Дмитрий Киселев "Старик и река Каменка. Рассказы"

– Так он не сомневается. Васька Кузьмича запутать хочет, чтобы улучить минутку-другую на отдых. Мне сзади хорошо видно, как у него ноги заплетаются. Того гляди, упадёт, – сказал, посмеиваясь, такой же худой, как Васька, седобородый Прохор.

– Я вам говорил, что ему эта работа в тягость будет! – проревел басом плотный мужик с широким лицом и толстым носом, нёсший бревно последним.

– Ничего не в тягость! – воскликнул Васька, выпрямив спину. – Сапоги мозоль натёрли, вот и плетусь.

– Будет вам, – отрезал старый, но ещё крепкий телом Кузьмич, идущий первым. – Пришли уже.

Пятеро мужиков, неся на плечах тёсаное бревно, а в руках верёвки и лопаты, вышли на полянку перед домом Петра Петровича. Остановились.

– Слушай мою команду! – крикнул Кузьмич. – И-и-и! Раз!

Увесистое бревно, ударившись о землю, отскочило и, ударившись о неё, вновь замерло, точно всегда тут и лежало. Мужики поскидывали на траву верёвки, лопаты и стали распрямляться.

– Ух, какое тяжёлое, – проскулил Васька, поглаживая плечо.

– Ничего, – протянул басом мужик с широким лицом.

Старый Кузьмич, отодвинув одной рукой бороду, а другую сунув глубоко за пазуху, вынул надвое сложенные бумаги. Смочил слюной грязные пальцы, перелистнул страницу и, подняв глаза на дом, увидел торчащую над изгородью голову Петра Петровича, который с вниманием смотрел на мужиков.

– Здравствуй, мил человек, – поздоровался Кузьмич с Петром Петровичем. И поздоровались мужики.

– Здравствуйте, – ответил на приветствие старик.

– Скажи, земляк, – спросил Кузьмич. – это, случаем, не дом Зарубиных?

– Так есть. Я Зарубин. Мы здесь с женой живём.

– Слыхал, небось, что в деревню электричество тянут, – продолжил Кузьмич.

– Слыхал, как не слыхать. Вся деревня гудит.

– Кузьмич, где копать-то будем? – вмешался в разговор Игнат.

– Ну-у, давай вот здесь, что ли. В метре от изгороди, – показал Кузьмич и, отойдя в сторону, принялся руководить процессом вкапывания опоры.

Пётр Петрович, не вмешиваясь, с интересом смотрел на происходящее из-за изгороди. Он видел в щель меж жердями, как быстро долговязый малый в одиночку выкопал узкую яму глубиной более метра. Как мужики поднесли бревно к краю и, потянув за верёвки, привязанные сверху, установили его в землю. Как рыжеволосый паренёк, ловко забравшись по гладкому столбу, отвязал верёвки.

Монтёры, работая слаженно и быстро, уже к середине лета установили все опоры в деревне и натянули провода. Когда же начали подключать дома, старик не возражал. Он вроде как и не нуждался в электричестве, но и не отказывался. «Пущай будет». А вот жена его ни в какую не соглашалась, открещивалась. И даже соседка Марфа, сколько не пыталась, но переубедить подругу так и не смогла. «Лида что ты кобенишься, – говорила она ей. – Неужто впотьмах свой век доживать собираешься!» Но Лидия Ивановна, точно не слыша никого, всё одно талдычила: «Не хочу я на старости лет ко свету лететь да от огня сгореть». Так и остались Зарубины жить, как жили.

А в деревне до конца лета только и разговоров было, что об электричестве. Старики охали да ахали. Девки песни на всю округу горланили, а парни танцы вытанцовывали, кто лучше. Говорили даже, что у Авдотьи в аккурат корова двух телят отелила. Брехня, конечно, но всем хотелось в это поверить.

Установилась осень. Опустели улицы. Перестали лаять на дворах собаки. Тяжёлая армада бурых, точно перемазанных сажей туч, бурлящих в низком небе от горизонта до горизонта, угрожающе повисала над мокрыми крышами деревенских домов. У изгороди в сумерках, сопротивляясь порывам встречного ветра, обдирающего с веток пожелтевшие листья, стоял старик. Его печальное и осунувшееся лицо, будто окаменев, было неподвижным.

