В Руднегорске улиц было не так много и мы их все практически знали наперечет. Являясь ярыми патриотами родного Проспекта металлургов, на котором стоял наш дом, тем не менее больше всего мы любили небольшую улочку с блёклым название "1-я линия", которую никто так не называл, а в народе она была известна под названием "Крутая".
Она начиналась от проспекта Металлургов под прямым углом и шла достаточно круто вниз. Будучи совсем небольшой, всего метров двести, зимой она полностью превращалась в снежную горку-аттракцион.
В Руднегорске было мало машин, по Крутой даже летом редко когда проезжала какая-нибудь легковушка, а зимой и подавно три месяца практически никто не ездил, зато на ней устраивалась самая большая ледяная горка в городе шириной до пяти метров и длиной все сто . В воскресенье, в погожий зимний день вся улица была запружена народом: взрослые и дети, все вперемешку, кто на ногах, большинство на фанерках и на попах, по одному и паровозиком несутся вниз. Шумно, весело, раскрасневшиеся лица, озорные глаза – вот что из себя представляла улица Крутая зимой.
По краям Крутой с двух сторон были устроены тротуары, окаймленные от проезжей части невысокими рябинками, на которых почти всю зиму краснели ягоды, которые мы при случае обязательно рвали и с удовольствием ели. Прихваченные морозом ягоды почти не горчили, а съесть ягоду с дерева да еще в мороз – это еще то лакомство.
Крутую улицу от снега чистили мощные шнековые снегоуборочные машины, из раструбов которых снег ссыпался в самосвалы, которые увозили его неизвестно куда. Тротуары тоже чистились, но вручную, снег никуда не вывозился, а укладывался горкой вдоль всего тротуара с боков.
Со временем пешеходная дорожка превращалась в подобие бобслейной трассы. Снежные борта в виде сугробов были чуть ли не в человеческий рост. Для выхода с тротуара на Крутую по все длине делалось несколько проходов. Было забавно наблюдать, стоя вверху улицы и глядя вниз, как внезапно, как из снежной стены, появляется человек, который переходил с пешеходной части улицы на проезжую.
Мы обожали гонять по этой тротуарно-бобслейной трассе на санях, так как уже в декабре покрытие ее превращалось в твердый наст, по которому можно было даже ездить на коньках-снегурках. Санки у нас были алюминиевые с разноцветными деревянными рейками. Никаких спинок, естественно, не было. Нам, мальчишкам начала шестидесятых годов прошлого века было бы очень удивительно узнать, что мы тогда использовали стиль катания как в скелетоне, о котором мы и понятия не имели. Так же как в скелетоне мы разбегались, плюхались животом на сани и неслись вниз сломя голову, ловко управляя санками ногами.
В тот день на улице было достаточно морозно- градусов двадцать. Освободившись рано от школьных и иных дел я в одиночестве пришел на Крутую покататься на санках. Вся проезжая часть улицы и ее левая пешеходная часть абсолютно безлюдны.
Прокатившись по первому разу не быстро, притормаживая ногами, чтобы обследовать трассу, я лихо затормозил в конце, эффектно свалившись с санок и два раза перевернувшись в снегу. У нас это считалось особым шиком. Наст был твердый и слегка даже как бы с легкой ледяной корочкой, поэтому санки не очень слушались управления, зато скорость можно набрать большую.
Оглядев трассу в последний раз и не найдя на ней ни души, я разбежался как следует и полетел вниз с нарастающей скоростью. Когда я уже достиг середины, на пешеходную часть, словно из ниоткуда вдруг вышел какой-то дядька. Пройдя по прорытому проходу от проезжей части до пешеходной он вырос прямо передо мной метрах в двадцати и не глядя по сторонам не спеша двинулся вниз прямо посередине:
– Отойдите-е! В сторону!– заорал я одновременно пытаясь затормозить сразу двумя ногами, но скорость была большая, а наст очень скользкий. Меня неотвратимо несло к мужику, а он, не сразу сообразив в чем дело, сделал робкую попытку повернуться в сторону моего крика, но было поздно.
Со всего маху я шибанул ему сзади по ногам. Как подкошенный, он рухнул спиной на меня и укатился в сугроб. От его падения мне на спину у меня сразу сбилось дыхание. Слетев с саней я кувырком покатился по инерции вниз. Санки догнали меня и боднули в спину.
Мужик сидел на снегу, матерился почем зря и как-то странно сучил руками, как будто пытался сбросить с себя змею, оказалось что это была папироса, которую он курил и она попала ему за пазуху.
