«Капиталистический способ присвоения, вытекающий из капиталистического способа производства, а следовательно, и капиталистическая частная собственность есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрицание. Это – отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность [основанную на собственном труде производителя – А. К.], а, вероятно, индивидуальную собственность, на основе достижений капиталистической эры: на основе общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 773, перевод исправлен).
Марксисты сводили личную собственность к предметам потребления, как максимум квартире и автомобилю. Но не предметы потребления имеются в виду у Маркса. Речь идет об индивидуальной собственности на средства производства. В XXI веке мы это можем наглядно видеть – по мере того, как квартира, автомобиль и ноутбук из предметов потребления превращаются в средства производства.
Когда Пьер Розанваллон говорит, что «Маркс предстает как теоретик особого рода интегрального индивидуализма, основанного на стремлении к развитию всей совокупности потенций и возможностей, которыми богат каждый индивид» (Розанваллон 2007, с. 203), то это вытекает не только из гуманистических произведений раннего Маркса, но и из диалектической двойственности «Капитала», из его направленности как на общественное, так и на индивидуальное начала.
«Вся философия Маркса может быть понята как попытка углубления современного индивидуализма. Его критика капитализма и буржуазного общества обретает всю полноту смысла, только если мы помещаем ее в эту перспективу. В “Капитале” он даже подробно показывает, что характерной чертой капитализма является то, что он способствует прогрессу общества, взятого глобально и абстрактно, и одновременно приводит к индивидуальной деградации людей. “В самом деле, только ценой колоссального расточения сил отдельного индивидуума обеспечивается и осуществляется развитие человечества в эту историческую эпоху, непосредственно предшествующую сознательному переустройству человеческого общества” (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 25, ч. I, с. 101). “Капитал” изобилует примерами, иллюстрирующими это противоречие; Маркс насыщает его множеством точных отсылок к отчетам и репортажам об условиях жизни рабочих, выражающим контраст между совокупным богатством общества и бедностью большинства его членов» (Розанваллон 2007, с. 198-199).
К сожалению, эта индивидуалистическая направленность не получила у Маркса достаточного развития применительно к его видению будущего. Во Введении мы уже говорили, что для этого были как объективные, так и субъективные причины. Персонализация немыслима в обществе, основанном на крупном машинном производстве и зарождающихся корпорациях:
«… Комбинированный труд в его совокупности в такой же мере оказывается подчиненным чужой воле и чужой мысли и ею руководимым, имеющим свое духовное единство вне себя, – насколько в его материальном единстве он подчинен предметному единству машин, основного капитала, который как одушевленное чудовище объективирует научную мысль и фактически является объединяющим началом; он отнюдь не относится к отдельному рабочему как орудие – наоборот, рабочий существует при нем как одушевленная единичная точечность, как живой изолированный придаток» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 46, ч. I, с. 460).
Еще в конце XX века персонализация была только научной гипотезой, не имевшей практического подтверждения. Лишь изменения, произошедшие в последние 20-30 лет, позволяют наглядно описать то общество, которое приходит на смену капитализму. Тем более содержательно немыслимой персонализация была для Маркса, даже когда он приходил к выводу о ее необходимости чисто формальным логическим путем. В XIX веке история и практика еще не поспевали за логикой Маркса, а он сам порой ставил логику позади идеологии.
В своем исследовании персонализации, то есть разделения средств производства между работниками, мы обращаемся прежде всего к основному капиталу. «Капитал, потребляющий себя в самом процессе производства, или основной капитал, представляет собой средство производства в наиболее емком смысле этого термина» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 46, ч. II, с. 201). К основному капиталу, или внеоборотным активам, мы относим не только основные средства, то есть вещественные средства производства, но и нематериальные активы как его социальные и абстрактные средства. Если по Марксу основной капитал есть «система машин», то в наше время такая система образуется единством аппаратного и программного обеспечения. «Система машин, являющаяся автоматической, есть лишь наиболее завершенная, наиболее адекватная форма системы машин, и только она превращает машины в систему» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 46, ч. II, с. 203). Основной капитал прикреплен к процессу производства и в нем самом потребляется. Развитие основного капитала, говорит Маркс, есть показатель развития капиталистического производства.