– Не по душе мне такая осень, – сказал огорчённо Пётр Петрович, войдя в дом и стянув с головы сырую от мороси шапку-ушанку. – Не по сердцу.

Лидия Ивановна, седевшая тихонько у печи, промолчала и, даже не взглянув на старика, продолжила при тусклом свете масляной лампы штопать прохудившиеся носки. Пётр Петрович смиренно выдохнул, сморщил лицо и, отвернувшись к окну, стал в полном безмолвии дожидаться ночи. А после и зимы.

Глава 4

До середины ноября погода, чередуясь походящими друг на друга безветренными и относительно тёплыми днями, всё глубже погружала Петра Петровича в состояние отчаяния. Ему начало казаться, что вся деревня вместе с людьми и скотиной застряла где-то между неоконченной осенью и ещё не успевшей начаться зимой. И только ветер, поднявшийся за дальними полями, смог отрезвить его, ударив по щекам студёным пробуждающим порывом.

Старик, восхищаясь тем, как быстро оледенелому инею удавалось овладевать крышей за крышей, деревом за деревом, травинкой за травинкой, ожил. И, распрямив плечи, поспешил к изгороди, предвкушая удовольствие видеть реку, начавшую облачаться в нарядное ледяное платье.

За хрустом опавших ещё в начале осени берёзовых листьев, рассыпающихся на мелкие кусочки под мягкой подошвой его валенок, слышалось многоголосье у реки, сопровождаемое всплесками воды и взмахами крыльев. Не успев подойти к изгороди и ухватиться рукой за балку, Пётр Петрович упал на спину, увидев в небе прямо перед глазами стаю диких уток, поспешно улетающих на юг.

– Прощайте, – сказал он, улыбнувшись. И в тот же миг оцепенел, различив на сером неспокойном небе очертание нависших чёрных туч.

Стал падать мелкий, колючий, а после крупный и плотный снег. И падал так до самой Калиты. Не переставая, застилая деревню непреодолимыми сугробами.

Гонимый разыгравшимся снегопадом старик, держась рукой за правый бок, точно в последний раз обернувшись на изгородь, бросил тоскливый взгляд и, опустив голову, поспешил под крышу дома. Утром следующего дня он, не сумев подняться с постели, непроизвольно вскрикнул, ощутив слабость в мышцах и колотьё в боку.

– Так легче, – прошептал Пётр Петрович дрожащими губами, вернувшись в горизонтальное положение. – Так ещё ничего. Терпимо.

Боль отступила, позволив ему выдохнуть и успеть подумать об избавлении. Но тут же с новой силой возвратилась.

– У-у-у! – простонал старик, сжав с силой веки и сморщив лицо. – Уж если начала мучить, так не отпустит. Теперь все соки выжмет.

– Петь, ты заболел, что ли? – из полумрака, сползающего по глухой стене, рассеянного утренними сумерками, раздался голос Лидии Ивановны.

– Похоже на то, – протянул он, кашляя.

– А что, меня не разбудил?

– Думал, ничего, отойду.

– Как же отойдёшь-то. Сам собой! Тебя лечить нужно.

Он слышал, как быстро жена поднялась с постели и оделась. Видел, как зажгла лампу, растопила печь и вскипятила воду. Как заварила липу. И тихонько подошла к нему.

– Пей, – она вложила горячую чашку в руки мужа и, сняв с гвоздя тулуп, накрыла им ноги. – Тебе пропотеть нужно.

Последовали долгие томительные дни, сменяемые ещё более растянутыми во времени бессонными ночами, которые старик проводил в промокшей от пота постели, укрытый одеялом и тулупом. Он с каждым часом чувствовал себя всё более и более неспособным к жизни. Точно должным скорее опорожнить занимаемое в доме, деревне и мире место. Так сильно болело внутри, и таким призрачным виделось ближайшее будущее.

Вскоре кризис миновал. Температура начала спадать. Пётр Петрович, как и всякий вставший на путь выздоровления больной, стал с жадностью голодного интересоваться жизнью. Он по-хозяйски оглядел избу, выискивая в ней недостатки, должные быть устраненными в его новом, пережившем страшную болезнь воплощении. Он, как и прежде, полюбил образ жены – спасительницы. И даже с наслаждением, которого не замечал за собой раньше, стал слушать россказни соседки Марфы, зашедшей в гости на чашку чая.

