член семьи Соболевых. Поток добрался до церкви, расположился внутри, и сразу же началась проповедь. Отец Симеон, пользующийся безмерным уважением и властью над умами всех деревенских, тепло приветствовал паству.
– Братья и сестры! Я благодарен Ему за то, что вы снова пришли сюда, в обитель нашего Владыки, чтобы услышать Его слово. Были ли среди вас те, кого благословил Владыка? – священник оглядел толпу исподлобья, приспустив очки на нос.
– Нет, батюшка. Никого не было, – ответил кто-то из стариков, подняв руку со сжатой в ней шапкой.
– Что ж, таково Его Желание. Блаженны те, кому ниспослано Его Благословение, братья и сестры. Ибо они, и только они могут узреть Владыку собственными глазами.
Старик поднялся на небольшую кафедру, оглядел паству с возвышенности и, поплевав на указательный и большой пальцы, перелистнул страницу большой книги. Ксения, в отличие от большинства здесь присутствующих, видела эту книгу много раз, и даже держала в руках. Более того, она даже видела, сколько редакций этой книги существует. Симеон листает лишь одну из нескольких десятков. Каждой общине, верной делу Владыки за пределами Соболево полагалось своё собственное писание. В общих чертах они были одинаковы, но всё же содержали тонкие отличия, обусловленные самобытностью каждой паствы и её пастыря. В руках Симеона находится самая первая редакция Писания, составленная Виктором собственноручно. Это самое настоящее рукописное Евангелие от Виктора.
– Итак. Утром я начал беседу о том пути, которое ведёт к Благословению. И я говорил, что "Благословение" как таковое, согласно словам Магистра, а точнее – искание и получение этого Благословения, является наиболее трудным делом, так называемым, если прибегать к крылатым выражениям греков, "геракловым трудом".
Ксения редко слушала слова Симеона. Причиной тому служила твёрдая вера в то, что всё происходящее – это всего лишь представление для обывателей. Это всё не по-настоящему. Истории про Владык и Спасителей не новость для этого мира, и всякий раз эти истории связаны с каким-нибудь лидером. Будь это пророк, апостол или Владыка, как в ситуации с Соболево, всё для неё было одинаково. Всё было создано и существовало лишь ради того, чтобы обеспечить высших лиц организации властью. Вот то единственное, что интересовало её во всём этом. Власть. Она не вслушивалась в слова Симеона, не пыталась постичь их смысл, не хотела вникать в двойные и тройные смыслы сказанного. Не пыталась выслушать отца, который усердно пихал ей расшифровки под нос. Она лишь наблюдала, как интонации и акценты влияют на людей, наблюдала за их реакцией на каждое слово и каждый жест настоятеля. Вот что её интересовало. Власть, а не правда. Своё отношение ко всему происходящему она не стала менять даже тогда, когда узнала, какова цена этой власти.
– По сравнению с этим трудом, – продолжил пастырь, – всё остальное бытие человека представляется детской игрой – настолько сильны рациональные узы в уме человека, связывающие и опутывающие все аспекты его жизни. Магистр, а тем самым, Владыка, призывают нас к упорству, неизменному, прилежному терпению. Он защищает нас от спешки. Он говорит, что всякая нетерпеливость исходит от искушения ложным Богом, которым обмануты люди за пределами нашей общины. Но и мы не должны вести себя праздно только лишь из-за того, что нам открылась Истина в служении Ахнаиру. Мы должны работать со страстью, не поддаваясь унынию и не позволяя сбить себя с пути. Иначе то, что мы начали, будет обречено на провал. Наш Владыка не заявляет и никогда не заявлял о том, что он выше нас или могущественнее нас, ибо он жаждет нашей помощи. Без неё он не может пробудиться. Без неё он не может восстать. И именно поэтому мы радуемся всякий раз, когда кто-то из нас обретает Благословение. Именно поэтому! Располагай же нашими нечистыми телами, Ахнаир!
– Располагай моим нечистым телом, Ахнаир!.. – повторила толпа, а с ними и Ксения.
