– Что ж, – сказал Борис Михалыч. – Кажется, я сделал всё, что мог.
И он вышел из комнаты, впервые не заперев за собой дверь. Надя боролась с собой. Куда она пойдёт? Начинается зима. В этом домашнем сарафанчике она мигом замёрзнет. Но что её ждёт здесь? Светские беседы при свечах до конца жизни?
Выйдя из комнаты, она очутилась в небольшом коридорчике, заканчивающимся винтовой лестницей. Её комната была на чердаке. Она спустилась на второй этаж и оказалась в просторной гостиной. Лиза играла с куклами, сидя на разноцветных ковриках около сквозной печной трубы. Завидя Надю, девочка сказала:
– А я уж думала, ты никогда не спустишься к нам!
В ответ Надя сковано улыбнулась.
– А где твой дедушка?
– Внизу, сказал, чтоб я тебя поторопила.
– Ну конечно…
– Так что, поторопись! – сказала Лиза, неуклюже вскочила на ноги и начала дурачиться. – Быстрее, быстрее! Он жи тебя жди-о-от!
– Ладно, ладно! – подняв обе руки, ответила Надя. – Я иду.
"Я иду", – повторила она про себя и пересекла комнату, шагнув к лестнице, ведущей на первый этаж.
Внизу её ждал Петров.
– Спасибо, – сказал он и указал на сумки. – Выбери себе подходящую одежду. Там есть всё, что нужно, тёплые носки, свитера, джемперы, подштанники, дутая куртка, шапка, перчатки. Вон, зимние ботинки – размер вроде твой. Я подожду снаружи.
Петров вышел в сени и снова не закрыл за собой. Надя услышала, как входную дверь он всё-таки захлопнул – холодно. Она оделась по погоде и вышла вслед за ним. На улице был минус, но снег ещё не выпал. Ещё вчера шёл дождь. Надя прошла по дорожке в сторону калитки, тоже открытой, и наконец оказалась за пределами своей тюрьмы.
Петров стоял около двухместного вездехода, расписанного краской из баллонов и увешанного всяческим хламом, и курил. Вот уж точно – богатый клан!
– Ты можешь бежать, – сказал он. – Я правда не знаю, куда ты побежишь и зачем, но я разрешаю тебе уйти.
Надя молча развернулась к нему боком и пошла вдоль ограды.
– То, что случилось там в лесу было ошибкой! – крикнул ей вслед Борис Михалыч. – Если ты останешься, я дам тебе всё. Ресурсы, свободу передвижения, охрану, подмастерья, всё, что угодно. И ты сможешь уйти в полис в следующее окно. Если же ты уйдёшь сейчас, то я не стану тебя защищать. И пускай тогда родственники Шкобаря сами решают, что с тобой делать.
Надя остановилась. Это пат. Безнадёжная ситуация. Если она уйдёт сейчас, то проиграет… Идти-то и некуда. Но как остаться? Как можно вот так предать память о Стасе и Вите?
– Пожалуйста, не уходи! – услышала она вдруг тоненький голос Лизы.
Она повернулась. Девочка стояла у калитки, утонув в тулупе, который был ей страшно велик. На ногах – дедовские незашнурованные ботинки.
– Ты чего выскочила? – ахнул Петров. – Почему без шапки? А ну-ка, бегом в дом! Бегом, я сказал!
Девочка не слушалась.
– Ты обещала починить мою куклу! – закричала она и расплакалась, прижав свои миниатюрные кулачки к глазам.
– Я скоро вернусь, – сказал Петров и подхватив внучку под руки, унёс её обратно.
Надя стояла, не в силах сдвинуться с места. Когда барин вышел за ограду, она вперила в него свои глаза и спросила:
– Почему так жестоко? Почему послал за мной этих отморозков? Почему не переговоры, как сейчас? Где было твоё змеиное дружелюбие? Что ты вообще, блядь, за человек такой?!
