– И многие так делают?
– Далеко не все, поэтому город постоянно и цапает себе предместников. Большинство постов откладывает этот момент до последнего. Правда, после достижения двухсот пятидесятилетнего рубежа, размножение запрещается. Но клетки могут взять в хранилище, чтобы потом использовать для смешения, и многим этого вполне хватает.
– И что? Твоя мама забеременела?
– Да. Они с папой решили, что оставят ребёнка, и убежали из города ещё до моего рождения, которое им никто бы не разрешил.
– И что стало с ними потом?
– Их убили, когда мне было семнадцать. В Новосибирских предместьях…другие порядки. Люди заметили, что родители не стареют, начали задавать вопросы. А потом.... "Здесь жизни нет", – такими вот были последние слова моего отца. Я чудом избежала их участи и без сожаления свалила оттуда. Работала на фермах, какое-то время путешествовала с бродячей бандой, попала в хорошие руки. Видела целые города, возведённые исходниками в нейтральных землях. Много было всякого, в основном жуткого. Там, как выяснилось, тоже жизни нет. Тогда я решила, что однажды стану постом, и приехала в московские предместья. И встретила Колю. Он был грубый, сильный, но красивый и сообразительный. Я забеременела и осталась жить у него на ферме. Родился Стас. Пять лет всё было хорошо. Пять лет я думала, что возможно даже смогу жить, как все… А потом кто-то из твоих людей оклеветал Колю. Он совершил ужасную ошибку – и посты его убили.
Петров цыкнул языком.
– Коля, Коля…, – пробормотал он. – Коля Жаворонок?
– Он самый.
– Я что-то такое припоминаю, – сказал Борис Михалыч. – Но детали как-то рассосались в памяти. Приедем, я уточню это. Говоришь, оклеветали? Кто?
– Некто Грабовский.
– А! Так это Ерёмы был счетовод. Пропал он без вести, как говорили. Ну его и не искали особо. Дерьмо был человек.
– Мне сказали, что в этом виноват Петров.
– Ерёма и есть Петров. То есть, был.
Надя промолчала.
– Это был не я, – сказал Борис Михалыч. – Клянусь тебе всем, что у меня есть.
– Клянётся он…
Петров пожал плечами.
– Говорю, как есть.
###
Они прибыли в Новую Фирсановку к обеду. Туман улёгся, выглянуло скупое белое солнце. В воздухе запахло особой зимней свежестью. Природа готовилась впасть в спячку.
Поселение было огорожено бревенчатой стеной. С юга и севера его прикрывали непроходимые болота, а с восточной стороны проточное озеро служило естественной преградой. Попасть внутрь можно было только через главные ворота.
Здесь в основном жили рыбаки и фермеры. Свиней, коз и кур содержали прямо в посёлке. Поля за пределами городских стен обрабатывали совместно, урожай и заморозку хранили на общем складе. Всего в округе жило не более тысячи человек. Все друг друга знали, что по-своему служило залогом спокойной жизни.
Колонну встретили радушно. Петрова здесь знали и уважали. Он и его бойцы навсегда защитили деревню от постоянных набегов одичалых из Старого Леса, истребив несчастных при помощи автоматического оружия и возведя на въезде в поселение эту самую бревенчатую стену. С тех пор жители Фирсановки добровольно платили барину дань, а кроме того, обязались соблюдать закон, установленный Петровым.
Когда припарковали машины, местные проводили гостей в одноэтажный кирпичный дом собраний, усадили там за длинный составной стол и накормили досыта.
– Сыр с местной сыроварни, – сказала старая Вера. – Фирсановы в этом деле знатоки. Хлеб у нас тоже свой. Всё своё.
– Спасибо, очень вкусно, – сказала Надя.
– Не за что, моя хорошая, – ласково говорила старуха. – Ешь, ешь. Это самое… Вон, яичко съешь всмятку. Знаешь, как говорится? Мал золотник, да дорог!
Надя вежливо отказалась.
– Самую силу оставила, – пробурчала Вера. – Как хочешь. Проголодаешься ещё, вспомнишь меня.
– Чего пристала к бабе? – покровительственно сказал Петров. – Сыта она. Давай лучше рассказывай, что у вас тут. Гонца я твоего с собой привёз. Но он что-то туговат, в деталях ясности мне не дал, так что рассказывай всё сызнова сама, заодно мои ребята послушают.
Ребята – восемь вооружённых до зубов человек сопровождения, два дальнобоя и посланник старой Веры, который, кажется, быстро нашёл с мужиками общий язык – все как один перестали болтать и приготовились слушать. Охрана старухи стояла на почтительном расстоянии от стола, также храня молчание.
– Ну значит, это самое, – отложив пучок зелёного лука, сказала она. – Был у нас кузнец. Большой талант. Оградки делал, инструмент всякий починял. В прошлом году зимой его пьяного в лесу нашли, голого совсем. В общем, занемог бедолага и отдал Богу душу. Хвала небесам, у него подмастерьем был сын, значит, Алёша. Парень толковый, дело отца своего уважает и умело обращается с его кузней. Незаменимый, в общем, кадр. Да вот незадача, на прошлой неделе он взял дочь нашего табунщика силой.
– Избил? – спросил Петров.
