Александр Витальевич Бруйков "Колыбельные"

Все её речи будто песнь,
В её щеках живёт румянец,
А также она любит есть.
Её обжорству нет предела,
И вдруг не будет блюд хватать —
Пожрёт всё твоё золото,
Но может и тебя сожрать.
Вторая, благо, не такая:
Стеснительна, но и горда,
Она тиха, но величава
И в стороне стоит всегда.
Её окутывают ткани,
Словно скелет за ними скрыт.
Туманный, но манящий голос,
Глаза – холодный эбонит.
Но у неё одна есть шутка:
Бывает, смотришь в пустоту,
Как вдруг у шеи замечаешь
Её алмазную косу.
Мои несбыточные грёзы
Я с первой разделять привык.
В её объятьях бормочу я
«Согрей», похожее на крик.
Она меня поймёт, утешит,
Прижмёт сильней к своей груди,
Но вдруг она меня отвергнет —
Я буду тускло тлеть в тени.
И там найдет меня другая,
Повеет лёгкий хладный бриз,
И припеваючи прошепчет:
«Отдайся мне, мой юный принц.
Я не вселю в тебя прохладу,
Не кину под палящий зной,
Моя вуаль впитает слезы.
Со мной ты обретёшь покой».
Их имена нам всем знакомы,
Их имена привыкли петь,
Их имена вселяют ужас,
Их имена – Любовь и Смерть.

Колыбельная ей

Я боюсь, что останусь без чувств
В один день я проснусь и подумаю:
«Мне не больно, и я не боюсь»,
И мне апатия будет короною.
В глухой тишине, что недавно живёт
Над моей столь же тихой кроватью,
Я слёз не пускаю, они создают
Только мысли об этой утрате.
Точнее, они создаются из них.
Кто они? Из кого создаются?
Так, слеза вытекает из мыслей простых,
Ну а мысли откуда берутся?
Вот опять я пытаюсь куда-то отвлечь
То, что хочет сожрать мою душу.
Но оно не способно спокойно залечь,
Пока горе не выйдет наружу.
Настал, наконец, час, когда я скажу
«Давай!» смертоносному зверю.
Ты выпущен, друг, и хоть я и дрожу,
Я сам расскажу о потере.
Мне нужно начать, нужно мысль привлечь,
Ту мысль, что так явно мрачна и грустна,
Ведь только она может снова возжечь
Тот образ, которым когда-то была.
Итак, вспоминаю. Да, я её помню,
Я помню то пламя, что чувствовал я,
Когда она рядом, когда она смотрит,
Когда смотрю я на неё, так любя.
Наверное, это и есть сущность счастья —
Тепло, что согреет в лютейший мороз,
Пред ней на колени готов был упасть я
И гордость готов потерять был всерьёз.
Я не был контужен и не был смущён,
Нет-нет, я был только лишь предан себе.
Я слушал себя, ведь ума не лишён,
Но как-то услышал: «она нужна мне».
Обычно я скуп на долги, откровенья,
И редко я речь завожу о мечтах,
Но был я растерян всего лишь мгновенье,
И этот момент у неё был в руках.
Один лишь момент захватил моё сердце,
Один лишь момент показал, что любовь
Не так уж страшна, и ей можно согреться,
И зря её рифмой является кровь.
Рассказ надлежит говорить от начала,
И я собираюсь начать не томя.
Она предо мною впервые предстала
В тот день, что пред светом предстала она
Летами назад. И, подобно младенцу,
Что жмурит глаза, чтобы свет не слепил,
Зажмурился я, не позволивши сердцу
Попасть в эту клетку, какой её мнил.
Но всё же однажды увидел я правду —
Привиделись мне вдруг сундук и замок:
Явились они мне таким ценным кладом,
Что я удержаться, к удаче, не смог.
Я снова влюбился, она была лучшей,
И лучшей осталась она до сих пор.
А может и нет, но тогда, в любом случае,
Прекрасней неё я не знал никого.
А что до меня – для неё я был другом,
Хорошим и верным, не больше того.
Ей ведомо было, что я бы супругом
Готов был ей стать, но меня самого
Она не любила. Точнее, не так:
Я мог дать ей счастье, она это знала,
Но думала, счастье не будет за так,
И в гавань свою никого не впускала.
Мой парусник долго стоял на воде,
Все время смотря на безлюдную пристань.
Не мог я причалить, и не был в нужде,
Ведь я и не думал сойти с судна быстро.
Но как-то в порту начались измененья:
Вдруг чище дорожки, и стены светлей,
Прозрачней вода. И тогда разрешенье
На вход получил я и тронулся к ней.
Пред ней я поставил свой давнишний клад —
Сундук, на замок нерушимый закрытый
И сразу я понял: я больше не брат,
Ведь с шеи своей она ключ сняла скрытый.
И этим ключом отперла мой сундук.
Нас в миг озарило сиянье квазара —
Звездою сияло то злато, что вдруг
Внутри оказалось и края не знало.
Лишь с ней не имелось у ящика дна,
Но все эти символы мне надоели,
Устал я слагать стих о том, что она —
Лишь ключ, что откроет сокровищниц двери.
Она – человек, я любил человека,
И радость любви я постиг только с ней.
Один не узнал бы я радости этой,
Один я не смог бы понять, что сильней:
Она или смысл, и кому я был предан;
Но сущности эти уж слились в одно,
Да так незаметно, что, топая следом,
Не смог бы охотник заметить его.
Я жил для неё, а она – для меня —
Так думали мы, когда губы смыкались,
Когда улыбались мы ярче огня,
Когда, расставаясь, мы снова встречались,
Когда я сквозь сон ощущал прикасанья
Её теплых пальцев на шее моей,
Когда её брали болезни терзанья,
Она улыбалась – я был рядом с ней,
Когда наше слово в пустом разговоре
Для нас было важным, важнее любых,
Когда мы встречались с ней в шуточном споре
И громко смеялись с себя же самих,
Когда, разлучаясь, мы вместе рыдали,
Друг с другом сердечную боль разделя.
В такие мгновения мы понимали:
Я жил для неё, а она – для меня.
Увы, суть вещей – без конца разрушаться,
И наша с ней участь, увы, такова,
Что нужно расстаться, и вновь повстречаться
Звезда не сулит, и бессильны слова.
Как солнце встаёт над далёкой границей
И, сил не щадя, поднимается вверх,
А после пикирует вниз хищной птицей
И, словно стесняясь, уходит от всех
За ту же границу, так чувства живые,
Вдохнув полной грудью и счастья вкусив,
Потом выдыхают, и жизнь в сердцевине
Невидимо гаснет, души не спросив.

Колыбельная себе

Давно уж не лил я слёз настоящих,
Слёз боли, печали, любви и тоски.
Я будто в пустыне, повсюду пески,
В которых зарыт где-то с золотом ящик.
Все мысли мои о сокровище этом,
Я точно уверен – оно где-то тут,
Ведь сам я считал золотые монеты,
И сам зарывал я тяжёлый сундук.
Мне сказано ждать и быть верным себе,
А я – тот, кто любит и клад бережёт,
И я – тот, кто терпит, точнее, кто ждёт
Любви, что тобою обещана мне.
Я с временем дружен, давно с ним знаком,
Я с ним говорить научился словами.
Оно – вечный спутник, и, кажется, сон
Оно на меня иногда навевает.
В забвении этом исчезла пустыня,
Пропал весь песок, испарился мой клад.
Однако, что странно – я этому рад,
Ведь ждать не обязан тебя я отныне.
Свобода грязна, но она так манит,
Она греет сердце, и боль с ней проходит.
Я зол на себя, и всё тело горит,