– Ну вот мы и дошли до самой сердцевины этой истории, да? – спросил вдруг Петров уже не так дружелюбно. – Разве ты не знаешь, что твой деверь проиграл в карты членам БЧП гораздо больше, чем у него было? Даже после того, как они забрали его землю и дом, он всё равно остался должен.
– И что? – неуверенно спросила Надя.
– Ладно бы только это, так он ещё и нанёс оскорбление моему младшему брату, между прочим, папе нашего Славика. Помнишь такого? Его ещё Чехманом называют.
– Мразь…
– Да! – согласился Петров. – Отважная мразь, совершению тупоголовая, но целеустремлённая и сдуру способная на настоящий подвиг! Тут сошлись два фактора. Во-первых, вы, к вашему несчастью, попались отряду Славика, а не другим моим ребятам. Во-вторых, ко всеобщему уже сожалению, когда я давал указания относительно вас, я не подозревал о столь тонких нюансах во взаимоотношениях Виталь Степаныча и моего племянника. В общем-то, можно сказать, что твой деверь был в розыске, и вы автоматически поставили себя под удар, связавшись с ним. Я ничего этого не хотел! – он резким движением выкинул окурок. – Эти ебанаты голову же себе сломают, лишь бы угодить старшему! Понимаешь? Ну?! Что мне теперь, сука, обосраться что ли, чтобы ты осталась?!
Повисло молчание. Они смотрели друг другу в глаза пару секунд и вдруг рассмеялись. Надя прыснула первая, Петров неуверенно подхватил, и вот они оба стоят и хохочут, как парочка сумасшедших. Когда приступ смеха прошёл, Надя утерев выступившие слёзы, сказала:
– Я ненавижу тебя, Петров. Не могу не ненавидеть…
– Мне твоя любовь даром не далась, Наденька, – ответил Борис Михалыч. – Мне нужны твои мозги.
Надя сделала несколько неуверенных шагов в сторону вездехода и, проходя мимо Петрова, сказала:
– Поехали…
Петров кивнул и сел за руль.
– Значит, на выезде из Борисовки к нам присоединятся две машины сопровождения и грузовик, – деловито сказал он. – Ребята все хорошие у меня, бойцы. Эти места давно вычищены подчистую мародёрами, но вдруг мы что-то пропустили? Заодно навестим парочку общин, соберём дань, свершим суд и посмотрим, что там к чему. У нас тут есть старая карта с обозначениями стратегических объектов и заводов. Бункеры, плотины, электростанции. Там по пути немало было населённых пунктов, так-то. Кое-где даже дома дособытийные стоят. Ну как, дома. Остовы. Ты там бывала?
– Нет.
– М-м. Ну всё равно, если будут идеи, где можно поживиться на благо общины, милости прошу, делись, не держи в себе. А то, может нам туда и не надо, а надо куда-нибудь ещё, в более козырное место, м?
– Не знаю, – сказала Надя. – Не галди.
– Угу, угу, – промычал Петров и кивнул, глядя перед собой.
За пределами своей крепости и в окружении вассалов Борис Михалыч несколько преобразился. Грудь колесом, взгляд сосредоточенный, голос повелительный. Он был из тех, кого слушались. Что-то в его повадке, в позе, в том, как уверенно он двигался, заставляло людей хотеть подчиняться ему по собственной доброй воле, хотя он, в общем-то, был не очень крупный мужчина.
Мат Борис Михалыч использовал, как некое супер оружие. Работало безотказно.
– Миш, ты долбоёб, вот признайся мне? Куда ты прёшь? Ты первый раз что ли едешь? Какого хера ты прёшься вперёд? У тебя маневренности нет, гололёд вон, посмотри, блестит дорога, у тебя задний привод. Встань в середину колонны! За мной. И едь, нахуй! Да! И Шеру скажи, чтоб шёл за тобой. А ребята замыкают! – Петров закрывает дверь, через которую только что орал. – Ебану-уться… Простите мой французский. А ты говоришь, гуманистическая миссия! У меня вон, толпа ебанашек на выезде! Поехали!
Он посигналил и махнул рукой, когда колонна, наконец, выстроилась.