Давным-давно превращённая в податливый пластилин, паства впитывала новое слово Симеона, меняя форму в согласии со сказанным. Они привыкли к этой мимикрии за десятки лет проповедей. Да, кто-то был старше, а кто-то моложе. Детям разрешено было приходить в церковь через месяц после рождения. На них действовало лишь одно исключение: они не проходили причастие. Причаститься дозволялось тем, у кого начался период полового созревания. Ксения много раз наблюдала как меняются её сверстники после того, как проходят первое, второе, третье причастие. Они становятся слишком серьёзными для своего возраста. Они наполняются религиозным рвением, а слова Симеона становятся для них путеводной зведой. Ксения же всегда пропускала всё мимо ушей, и ей было странно видеть эти изменения, которые, по какой-то причине, её не касались. Так было и сегодня. Ей не давали покоя её собственные мысли. Сидя в самом далёком и тёмном углу храма, она не обращала внимания на проповедь, лишь изредка, для виду, кивая в такт остальным.
– Главная трудность здесь это… – священник сделал паузу, подбирая слова, – Это найти золото внутри своей души. Это будет звучать метафорично, но многие, я надеюсь, поймут эту метафору и объяснят её тем, кому она не поддастся. Старатель может обрабатывать скалу, медленно пробираясь в её глубину, чтобы найти золото. И пусть его упорству можно позавидовать, но то золото, которое он найдёт, вульгарно. Мы же ищем истинное золото, истинное благо в глубинах своей сути. Наше золото – суть самоотдача, самоотречение, преобладание блага Владыки над благом личным. Понимаете? И когда наш внутренний старатель вдруг занесёт кайло в последний раз, чтобы ударить и наконец увидеть золото, оно должно стать мягким и податливым, как вода, чтобы заполнить, захватить вас целиком, братья и сестры. Этому нужно позволить овладеть собой так же смиренно, как смиренно вы приходите сюда каждый день. Это должно быть чем-то естественным для вас, чем-то необходимым даже. А в какой-то степени и жизненно необходимым. В этом вся трудность нашего дела.
Симеон оглядел паству, примечая её реакцию. Он посмотрел на одного, другого, третьего человека и сделал вывод, что был хотя бы частично понят. Перелистывая страницу, священник прочистил горло, глотнул из кубка и продолжил.
– Наша рациональная часть, крепко сидящая в наших мозгах, станет сопротивляться. Мозг вообще склонен обманывать человека. Он настолько втянул человеческую личность в ложь и самообман, что всякий давно убеждён, что верить нужно именно мозгу, рациональному естеству, а не сердцу или душе. Интуиция – вот голос души. Тот, кто научился, кто умеет его слушать и взывать к нему, редко поступает опрометчиво. Но не мозг. Мозг ищет для своего тела комфортных условий. Ищет, как бы поместить тело в тепло, уют, глупые развлечения, где в изобилии будут наличествовать плотские утехи и неконтролируемое размножение. Вот чего он ищет. В решении математических уравнений ему нет равных, но Бытие – не математическое уравнение. Не нужно слушать то, что говорит вам мозг, оперируя к разумному – к своему же собственному творению. Только стремление к иррациональному, к абстрактному, интуитивному, чувственному и эмоциональному может провести вас по ступеням из тёмного подземелья рационального на свет, на свежий воздух иррационального. В объятия нашего Владыки. Это действительно титанических усилий требует. Но ещё больших усилий требует фиксация этого состояния. Постоянное удержание себя в иррациональном существовании требует неописуемых усилий. Против вас поднимется абсолютно всё. Первым будет, как я уже говорил, мозг и его разум. Следом поднимутся против вас близкие, кто ещё не нашёл должного рвения для того, чтобы отыскать, наконец, золото в своей душе. Не серчайте на них, не гневайтесь – придёт и их время. Затем против вас поднимется сам рациональный, материальный мир. Он будет подсовывать вам события и явления, которые будут оспаривать ваши убеждения. Он будет подсылать вам людей, которые ловко оперируют логикой, способной пошатнуть вашу веру и лишить вас фиксации в благословенном состоянии. Будьте осторожны, братья и сестры, и да наградит вас Владыка своим Благословением. Не бойтесь труда этого, но стремитесь к нему. А теперь давайте же обратимся к Владыке нашему через молитву, – Симеон опустил голову и за ним повторили все, – Из глубины к тебе воззвав…
Вечерняя молитва затянулась. Симеон бубнил дольше обычного, и с ним бубнела вся паства. Где-то посередине к Ксении подсел Плокин, смиренно опустивший голову, с наслаждением читающий молитву вместе с остальными. Ксения молчала, стеклянными глазами глядя в пол храма.