«Именно в этом определении основного капитала, – т. е. в том его определении, согласно которому капитал утрачивает свою текучесть и отождествляется с определенной потребительной ценностью, лишающей капитал его трансформационной способности, – развитый капитал, поскольку мы его знаем пока как производительный капитал, и выступает всего разительнее» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 46, ч. II, с. 188, перевод исправлен).
Как можно разделить между работниками верфь, вуз, доменный цех, банк или железную дорогу? Любое предприятие располагает средствами производства двух видов. Во-первых, средствами труда, которые тот или иной работник использует единолично – помещение, машина и инструменты, персональный компьютер и программы на нем и т. д. Эти средства труда образуют индивидуальное рабочее место. Во-вторых, системой средств производства, которые работники используют совместно – земельные участки, здания и сооружения, оборудование, корпоративное программное обеспечение и т. п. Эти средства производства образуют инфраструктуру для совместного использования. Делимые средства производства образуют индивидуальное рабочее место, а неделимые – инфраструктуру. Рабочие места как бы «стоят» на общей инфраструктуре и в совокупности образуют супраструктуру обычного производства.
При этом объект инфраструктуры иногда может стать рабочим местом. Например, здание может управляться одним человеком, в том числе посредством передачи на подряд отдельных функций по эксплуатации его частей, систем и механизмов. Подряд не есть наем сотрудников, подрядчик может обслуживать несколько зданий, прибывая по вызову или по графику. Это значит, что у подрядчика есть свое отдельное предприятие. В нашем примере здание, будучи инфраструктурой для размещения пользователей, является в то же время индивидуальным рабочим местом для своего управляющего. Теоретически можно представить себе конечную ситуацию, при которой в результате долгой эволюции производства инфраструктура будет сведена к совокупности индивидуальных рабочих мест. Автоматизация и роботизация однозначно ведут к этому исходу, даже с учетом того, что бывают такие средства деятельности, которые не поддаются разделению на индивидуальные рабочие места – например, земля в городах. И сегодня есть предприятия, которые целиком сводятся к одному рабочему месту, и которые уже (или еще, если речь о традиционных обществах) составляют значимую часть экономики страны, и не только в России. Мы имеем в виду, например, лиц свободных профессий и самозанятых. Владение индивидуальным рабочим местом мы называем посессией, а работника-владельца рабочего места – посессором.
Посессия является следующим этапом в разделении собственности и рисков, отражающим повышение сложности управляемой системы по сравнению с управляющей. Корпорация была (и пока остается) этапом, на котором управляющая техноструктура справлялась с неопределенностью внутренней и внешней среды. Посессия – это этап, на котором сложность среды достигает таких масштабов, что управление становится возможно лишь как самоуправлениевсего множества управляемых. «Это существенно важное следствие закона Эшби о разнообразии систем, которое гласит, что управление может быть обеспечено только в том случае, если разнообразие средств управляющего (в данном случае всей системы управления) по крайней мере не меньше, чем разнообразие управляемой им ситуации» (Бир 2009, с. 46). Персонализация и обобществление означают, что работники превращаются в самостоятельных предпринимателей, а их общество превращается в предпринимательское общество.
Обычное общество начинается с перехода от частной собственности к владению. Собственность есть распоряжение непользователя, владение есть распоряжение пользователя. В отличие от буржуазии, посессоры выступают не как частные собственники, а как индивидуальные собственники, или владельцы. Их право распоряжаться средствами производства – и супраструктурой, и инфраструктурой, не безусловно, а зависит от их способности производительно использовать эти средства производства. Собственность не исчезает одномоментно. Выше мы видели, что средства производства подразделяются на более делимые и менее делимые – то есть на такие, которые могут быть персонализированы и находиться во владении самих работников, и такие, которые не могут быть персонализированы, и должны иметь собственников. Кто может быть собственниками? Ими могут быть корпорации – постольку, поскольку пока сохраняются условия для расширенного самовоспроизводства. Ими могут быть объединения или все общество посессоров – не только государство, но и некоммерческие организации.