– Это вы у неё самой спросите, если получится, – отмахнулась старая Вера. – Она вся в слезах, на люди не выходит. Видать, понесла она от него. Теперь ей либо с ним семью делать, либо байстрюка рожать. Говорит, что лучше уж с собой покончить. Мы её поддерживаем, как можем. Ну а он, в смысле, Алёша ничего не скрывает, зовёт бабу замуж. Ей ажно семнадцать уже. Лично я не против такого расклада, поерепенится кобылка, да сообразит, что лучше ей партии не сыскать. Годы не такое лечат, а тут она ещё сама своего счастья не поняла по неопытности своей. Но ты, Борис Михалыч, просил о таких вещах сообщать, поэтому я и говорю.
Слыша это, Надя медленно теряла дар речи.
– Угу, – выдавил из себя Петров. – Ясно, что ничего не ясно. Скажи, вы оброк отгрузили?
– Да, – откликнулся один из ребят.
– Хорошо, – сказал барин и обратился к Вере. – Вели привести его сюда, Алёшу этого.
Вера кивнула своей охране, и те вышли из здания. Их не было несколько минут, но Наде это ожидание показалось слишком уж долгим. Она ёрзала на стуле в тщетных попытках безболезненно уложить внутри себя этот опыт.
– Всё в порядке? – спросил её Петров.
Надя не стала отвечать.
Борис Михалыч не стал переспрашивать, а вместо этого закурил. Вскоре привели виновника торжества. Это был крупный парень, лет двадцати двух, бородатый, отчего казался старше своих лет, но его выдавал цвет кожи, а ещё глаза – наивные огоньки, парящие во мраке невежества.
– Сколько тебе лет? – спросил Петров, когда предполагаемого насильника поставили перед ним на колени.
Они так и остались сидеть за обеденным столом. Борис Михалыч просто развернул свой стул и сел спиной к явствам.
– Двадцать три, – сказал Алёша.
– Любишь, говоришь, подружку свою?
– Люблю! – почти крикнул Алёша. – Без памяти!
– Скажи мне, а себе ты нравишься? Любишь себя родимого?
– Барин?
– Отвечай! – гаркнул Петров.
Алёша чуть расправил плечи.
– Ну да.
– Какого цвета у тебя глаза?
– Серые.
– Какая у тебя любимая жратва?
– Ну курочка жареная… С картошечкой.
– Ага, понятно. Ну а чай ты любишь какой – с сахаром или без?
– С сахаром…
Люди замерли в ожидании. Куда клонит барин? Петров, тем временем, продолжал свой допрос.
– Кто больше нравятся, кошки или собаки? – продолжал допытываться он.
– Собаки.
– Конечно, а как же. И вот ещё – сидр или пиво?
– Ну сидр, – ответил Алёша, слегка осмелев. – А что, будет сидр?
– Не знаю, – сказал Петров. – Это зависит от того, как ты мне ответишь на оставшиеся вопросы. Ну как, ты готов?
– Ага.
– Какого цвета у неё глаза?
– У кого? – удивился парень.
– Эх ты! – сказал Петров. – Аль-лёша!
– А, у Светки-то…, – сообразил парень. – Ну, серые… Вроде бы…
Петров вопросительно посмотрел на старую Веру.
– Угадал?
Та отрицательно покачала головой.
– Карие… Ну и что с того?
– Ну…, – сказал Петров и развёл руками в воздухе. – Это залёт, Алёша. Скажи мне, ты её бил?
– Ничё я её не бил!
– Ответишь за базар?
– М? – промычал Алёша.
– Хули, м-м? – набычился Петров. – Я спрашиваю, ответишь за базар? Это самый важный момент в твоей жизни, долбоёб! Подумай хорошенько, ты её бил?
Двое ребят схватили Алёшу с обеих сторон, когда тот попытался встать.
– Я не знаю!
Петров расхохотался так, что его люди за столом вздрогнули. Он встал со стула и сказал:
– Вера! Отведи меня к Светочке, посмотрим на неё. Остальные – ждите здесь.
– Туда нельзя, барин, ты уж извини. Женская половина дома. Это правило нельзя нарушать! – сказав это, Вера перекрестилась.
– Так и знал! Тогда веди её сюда!
– Не пойдёт! Убьётся и других убьёт, пока мы её сюда притащим! Пощади моих девочек, Борис Михалыч!
Петров мрачнел на глазах.
– Тогда скажи мне ты, старая, бил он её или нет?
– Я не знаю, – отмахнулась Вера. – И говорить не могу. Я свечку не держала над ними. На ней сейчас места живого нет, потому что она без конца себя истязает. Как понять, его это рук дело, или девка с ума сходит?
– Ты что, издеваться надо мной вздумала?
– Я поговорю с ней, – сказала Надя.
Все в помещении замолчали. Петров расцвёл улыбкой победителя.
– Прекрасно. Идите, мы подождём вас здесь. Мы же уважаем местные традиции!
Свету содержали в соседнем здании – избе старой Веры. В общей половине дома атмосфера была угловатой, суетливой и мрачной. В женской же его части интерьер был наполнен мягкими и спокойными тонами. Стены и потолки украшали светлые ткани, повсюду была расставлена мягкая мебель.
Света сидела в кресле у окна и смотрела в пустоту перед собой. Расцарапанные руки она держала у себя на животе, сжав в кулак ткань просторного платья.
– К тебе пришли, – сказала старая Вера. – Смотри, думай, что говоришь!
– Можете нас оставить? – попросила Надя.
Брови Светы взметнулись.
– Света сейчас не в себе, – сказала старуха.
Надя только сейчас поняла, что под мешковатой одеждой Вера скрывала хоть и пожилое, но сильное и здоровое тело.