– Поехали, говорю!
– Действительно, хорошие ребята, – съязвила Надя.
– Когда надо, они своё дело знают. Это я их так. Для порядка.
– А Чехман тоже с нами едет?
– Слава? Нет, – заверил её Петров. – Понимаешь, Слава – это особый случай. Во-первых, он мой родственник. А во-вторых, у них же, можно сказать, религиозная организация. Их много, с ними надо осторожно… Они верные, но жадные и требовательные.
– Разве не ты лидер БЧП? – удивилась Надя.
– С недавних пор. И не могу сказать, что получаю от этого удовольствие. Не я это начал.
– А кто?
– Видишь ли, мы с братьями все трое от разных матерей. Средний брат – Степан Костолом – о нём ты, безусловно, слышала. Он заведует в Туголесье, по-моему, ты там некоторое время жила неподалёку?
Надя кивнула. О зверствах Костолома по отношению к тем, кто отказывался платить налоги, складывали легенды.
– Суровый он тип, знаю, – сказал Петров. – А мой самый младший брат, Ерёма который помер год назад, унаследовал Барановское. Оно, если помнишь, чуть правее, туда, на северо-восток. Они там производили неплохую пастилу из яблок, ну и хозяйство у них хорошее, мясо было, молоко, соответственно, да так много, что долгое время были на самообеспечении, я только и успевал им помогать с доставкой всего этого добра туда-сюда по разным губерниям. Жили в общем хорошо, все были, что называется, в шоколаде. Только-только восстановили хоть что-то после этого ебанутого, прости господи, набега на Москву. Лет, наверное двенадцать-тринадцать назад. Ну я туда и не совался с советами. Оказалось, в общем, что всё это время Ерёма пестовал среди своих крестьян некий культ Чистой Плоти. Мол, все люди рождены идеальными от природы, и любое вмешательство в замысел Божий грешно и поэтому нежелательно. Известно же, что заставь дурака Богу молиться, так он череп себе пробьёт? Ну и усмотрели местные жители в постах всё самое, что ни на есть, демоническое, поминая всем известные события. А потом стали отказываться от удобрений, которые мы получали из Москвы – дьявольские же технологии. Особенно хорошо эти идеи пошли у безотцовщины. Они даже стали называть фуражиров бесами, потому что те, якобы, бессмертные. А Славик был вообще самый ярый служитель культа и всё обещался убить фуражира при встрече. Не удивлюсь, если он-таки преуспел. Некоторых бэчепэшников тогда прилюдно казнили посты, что всех только раззадорило, а потом какие-то придурки и вовсе подожгли городские склады с припасами.
– Это я помню, – сказала Надя. – Кстати, зачем?
– Они всерьёз думали, что фуражиры пришли за их жратвой! Понимаешь, что в голове у людей? Я когда об этом всём услышал, понял, что клан мой в опасности. Мне пришлось, грубо говоря, немножко вмешаться в идейную сторону вопроса.
– Каким образом? – спросила Надя.
– Я ратовал за прагматизм. Когда становится нечего жрать, люди слегка отпускают свои идеалы, если только это позволяет им снова начать жрать. Я поощряю их, когда они правильно себя ведут. Стал их покровителем. А когда умер Ерёма, то и предводителем. Но обретя таких сторонников, я конечно, беру на себя риск. Эти ребята порой неистово исполняют.
– Что исполняют?
– Да ничего не исполняют. Выражение такое.
– Понятно.
Долгое время они молчали. Дорога здесь была расчищена, но вся была покрыта трещинами и рытвинами. Чем дальше от Борисовки, тем хуже. Они ехали не быстрее шестидесяти километров в час, объезжая бесконечные ухабы. Надя разглядывала окрестности.