Но меня это мало волновало – я никак не мог вздохнуть. Вскочив на ноги и выпучив глаза я разинул рот, пытаясь сделать вдох. Наконец мне это удалось и я облегченно заорал что есть мочи. Избавившись наконец от папиросы, дядька поднял шапку и медленно пошел ко мне, но поскользнулся и опять шлепнулся на жопу. Я, не испытывая судьбу и продолжая всхлипывать, схватил санки и удрал через ближайший проход на улицу и на санках погнал дальше вниз уже по Крутой.
За мной никто не гнался. Улица оставалась все такой же безлюдной.
Середина "лысины".
Чувство одиночества, вернее, стремление побыть одному, было свойственно мне уже давно. Я мог с удовольствием играть дома один, читать книги, сочинять стихи или просто мечтать. Не знаю, может быть это чувство свойственно многим мальчикам в детстве, но знаю точно, что мне оно нравилось. Нет, я совсем не чурался нашей дворовой компании, не тяготился общением с Калиной или одноклассниками, но порой мне хотелось побыть наедине с собой.
Иногда получалось так, что в связи с моими занятиями в литературном кружке и участием в репетициях художественной самодеятельности школы, я выходил гулять в то время, когда все уже набегались и накатались до изнеможения на лыжах, санках и попах по снежным горкам, и теперь с аппетитом поглощали дома свои обеды.
Одно время меня зимой одолели ангины. Врачи сказали, что у меня слабое горло и его надо закалять. Я решил, что катание по лесу на лыжах – это то, что мне нужно.
Теперь каждый день после уроков, придя домой и быстро пообедав, я надевал лыжи и бежал к ближайшей сопке, благо до нее было каких-то пару километров, что для меня было совсем не расстоянием. В большинстве своем сопки вокруг Руднегорска были покрыты довольно-таки редким лесом, состоящем в основном из невысоких, два-три метра максимум, тонких и кривых березок, их еще называют карликовыми, а так же осин и сосен. Сосны могли быть вполне себе приличными по высоте метров до пяти самые большие, но бывали тоже кривоватые и даже загнутые в виде фиги.
Сами сопки состоят из скальных пород, часто выходящие на поверхность в виде небольших скал и огромных валунов, вросших в землю. Тысячи лет назад здесь прошелся огромный ледник.
Зимой это все сглаживается в единую абсолютно гладкую снежную поверхность . Снег на столько толстым слоем покрывает поверхность земли, что березки и осины превращаются в кусты не выше полутора метров, а на нижние ветки сосен мы порой могли садится не снимая лыж, лишь слегла подпрыгнув.
Все близлежащие к городу сопки были испещрены лыжнями в разных направлениях, но были главные, которые имели даже свои названия, например: Змея – протяженная извилистая лыжная трасса с плавным наклоном. Она проходила через условно густой лес и кустарник и была одной из живописных для этих мест. Добравшись до ее вершины и слегка оттолкнувшись палками можно было долго скользить по накатанной лыжне плавно набирая ход и еще успевать любоваться окружающей природой. В самом конце трасса резко уходила вниз превращаясь в непродолжительный, но крутой спуск и заканчивалась большой площадкой, на которой мы лихо тормозили подобно профессиональным горнолыжникам.
Еще была большущая и крутючая гора под названием Лысая. На ней вообще не было ни кустов ни деревьев, что было очень удобно для скоростного спуска и слалома. Через много лет я узнал что чуть-ли не в каждом городе есть гора с таким названием.
Лысая располагалась выше Змеи и обычно, накатавшись и нападавшись на горе, мы возвращались домой по Змее спокойно и расслабленно, отдыхая от экстремального катания.
И вот в одиночестве, наслаждаясь тишиной и морозным воздухом, я не спеша двигался в сторону Лысой. Это занимало приблизительно пол-часа. Гора была высокой широкой и крутой. Она состояла из двух частей: первая – от основания до середины была не совсем крутая, с наклоном градусов тридцать и довольно продолжительная по длине, вторая – имела небольшое плато на середине а потом угол наклона резко увеличивался наверное до сорока пяти градусов и так до самой вершины. Вторая часть по длине была короче первой, но скорость на ней набиралась мгновенно, а плато посередине, по сути, становилось трамплином после которого уже совсем на запредельной скорости тебя несло вниз. Оканчивался спуск невысоким холмиком буквально метра полтора высотой, вершина которого представляла собой довольно-таки широкую площадку метров восемь в длину и десять в ширину, совершенно без растительности, что было удобно для торможения. Благодаря этому холмику в конце спуска, ты как-бы выпрыгивал на площадку торможения, подлетая вверх наверное на метр. В воздухе ты должен был повернуться боком, наклониться, к примеру, вправо, чтобы в момент касания снежной поверхности сразу же начать тормозить. Момент торможения был опасен тем, что сразу за площадкой начинались кусты и деревья, куда тебя могло запросто вынести при запоздалом торможении.