– Марфа, а правду говорят, что Микола Гвоздев из города телевизор привёз? – спросила Лидия Ивановна соседку, когда та, втягивая губами воздух, прихлёбывала малиновый чай из блюдца.

– Ой, Лида, правда. Как есть правда. Сама видела. Вот такой, – она поставила на стол блюдце и развела в стороны руки. – квадратный, чёрненький, а с боков рыженький.

– И что кажет?

– Кажет. Вот только я не успела посмотреть, сразу испугалась.

– Телевизора, что ли, испугалась? – спросил Петр Петрович, улыбнувшись.

– Диктора, – ответила Марфа вполголоса и придвинулась к Лидии Ивановне.

– Диктора! – воскликнул старик, рассмеявшись.

– Лида, не поверишь. Он точно живой. Посмотрел мне прямо в глаза. Аж до мурашек. Потом поздоровался. А я с ним. И только тогда я поняла, что на мне кофта ситцевая старая надета, да весь запон в пятнах. Стыдно мне стало перед ним. Вот я и убежала, чтоб не видал.

– Ты, Марфа, как в молодости народ небылицами потешала, так и теперь продолжаешь, – съязвил Пётр Петрович и, отвернувшись к стене, представил себе реку.

Глава 5

– Весна! – воскликнул старик, впервые во всю зиму выйдя вечером на крыльцо своего дома и вдохнув свежесть вскружившего голову воздуха.

Он уловил приятный ему с детства аромат, источаемый корой плодовых деревьев, перемешанный с обжигающим ноздри запахом обессилевшего мороза, дохаживающего последние ночи по тонкой корке талого снега. Разглядел на расчерченном алыми полосками полотне неба силуэты парящих в выси птиц. И вообразил, как уютно должно быть в домах, с печных труб которых срывается так много клубящегося сизого дыма.

Решив, вопреки наставлению жены, сходить к изгороди, он, зацепившись ослабевшими руками за перила, опустил ногу на порожек, но, не сумев устоять, упал ничком прямо в сугроб снега. Да так и лежал бы в опасности задохнуться. Но Лидия Ивановна, следившая за мужем через оконные стёкла, успела выскочить из дому и, потащив Петра Петровича за ворот фуфайки, помогла ему подняться.

– Я же говорила тебе, – бранила она мужа. – Не ходи на реку. Не ходи.

– Да я что. Я только краем глаза хотел посмотреть, – оправдывался старик.

– Посмотрел! Увидел свою реку любимою! Эх ты. Да если бы я не смотрела за тобой сейчас, небось, задохнулся бы уже. Прямо вот здесь. У крыльца.

Старик смолчал. «Что тут скажешь. Права бабка. Стар я уже годами, да и от болезни слаб».

К началу лета Пётр Петрович, совершенно окрепнув, с тоской в глазах сидел возле окна в ожидании окончания затянувшегося мелкого дождя, размочившего землю. Он всякий раз переполнялся надеждой, когда из-за высоких деревьев, одетых в молодые листья, на низком небе показывался просвет. Когда точно украдкой, у самой земли, под кустами смородины и крыжовника пролетали птички. Когда казалось, что непогода как будто отступила и вот-вот должно было выглянуть тёплое солнце.

А дождавшись последовавших друг за другом погожих дней, он тотчас поспешил к изгороди, с усилием передвигая дрожащими членами своего тела. Но, разглядев ещё за несколько метров подгнившие, требующие замены жерди, составляющие изгородь и сильно накренившиеся столбы, старик поник, невольно замедляя шаг. «Неужто упадёт? – спросил он себя и присмотрелся. – Как есть упадёт. До зимы не выстоит. Нужно заменять. Идти в лес. Рубить дубы. Нести. Копать ямки. Где же сил взять? Ведь старость и без того бремя».

Чем ближе старик, тяготящийся размышлениями, приближался к излюбленному месту, тем дальше отодвигались житейские заботы и шире расплывался устланный зелёным ковром противоположный берег. Пётр Петрович остановился, пожелав сполна насладиться переполнившим его предвкушением созерцания реки, перекатывающейся с волны на волну в серебре отраженного солнечного света.