На землю опускалось молоко тумана. Сквозь белую хмарь порой выглядывают гигантские сооружения прошлого, пришедшие в полную негодность. Перекошенные опоры линий электропередачи, с которых давно растащили все провода и цветные металлы, выглядели как скелеты доисторических животных, однажды побеждённых и оставленных здесь, чтобы пугать детей и одиноких путников. Разрушенные градирни со следами от осколков и фугасов больше никогда не выпустят пар в серое небо. Кратеры от падения бомб превратились в овраги и пруды. Дикие животные и птицы куда-то попрятались. А может быть их всех давно съели? Надя никогда не заезжала так далеко на север от Москвы. По слухам, места дальше были лютые.
Они пробыли в пути уже около часа, когда Петров снова разорвал тишину своим глубоким баритоном:
– Вот хотел тебя спросить, не знаешь, что это вон там за херня стоит? Чем они там заняты на этой тарелке? Вокруг даже трава не растёт, а охраняют они её чуть ли не строже самой Москвы. Жратву только у нас выменивают на всякое.
Надя посмотрела, куда он показывает и вдалеке на холме увидела гигантскую антенну, направленную в небо.
– Москва запечатана, – сказала она. – Мы своим оружием даже не поцарапаем её корпус. А тут, как ты скажешь, стратегический объект – средство связи с космическим аппаратом, во-о-он там, – она указала пальцем на "Пионер".
– Зачем им такая большая тарелка?
– На "Пионере" всё время живут посты. Вахтёры, – объяснила Надя. – Посты должны быть связаны с родной сетью, а это просто огромный поток данных. Немыслимый, пожалуй.
– Тогда почему они не подают сигнал напрямую в Москву?
– Как ты заметил, здесь даже растительность пострадала. На этих станциях посты живут глубоко под землёй, чтобы не попасть под облучение. Там же сигнал преобразуют и направляют по оптическому каналу в полис. В обратную сторону это работает точно так же. Такие тарелки есть рядом с каждым полисом. Скоро "Пионер" направится к другому городу и эта станция надолго опустеет.
– И откуда ты всё это знаешь? – заговорщически спросил Петров.
– Просто знаю, – ответила Надя.
– Нет, на самом деле.
– Это долгая история.
– А я не тороплюсь, – сказал Петров. – Мы обернёмся только к ночи. Если хочешь, конечно, можем молчать всю дорогу. Или о погоде поговорим?
– Мои родители – посты, – зачем-то призналась Надя.
– Так и знал, – сказал Борис Михалыч.
– Ага, конечно.
– Нет, правда. Либо ты одна из них, что вряд ли, судя по твоей кондиции в твои сорок с лишним лет…
– Ну спасибо, поддержал…
– Уж как есть, – отмахнулся Петров и продолжил. – Либо ты их потомок или типа того. Третьего не дано. Ты лучше скажи мне вот, что – почему твои родители ушли из полиса? Это же не Москва была, так?
– Новосибирск, – сказала Надя.
– Ну и зачем посту бежать из своей стальной пещеры? Что им там не понравилось?
– Тебе не понять, Петров. Это история любви.
– Почему же? – искренне спросил Борис Михалыч. – Я знал любовь. Однажды…
Надя посмотрела на него сбоку и увидела, как вокруг его глаз скопились горестные морщины. Он старался не смотреть на неё.
– В полисах нельзя рожать детей обычным способом.
– Как же они, блядь, размножаются? Как микробы? Почкованием? – Петрова аж всего передёрнуло от этой мысли.
– Каждый пост имеет право оставить после себя одного потомка. Рост популяции в закрытом городе, населённом людьми, живущими по триста с хреном лет – это огромная проблема.
– Ну надо думать, так и есть…, – обронил Михалыч.
– Они берут свои гены и смешивают с чужими в пробирке. Отбираются самые жизнеспособные варианты, штуки три-четыре, и из них начинают выращивать человека в искусственной матке. До рождения доходит только один.
– А остальные?
– Грубо говоря – в компост…
– Сатанизм! – ужаснулся Петров.
– Ну… Прагматизм, Борис Михалыч. Всё, как ты любишь. Один человек – один наследник. При этом, если ты решаешь оставить после себя потомство, ты должен уйти из жизни, когда отпрыск достигает шестидесятилетнего возраста.