Различия в характере средств производства диктуют различия в типе отношений по поводу этих средств. «Средство труда делает рабочего самостоятельным, превращает его в собственника. Система машин – в качестве основного капитала – делает рабочего несамостоятельным, делает его присвоенным» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 46, ч. II, с. 210). Если индивидуальное рабочее место естественным образом принадлежит самому работнику, то предметы совместного пользования не могут принадлежать только ему. Супраструктура имеет тенденцию к персонализации, инфраструктура – тенденцию к обобществлению. Однако не следует сводить обобществление к национализации, как это делали последователи Маркса, когда пытались строить социализм.
«Для Маркса и для большинства его последователей – и в этом заключается один из самых главных недостатков их доктрины – социализм означал нечто вполне определенное. Но эта определенность на самом деле не идет у них дальше национализации промышленности, хотя национализация промышленности может, как мы увидим, сочетаться с бесконечным разнообразием экономических и культурных возможностей» (Шумпетер 2008, с. 547-548).
Обобществление инфраструктуры, то есть общее владение землей и средствами производства, означает не общую собственность, и поэтому вовсе не национализацию, а превращение инфраструктуры в общественное благо, которое потребляется коллективно независимо от платы за него. Это касается не только автомобильных дорог и интернета, но и нейросетей, иных объектов интеллектуальной собственности и т. д.
Персонализация есть распределение предприятия, его разделение на индивидуальные рабочие места, и воссоединение индивидуального рабочего места с домохозяйством. Воссоединение рабочего места с домохозяйством есть необходимая предпосылка для сохранения семьи и восстановления рождаемости. Эволюция смыслов некогда привела к развитию производства на основе частной собственности. Но разделение собственности приводит к тому, что общество может воспроизвести своих членов только если сделает их самих и их деятельность непосредственно общественной ценностью. Оказывается, что государство всеобщего благосостояния не может ответить на нынешние вызовы. Оно возникало для решения двух задач: расширенного воспроизводства рабочей силы для растущего капитала и обеспечения полной занятости этой рабочей силы. Но по мере того, как развивается процесс персонализации, воспроизводство рабочей силы и ее наем теряют смысл. Как говорил Питер Друкер, «“всеобщее благосостояние” – это, скорее, прошлое, чем будущее человечества, и с этим сейчас согласны даже либералы. Придет ли ему на смену предпринимательское общество? Очень скоро мы узнаем ответ на этот вопрос» (Друкер 2004, с. 391).
Почему это происходит, почему распределяется капиталистическое предприятие? Потому что меняется характер как самого работника, так и средств производства, потому что вследствие переворота в суперобороте реального капитала исчезает наемный труд. Работнику потому оказывается проще найти средства производства, чем капиталисту найти работника, что конкуренция за капитал оказывается слабее, чем конкуренция за наемный труд. Капиталистический предприниматель нанимает людей, обычный предприниматель нанимает ботов и роботов. «На место управления людьми (Personen) становится управление вещами и руководство производственными процессами» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 19, с. 225, перевод исправлен). Если, по словам Шумпетера, сущность предпринимательства состоит в том, чтобы создавать новые комбинации смыслов, то обычный предприниматель отличается от прежнего тем, что он является не только субъектом, но и объектом такой комбинации: ему приходится принимать указания (заказы) других, чтобы выполнялись его указания (заказы). Говоря словами Майкла Хардта и Антонио Негри, предпринимательство становится не массовым, но множественным:
«… В ходе капиталистического развития, по мере того как производственная кооперация все больше расширяется в социальном поле в виде рассеянных, полицентрических окружностей, новые комбинации все чаще организуются и поддерживаются самими производителями. Имея возможность переприсвоить основной капитал, как мы указывали ранее, массы становятся все более автономными в порождении и исполнении производственной кооперации. На поле битвы общественного производства становятся не нужны генералы. Войска, так сказать, могут самоорганизоваться и сами чертить свое собственное направление» (Hardt and Negri 2017, p. 142-143).