Я ни разу не съезжал с самой вершины горы. У меня дух захватывало даже просто наблюдая за лыжниками, которые начинали свое движение с самого верху. Обычно мы, мальчишки, катались с середины первой части горы и то к концу спуска скорость для нас была очень высокой.
И все-таки так хотелось подняться повыше, хотя бы на середину Лысой.
Как-то раз я придумал для себя хитрый, как мне тогда казалось, план. Начав кататься с середины первой половины горы, я с каждым последующим разом поднимался на пять метров выше предыдущего уровня. Таким образом я привыкал к постепенно возрастающей высоте и скорости, не испытывая страха перед стартом после очередного повышения уровня начала спуска .
Мой план успешно претворялся в жизнь и вот незаметно я добрался до середины "лысины" ( так мы называли меж собой середину горы).
Как это здорово осознать, что ты выполнил свою задачу и достиг цели. Гордость за себя и чувство самоуважения заполнили меня до краев.
Но остался еще один, последний незавершенный штрих, последний шаг к полной победе над своим страхом – надо съехать вниз.
Существовало негласное правило для начала спуска с горы – предыдущий лыжник должен полностью завершить свое движение, затормозив на площадке внизу и самое главное отойти в сторону, освободив зону торможения.
С раннего детства меня страшно раздражали дети, которые съехав с ледяной горки, начинали ползать по ней, стоять посередине и глазеть по сторонам, не давая начать кататься другим. Когда же их сбивали с ног последующие любители прокатиться, они начинали реветь противными голосами, распуская сопли и жаловаться маме.
Став подростками, эти дети продолжали мешать кататься с горок на санках и лыжах не освобождая опасную зону сразу же после спуска. С годами я пришел к умозаключению, что желание мешать другим кататься – это какое-то врожденное чувство и оно сопровождает человека всю его жизнь. Даже во взрослом возрасте эти люди продолжает мешать кататься другим и вообще – просто мешают людям жить.
И так, я готовился стартовать вниз с середины "лысины". На спуске и на площадке торможения никого не было. В обще-то на Лысой катались в основном далеко не "чайники" и люди , принимавшие и соблюдавшие общие правила. Парень, который съехал передо мной, удачно затормозил и отошел на безопасное расстояние. Никаких препятствий не было- можно стартовать, но вдруг в животе опять слегка похолодело и этот холод начал медленно подниматься к груди. Я снова начинал бояться спуска, однако справа от себя заметил девушку, которая с интересом за мной наблюдала и видно собиралась съехать с горы вслед за мной. Выбора не было. Я оттолкнулся двумя палками и понесся вниз, хотя можно было и не отталкиваться – лыжи понесли с места в карьер. Как учили, я согнул ноги в коленях и палки прижал подмышками. Лыжи у меня были не для скоростного спуска, но все равно с каждой секундой разгонялись все быстрей и быстрей.
Почему-то разница в скорости с моим последним спуском перед выходом на середину "лысины" оказалась очень большой. У меня напрочь пропало желание что-то доказывать себе и другим, малодушно хотелось просто сесть на попу, чтобы прекратить этот бешеный "полет в бездну", однако здравые мысли еще не до конца покинули мою голову, и я понимал, что сознательное падение на такой скорости может привести к серьезным травматическим последствиям.
Я весь напрягся, максимально собрал волю в кулак, хотя поджилки уже начинали потихоньку трястись в прямом смысле. И все таки мне удалось устоять. Теперь осталось удержаться после взлета на маленьком холмике в конце и грамотно завершить торможение.
И вдруг в последние мгновения завершения моего испытания прямо передо мной на площадке появилась фигура в синем лыжном костюме. На голове у него была синяя шапочка с помпоном— это был молодой мужчина.
Прошло пол-века, а я до сих пор хорошо его помню.
Не успев даже крикнуть, я инстинктивно раскинул руки и сел на попу, но это не поменяло ничего. Наехав на холмик, я подлетел вверх и пролетев метра три по воздуху ногами вперед ударил скользящими поверхностями лыж прямо в грудь, ничего не успевшего понять парня…
На удивление, я отделался легким испугом, хотя меня и прокрутило несколько раз вокруг себя по площадке, но я не покалечился и толком не ушибся, даже лыжи не сломались.Парень, которого я сшиб, пролетел через площадку и завалился в кусты вверх ногами. К счастью, у него видно тоже не было больших проблем, по крайней мере явных. Хорошо, что я не задел его острыми металлическими наконечниками своих палок.