Он, точно развернув перед водотоком душу, сделал шаг к изгороди и вмиг осиротел. На реке не оказалось ни детей, ни портомоек. Лишь гуси, как и прежде, вскинув высоко головы, плыли по серёдке реки, да домашние утки теснились на мелководье. «Куда девались люди? Куда девались люди?» – затрещал в мыслях вопрос, заставив Петра Петровича вернуться домой и спрятаться под крышей.

Завернув за угол, он услышал задорный крик Марфы, шедшей вдоль грядок со стиральной доской в руках.

– Вот, Пётр, несу доску. Возвратить! – крикнула Марфа, завидев Петра Петровича.

– Не уж-то наперёд всё портки выстирала! – съязвил старик, желая избежать продолжения разговора с соседкой и как можно скорее проскользнуть в дом.

– Скажешь тоже. Разве наперёд выстираешь. Если бы можно было, то я ещё лет тридцать назад всё бельё выстирала бы. Чем теперь в старости руки в студёной воде морозить, да спину гнуть. Нет уж. Хватит! Теперь отдыхать буду. Пусть машина стирает.

– Какая машина? – приостановившись, попросил уточнить Пётр Петрович.

– Как какая. Стиральная! – горделиво вскинув голову, протянула соседка. – Сын из города привёз.

Увидав в окно подругу и услышав её разговор с мужем, на порог дома вышла Лидия Ивановна.

– Вот Лидка пришла доску тебе вернуть, – сказала Марфа, опершись локтем о перила крыльца.

– Теперь ейные портки машина стирать будет, – со злобой вставил старик и, скинув с ног калоши, скрылся за дверью.

– Машина! – удивлённо воскликнула Лидия Ивановна.

– Что это с ним? – спросила Марфа подругу, проводив старика взглядом.

– Не знаю. Может, болит у него что. О какой машине ты говорила?

– О стиральной! Разве ты не слыхала о стиральных машинах, которые на электричестве работают! Все бабы только об этом и говорят. Петровна даже корову продала, чтобы её купить.

– Да ты что! Корову! За стиральную машину!

– Так вот почему баб на реке нет! – выпалил старик, приоткрыв входную дверь.

– Каких баб? Ты о чём, – попросила уточнить Марфа, не расслышав Петра Петровича.

– А что Гринька, Степанидин внук, делает? – ещё больше раздражаясь, спросил старик, проигнорировав вопрос соседки.

– Когда я к вам пошла, он сел с отцом телевизор смотреть, – ответила Марфа и тут же вскрикнула: – Батюшки, да там же концерт начался!

– Ну, беги, беги. Смотри свой концерт. А Гринька раньше ведь не перед телевизором любил портки просиживать, а на реке рыбачить, – пробормотал Пётр Петрович себе под нос, посмотрев в спину Марфе и, обув калоши, направился в сарай.

Глава 6

– Петь, ты куда? – спросила Лидия Ивановна мужа, проснувшись ночью от шума.

Старик, освещённый тусклым светом масляной лампы, стоя у двери, надевал телогрейку.

– На рыбалку пойду, – ответил он и поспешил выйти из дому.

«Неужто на старости лет рыбалку полюбил! – сказала себе старушка и, подогнув к животу колени, начала проваливаться в сон, – Ну, пущай. Пущай. Всё лучше, чем на лавке сидеть да в окно смотреть. В окно смотреть».

На дворе было темно и тихо. Чуть поодаль, справа, за высокими липами и черёмухой, угадывались силуэты крыш соседских домов. Слева, промеж недвижимых веток плодовых деревьев, виднелась белёсая тропинка, уползающая вдоль огорода в сторону леса. По которой Пётр Петрович направился к опушке, где вдали от глаз односельчан проходила линия электропередачи. И росла берёза, точно нарочно выбившаяся из ряда стройных деревьев, нависнув над проводами.

Старик, опасливо оглянувшись по сторонам, смочил слюной сухие ладони и, взяв в руку пилу, начал раздирать ствол берёзы. Вскоре раздался треск, сообщивший ему о смерти дерева, должного вот-вот обрушиться на провода, издав на прощание протяжный жалобный скрип. Посыпались искры. Поспешив вернуться домой, он, укрывшись с головой под одеялом, сладко уснул, надеясь на перемену.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».