В обычном хозяйстве разделение рисков испытывает принципиальную трансформацию. От разделения рисков на основе централизации и децентрализации, национализации и приватизации, происходит переход к разделению рисков, основанному на распределении средств производства между работниками-предпринимателями, на возрастающем множестве предприятий размером в одно рабочее место (посессий). Обычное хозяйство основано не на приватизации или национализации, а на персонализации. Персонализироваться может и частная, и государственная собственность. Посессоры – это те «мыши», которые переживут и капиталистических, и социалистических корпоративных «динозавров».
Как это ни парадоксально, социализм оказывается ближе к обычному самовоспроизводству в культурном* плане, чем капитализм: как в силу его аскетического характера, так и в силу его родства с традицией, государством и справедливостью. При этом капитализм оказывается ближе к обычному обществу в экономическом плане в силу его предпринимательской природы. Социализм утверждал себя как общественный строй, который наследует капитализму. То, что обычное самовоспроизводство идет за расширенным, не означает, что обычное общество является «социализмом». Обычное общество является «социализмом» в той же мере, что и «капитализмом». То есть на самом деле оно не является ни тем, ни другим.
Предпринимательская контрреволюция создает общество-сложность
Коммерческое общество и расширенное самовоспроизводство стали результатом коммерческой революции, изображенной на иллюстрации 19 как выгнутая вверх дуга. Предпринимательская контрреволюция, которая ведет от расширенного к обычному самовоспроизводству, является обратной дугой по отношению к коммерческой революции. Эта контрреволюция завершает «эпоху системы», но не возвращает нас обратно к традиционному обществу с его изолированными общинами, а создает предпринимательское общество – единое пространство смыслов и единую сеть субъектов в масштабах всего человечества. Общество-система может существовать лишь в интересном промежутке на эволюционной линии смыслов – когда смыслы уже слишком сложны, чтобы оставаться в пределах общин, и еще недостаточно сложны, чтобы охватить все человечество. Общество-система представляет собой вертикальный рост населения и смыслов. Когда же сложность смыслов превышает критическую точку, на смену системе приходит сложность.
Общество-сложность отличается от общества-системы двояко. Во-первых, в отличие от системы, которая еще только расширяется и стремится захватить мир, сложность уже объединяет всех людей в едином пространстве смыслов. Во-вторых, в ней гораздо больше субъектов, она создает гораздо больше неопределенности, с которой система уже не может справиться. Общество-сложность замещает систему корпораций гигантской распределеннойсетью посессоров, доводя до предела и тем самым обращая вспять то обезличивание, которое привело к становлению холодного коммерческого общества. Еще в середине XX века Вильгельм Рёпке писал, что холодная социальность вытеснила все индивидуальное и личное, заменив их массой:
«Во всех областях массовость и концентрация являются отличительной чертой современного общества; они заглушают область индивидуальной ответственности, жизни и мышления и дают сильнейший импульс коллективному мышлению и чувству. Маленькие кружки – от семьи и выше – с их человеческим теплом и природной солидарностью уступают место массе и концентрации, аморфному скоплению людей в огромных городах и промышленных центрах, беспристрастности и массовой организации, анонимной бюрократии гигантских концернов и, в конечном счете, самого правительства, которое скрепляет это разваливающееся общество с помощью принудительной машины государства всеобщего благосостояния, полиции и налоговых тисков» (R?pke 1960, p. 7).