Я немножко полежал на снегу переводя дух. Парень, которого я сбил медленно поднялся и подошел ко мне. Возле носа он держал горсть снега, видно я ему его разбил .
– Ну ты как, парнишка,– обратился он ко мне,– ничего не сломал?
– Да нет, вроде все нормально, а вы как? Я ведь не затормозить не свернуть уже не мог – скорость была очень большая,– оправдывался я.
– Да это я во все виноват, ты уж меня прости,– повинился он, повернулся и покатился по лыжне прочь от Лысой горы.
Лыжи и пончики.
По мимо моих самостоятельных прогулок на лыжах по лесу, я еще принимал участие во всех мероприятиях, связанных с лыжами, которые проводила школа. В марте, когда долгожданное зимнее солнце чуть-ли не ежедневно радовало нас своим присутствием на небосклоне, проводился традиционный всеобщий городской лыжный забег, так называемый "Весенний старт". Участие мог принять любой школьник по желанию, но с одобрения учителя физкультуры, чтобы не осрамить школу.
Старт давался на нашем местном простеньком стадионе, на котором помимо поля стояли еще футбольные ворота и всё. Трибун не было. За стадионом сразу начинались холмы и реденький лес. Лыжня трассы то ныряла в ложбину, то довольно таки круто шла на подъем, изобиловала разнообразными поворотами и вообще была очень интересна с точки зрения лыжника.
В тот день погода была идеальная для подобного соревнования – светило яркое солнце, снег искрился миллионами алмазов, стоял легкий мороз – все способствовало проведения успешных стартов.
Как всегда на таких мероприятиях встречалось много знакомых лиц. Среди ребят из нашего класса и школы я увидел Колю-Калину, его брата Федю-Фэда, но самое главное – Катю.
Она стояла вместе с двумя девочками из нашего класса. Увидев меня, она весело улыбнулась и сказала:
– Привет, Валера!
От этой нежданной радости, что она назвала меня Валерой, а не по фамилии и даже не Вирелкой, у меня слегка перехватило дыхание и я смущенно произнес:
– Здравствуй, Катя.
И мне сразу показалось, что вокруг никого нет, что мы с ней только вдвоем и осталось только взяться за руки и расправив крылышки порхать с цветка на цветок…
Но тут в мегафон громко объявили регистрацию участников старта и все, как всегда, шумной толпой, бросились отмечаться и получать стартовые номера. Оказалось, что на улице зима и нет никаких цветов, и вообще между нами оказались какие-то мальчики и девочки с лыжами в руках – я в очередной раз очнулся от своих сказочных иллюзий.
Соревнования прошли весело и азартно. Меня, как и всех мальчишек, всегда захватывал дух соперничества и я полностью погрузился в процесс лыжной гонки, опять, как уже не раз бывало, забыв на время про разные там любови.
Время пролетело быстро и вот, слегка уставшие, мы не спеша разъезжаемся по домам. Лыжи снимать было не охота, да и в лыжных ботинках не удобно идти по улице, покрытой скользким настом.
Меня догнал Калина и мы заскользили рядом, обмениваясь впечатлениями от прошедших соревнованиях. За разговором не заметили как оказались возле недавно открывшемуся кафе "Пончики". Возле него стояла Катя, держа лыжи в руках, видно кого-то поджидала, так как внимательно оглядывала всех проходящих мимо. И я вдруг подумал, как было бы хорошо, чтобы мы с Калиной и Катей зашли в кафе и с съели по паре пончиков с кофе. Я мгновенно загорелся этой идеей и тут же рот наполнился слюной в предвкушение горячих пончиков с сахарной пудрой.
На днях я нашел на улице целый полтинник единой монетой. Он был прямо впечатан в снег и ярко блестел на солнце. Как его до меня никто не нашел – не понятно. Я берег свою находку до особого случая и всегда носил с собой, правда я не знал какой он, этот особый случай, но сейчас я понял, что он настал.
Калина мою идею тут-же поддержал он обожал всякие столовки и кафешки, заметив правда, что у него нет с собой ни копейки, но обещал тут же отдать, придя домой.
– Катя, ты что здесь мерзнешь в одиночестве,– выдал я довольно-таки дерзкую, по моим понятием фразу,– давайте зайдем в кафе и выпьем горячего кофе с пончиками, – удивляясь на себя, смелым и энергичным тоном продолжил я.
Надо сказать, что Коля-Калина тоже учился в нашей школе только в другом классе, и Катя была с ним знакома. Сознательно акцентируя на горячем кофе, я подозревал, что Катя после соревнований уже давно "остыла" и порядком подмерзла, кого-то ожидая.