***
К тому моменту, когда Ксения пришла, Нора уже опустела. Столы сверкали чистотой, стулья были сложены друг на друга, а приглушённый свет способствовал игре воображения. Оно сразу же взялось дорисовывать плывучие силуэты по тем углам, где темнота уже успела загустеть настолько, что разглядеть в них что-либо, кроме воображаемых фигур, было почти невозможно. Старик, натирая стаканы, уставился в орущий телевизор. Из темноты нарисовался Никитка, встал рядом и стал наблюдать вместе с Ксенией за Егором Викторовичем.
– Пап, – тихо позвала Ксения, испытывая слух отца, но тот и ухом не повёл, – Пап! – сказала она уже громче, но не громче, чем орал телевизор.
– Да он глухой уже давно, – подсказал Никитка.
Ксения повернулась к мальчику и улыбнулась ему. Жилистый, темноволосый, кареглазый. Это он теперь помогает Егору Викторовичу с делами – он носит еду посетителям, он моет полы и поднимает стулья, он бегает в кладовую за съестным, он же остаётся за главного, когда отца нет на месте.
– Знаю я его, притворяется он. Ему просто досмотреть хочется, – Ксения шутливо отмахнулась.
Одного её пристального взгляда хватило, чтобы Никита тут же расстаял. Щеки налились багровым румянцем, и парень как-то подзавис. Ему всего пятнадцать, но бушующие гормоны уже дают о себе знать. Ксения много раз замечала, как подросток заглядывается на неё. Она приподняла его подбородок и ласково погладила щеку большим пальцем.
– Спасибо тебе, что отцу моему помогаешь, – она подмигнула ему, зная, что после такого он точно всю ночь глаз сомкнуть не сможет.
Мальчик, растерявшись, застыл как статуя с открытым ртом.
– Никита! Давай сюда! – прогремел голос отца.
Мужской голос мигом расколдовал мальчишку. Никита криво улыбнулся и, довольный собой, понёс ведро, не решаясь ещё раз взглянуть на девушку.
– Молодец, что пришла, но пацана мне не путай. Причащалась? На вот, компотику выпей, – он поставил на стойку заранее подготовленный стакан.
– Спасибо, не откажусь, – Ксения села за стойку и вспомнила вдруг, что у неё в кармане остался пирожок, – У меня и закусить есть.
– Кто это тебя угостил? Пахнет здорово.
– Юлина мать. Помнишь их? Лугины.
Егор прищурился, пытаясь вспомнить.
– Юля погибла ребёнком, её медведь в лесу задрал.
– А-а-а! Да, теперь вспомнил. Так что же, ты в гости заходила?
– Пока служба шла. Не переживай, я оставила записку с благодарностью. Не смогла мимо пройти, так пахло!.. А внутри, знаешь, как будто умерло всё, в самом доме. Умерло как будто вместе с Юлей.
– Так и есть, – отец медленно покачал головой, – Наташка так и не оправилась тогда полностью. Да и как тут оправишься? От такого нельзя оправиться, к этому не привыкнешь.
– У Юли сегодня годовщина смерти или день рождения видимо. Там фотка её стояла со свечкой.
– Вот оно как. Понятно, – отец достал из-за стойки бутылку настойки, налил себе рюмку и выпил, – Царствие ей Небесное.