Если коммерческое общество по своей природе – холодное и массовое общество, то предпринимательское общество – культовое и личное, в нем нет народных масс, нет массового потребления, массового сознания и средств массовой информации. Предприниматели образуют не однородную массу, а неоднородное множество. Государство посессоров – это не социально, а личностно ориентированное государство. Общество посессоров представляет собой сеть индивидов со множеством степеней свободы, оно не молодо по своему составу, но очень взаимосвязано, и потому не любит потрясений. Это не значит, что обычное общество не меняется – это лишь значит, что изменения происходят по мере того, как они созрели. С этой точки зрения, как говорил Шумпетер, даже Маркса можно рассматривать как консерватора:
«Революция, по Марксу, по своей природе и функциям от начала до конца отличается как от революции буржуазных радикалов, так и от революции социалистических конспираторов. По существу это революция вследствие того, что “ситуация назрела”. Конечно, те последователи Маркса, которым этот вывод не понравится, особенно в применении к Русской революции, могут сослаться на многие места в священной книге, которые, видимо, противоречат ему. Но как раз в этих местах сам Маркс противоречит своей самой глубокой и зрелой идее, которая безошибочно вытекает из аналитической структуры «Капитала» и которая – как любая идея, рожденная чувством внутренней логики развития явлений, – несет в себе под фантастически сверкающей оболочкой из сомнительных драгоценностей исключительно консервативный смысл … Сказать, что Маркс, избавленный от фразеологии, допускает интерпретацию в консервативном духе, означает только, что его можно принимать всерьез» (Шумпетер 2008, с. 438).
Коммерческое общество включает в себя три социальные категории: рабочих, предпринимателей и собственников капитала, и оно культивирует три добродетели: потребительство, предпринимательство и накопительство. В главе 4 мы видели, что потребительство есть субъективная крайность, когда человек сводит культуру к удовлетворению своих личных потребностей, а накопительство есть объективная крайность, когда потребностью становится возрастание смыслов безотносительно к личности. Между крайностями потребительства и накопительства находится предпринимательство, при котором субъект удовлетворяет свои личные потребности, увеличивая смыслы. Если коммерческая революция состояла в распространении коммерческой категории на все общество, то предпринимательская контрреволюция состоит в распространении на все общество категории предпринимателей. Этим снимается разрыв между рабочими и капиталистами, или пролетариатом и буржуазией. Когда каждый пролетарий становится буржуа, то есть собственником своего капитала, а каждый буржуа – пролетарием, то есть работником, который использует свой капитал, прежние различия исчезают, растворяясь в иных различиях.
Для обычного общества характерна не эволюция, как для традиционного общества, и не революция, как для коммерческого общества, а контрреволюция, то есть (само)управляемая эволюция. Это вытекает не только из совместного действия отбора и выбора, невидимой и видимой руки, не только из замедления процесса самовоспроизводства, стабилизации населения и снижения темпов роста, но и из того, что иерархическое общество-система превращается в распределенное общество-сложность.
«… Идея рынка реализует определенный идеал автономии индивидов, обезличивая социальное взаимодействие. Рынок отсылает к архетипу анти-иерархической системы организации, такого способа принятия решений, в который не вмешивается никакая преднамеренность. На смену волюнтаристскому вмешательству приходят профессиональные процедуры и логики. Этот продолжающийся переход, который по-прежнему составляет одну из главных характеристик современных обществ, объясняет и возникновение нового отношения к идее социального изменения. В мире, регулируемом чисто процедурно, то есть деперсонализированном и правовом, не остается места прежним революциям, поскольку нет больше командующей властной инстанции, которую можно было бы свергнуть или заменить» (Розанваллон 2007, с. 28-29).