– Да я тут девочек жду,– неуверенно начала Катя, но было видно, что идея ей явно пришлась по душе,– правда у меня и денег с собой нет,– несколько смутившись призналась она.
– У меня деньги есть – угощаю,– провозгласил я и тут же понял, что прозвучало как-то театрально и покровительственно.
– Да я просто на днях нашел на улице пятьдесят копеек, так что мы их как-бы вместе и потратим, – не давая никому опомнится закруглил я "острые углы"предыдущей неудачной фразы.
И случилось чудо. Посмотрев на меня каким-то удивительно доверчивым взглядом Катя смущенно произнесла:
– Ну, тогда наверное можно и зайти— все равно девочки видно меня потеряли и ушли домой.
Быстро сняв лыжи и стянув их как положено сверху и снизу ремешками, а в середину вставили пробковую распорку( как учили), мы вошли в кафе.
Кафе нас встретило уютным теплом и ни с чем не сравнимым ароматом свеже-испеченных пончиков. Лыжи предварительно оставили в тамбуре при входе.
Я обожал пончики в этом кафе. Они здесь получались всегда большими, толстыми и румяными. Мне доставляло огромное удовольствие наблюдать, как в аппарате для производства пончиков, кусок белого теста в виде мягкой баранки плюхается в кипящее масло, затем превращается в румяный пончик и скатывается по металлической горке на поднос. Там его буфетчица обильно посыпала сахарной пудрой.
Хочу заметить, что другого кафе, где бы делали пончики, в Руднегорске не было, а в других городах, где мне довелось в дальнейшем пробовать пончики они были гораздо тоньше и меньше в диаметре.
Народу было много, но мы быстро нашли столик возле окна (прямо при нас его освободили две девушки и один парень). В те годы многие кафе были по типу "стойла" – за столами не сидели, а стояли.
Девушка за аппаратом работала быстро, да и народ брал почти одно и тоже: кофе и два-три пончика к нему. Надо сказать, что цены на пончики были три копейки за штуку, а стакан кофе с молоком (другого не предлагалось) стоил десять копеек. Таким образом за троих я заплатил сорок восемь копеек и мне еще две копейки дали сдачи.
Оставив Катю караулить стол, мы с Калиной подошли к столу раздачи и получили наш заказ. И вот уже стаканы с горячим кофе и тарелки свежеиспеченных, румяных пончиков, со снежной горкой сахарной пудры на них стояли перед нами.
Какое это было наслаждение откусить большой кусок от вкуснейшего пончика, запив его глотком ароматного кофе из граненного стакана после лыжного пробега по морозцу. Первый пончик съели молча, не глядя по сторонам просто наслаждаясь едой. Потом почти одновременно оторвали глаза от тарелок и взглянули друг на друга.
От взрыва смеха за нашим столом посетители кафе все как один удивленно посмотрели на нас: у Кати , Калины и у меня на носах были белые пятачки от сахарной пудры, что нас очень развеселило.
Я засмотрелся на Катю – какая она была красивая, какие у нее голубые глаза и, внезапно, в первые за пять лет совместной учебы, мне захотелось ее поцеловать в губы.
Шел последний год моего детства.
На следующий день Колька принес мне двадцать четыре копейки, то есть ровно половину потраченных мною вчера в "Пончиках". Я ничего не взял, хотя он и настаивал. Смирившись с тем, что я денег не возьму, он вдруг сказал:
– Ты влюблен в Катю, я видел как ты на нее вчера смотрел, а она на тебя.
Мне показалось, что в голосе его прозвучала не характерная для него грусть.
Коля-Калина – сосед или друг?
В школе, особенно в младших классах, на уроках часто рассказывали о дружбе, верных товарищах, о преданности Родине, партии и Ленину. Нас, родившимся через семь-десять лет после окончания войны, не надо было учить патриотизму и прививать любовь к своей стране – с молоком матери мы, мальчишки и девчонки, впитали в себя эти понятия, но мы не совсем понимали: кто такой Ленин и что такое партия, и почему мы должны им быть верны. Быть верным Родине – это понятно и не обсуждается, а вот на счет Ленина и партии – всё было как-то не очень внятно…
Однажды в процессе разговора во дворе было произнесено имя Ленина и я спросил у старших ребят:
– А кто такой Ленин, – на что один из мальчишек мне категорично заявил:
– Он всё придумал!
– И домА?– уточнил я,
– Всё!
И долгие годы я жил с этим постулатом, он меня полностью устраивал и не вызывал желания его опровергнуть.