В своей Нобелевской лекции 1971 года Саймон Кузнец среди шести характеристик современного экономического роста выделял высокий темп структурных изменений, увязывая его с превращением личных предприятий в безличные фирмы: «Основные структурные сдвиги включают переход от сельскохозяйственного к промышленному производству и, в последнее время, от промышленного производства к сфере услуг, изменения в масштабах субъектов производства и соответствующий переход от личных предприятий к безличным формам организации экономических фирм с соответствующими изменениями в статусе занятых в производстве» (Кузнец 2004, с. 108-109). В главе 6 мы видели, как концентрация корпораций с их безличной техноструктурой подрывает предпринимательство. С этой точки зрения персонализация является двойственным процессом. С одной стороны, она является продолжением обезличивания, поскольку окончательно передает управление производством и обращением в руки работников, а не собственников капитала, вводя рынок уже и внутрь корпорации. С другой стороны, персонализация доводит обезличивание до его логического, исторического и практического завершения, и разворачивает обезличивание вспять. Даже по самому своему названию персонализация представляет собой обратный процесс: переход от безличных предприятий акционеров к личным предприятиям посессоров, от безличных контрактов – к личным контактам. У каждого человека есть мечта. Задача персонализации состоит в том, чтобы дать человеку средства для ее достижения.
Шумпетер полагал, что буржуазии чужда героика, что она движется только утилитарными мотивами. Но буржуазия не возникает сама собой, ее ряды пополняются предпринимателями (см. Шумпетер 2007, с. 514-519). А предпринимательство есть приключение – иногда забавное, иногда опасное, почти всегда тяжелое, и всегда – сильное ощущение и самовыражение, и как всякое приключение оно требует героя. Общество-сложность культивирует предпринимательство как основную добродетель, постепенно оттесняя на задний план показное потребление и страсть к деньгам. Потребление и накопление подвержены стандартизации и систематизации. Массовое потребление основано на стандартных товарах (коммодити), массовое накопление основано на стандартных финансовых инструментах. Как творческое самовыражение, как игра, предпринимательство не стандартно, предпринимательская культура не может быть системой, она перерастает систему и становится сложностью.
Шумпетер предупреждал об угасании предпринимательства как вида деятельности, основанного на силе личности и гениальном озарении, увязывая это угасание с расширением капитала и формальных организаций:
«… Личность и сила воли, по-видимому, уже не играют такой роли в условиях, когда экономические изменения вошли в привычку, – лучшим подтверждением этому служит нескончаемый поток новых потребительских и производственных товаров, которые не только не встречают сопротивления, но воспринимаются как должное. Сопротивление со стороны тех, чьи интересы оказываются под угрозой в результате нововведений в производственном процессе, вряд ли исчезнет до тех пор, пока существует капиталистический уклад. Например, оно стало серьезным препятствием на пути массового производства дешевого жилья, которое предполагает радикальную механизацию и отказ от неэффективных методов работы строителей. Но все другие виды сопротивления – в частности, сопротивление потребителей и производителей новым видам товаров просто потому, что они новые, – практически уже исчезли. Таким образом, экономический прогресс имеет тенденцию становиться деперсонифицированным и автоматизированным. На смену личности приходят бюро и комиссии» (Шумпетер 2008, с. 513).
В главе 6 мы видели, как разделение собственности, акционирование препятствует предпринимательству. Думается, предпринимательство угасает в корпорациях, но не в людях. Персонализация возвращает на первое место человека. На смену частной инициативе приходит личная инициатива предпринимателя. Самодеятельность, или инициатива, является основой общества-сложности в гораздо большей степени, чем она была источником капиталистической системы. Многие считают, что к предпринимательству склонны лишь несколько процентов людей в мире. Однако на самом деле любой человек может быть предпринимателем, дело состоит лишь в создании общественных условий для проявления таких склонностей. Согласно исследованию Ipsos 2022 года, 35% опрошенных в Китае не имеют и не готовы начать свое предприятие, в Турции – 32%, в Индии – 21%. В среднем по миру не имеют и не готовы начать своего предприятия 41% опрошенных. Вместе с тем, в США – 54%, в Германии – 63%, в Японии – 82% опрошенных не занимались и не готовы заниматься предпринимательской деятельностью (см. Untapped Potential, p. 15). По данным ВЦИОМ, в России в 2022 году доля не желающих заниматься предпринимательством составляла 65% по сравнению с 47% в 1992 году, при этом в возрасте 25-34 лет не хотят открывать свое дело 43%. Однако фактически доля предпринимателей растет: если в 1992 году свое дело было у 3%, то в 2022 году оно было у каждого десятого (см. Пора предпринимать? Мониторинг 1992–2022).
Распространение категории предпринимателей на все общество означает, что неопределенность и риски, связанные с предпринимательской деятельностью, также распространяются на всех людей. Когда основная часть населения переходит от наемного труда на постоянных рабочих местах к самозанятости и другим видам предпринимательства, это создает огромные организационные и психологические проблемы, сравнимые с теми, какие возникали у крестьян, оторванных от земли и своих орудий и вынужденных уходить на заработки в города. Как и тогда, вырванные из привычной среды люди пытаются найти причины происходящего в чьей-то злой воле. Как говорит в своей работе 2011 года Гай Стэндинг, возникает новый опасный класс – прекариат:
«В 1970-е годы умами политиков завладела группа идейно настроенных экономистов. Главный принцип их неолиберальной модели состоял в том, что экономический рост и развитие зависят от рыночной конкурентоспособности и нужно сделать все для максимального повышения соревновательности и конкуренции так, чтобы рыночные принципы проникли во все аспекты жизни. Считалось, помимо всего прочего, что следует повысить гибкость, или подвижность, рынка труда, а это значило переложить бремя рисков на плечи работающих и их семей, делая их еще более уязвимыми. В результате возник класс мирового “прекариата”, насчитывающий в разных странах много миллионов людей, не имеющих якоря стабильности. Они-то и стали новым, потенциально опасным, классом» (Стэндинг 2014, с. 10).
Проблема состоит не только в отсутствии исторического понимания, но и в том, что те технологии, организации и психологии, которые необходимы для предпринимательского общества, еще только начинают формироваться. Мы пока находимся только в самом начале процесса, которому предстоит заполнить пропасть не меньшую, чем была между лишенным всяких гарантий неквалифицированным трудом на фабрике XIX века и трудом на заводе XX века, немыслимым без специальной подготовки и социального страхования.
Понимание процесса постепенно углубляется. Например, Сильвио Лоруссо не сводит новую социальную категорию к ее «незащищенности», он видит ее связь с предпринимательством, вводит понятие «предпрекариат», объединяя понятия «предприниматель» и «прекариат»: «Предпрекариат – это зеркало общества, в котором все являются предпринимателями и никто не находится в безопасности» (Lorusso 2019, p. 18).
«Для молодого Шумпетера предприниматели были редким видом, который стоял на вершине социальной пирамиды из-за своей драгоценной способности к инновациям. Исходя из аналогичных предпосылок, гуру менеджмента Питер Друкер утверждал, что для ускорения инноваций общество в целом должно стать предприимчивым, избавившись от такого препятствия к прогрессу, как постоянное рабочее место. Видение Друкера сегодня стало реальностью: перед лицом широко распространенной экономической нестабильности и незащищенной занятости пирамида Шумпетера перевернулась, или, скорее, она распалась, и обломки лежат повсюду. Всех призывают – или принуждают – к свободному предпринимательству (даже наемных работников, как предполагает концепция интрапренера). Это общий смысл того, что мы называем предпрекариатом» (Lorusso 2019, p. 65).
Интрапренер, или «внутренний предприниматель», согласно Кембриджскому словарю – «сотрудник крупной компании, который берет на себя прямую ответственность за превращение идеи в прибыльный новый продукт, услугу, бизнес и т. д., часто вместо того, чтобы уйти и основать собственную компанию». Категория посессоров не сводится к самозанятым, имеется множество других и переходных форм: наемные работники, которые часть рабочего времени работают на себя, используя ресурсы предприятия; удаленная и платформенная занятость и др.
Риски и доходы в предпринимательском обществе
Как и всякая рискованная деятельность, предпринимательство требует страховочной сети. Коммерческое общество создало систему социального страхования в рамках государства всеобщего благосостояния, но эта система строилась для иных реалий. Старая система была ориентирована на общество, состоящее из капиталистов, предпринимателей и наемных рабочих, и именно последняя социальная категория была главным адресатом социального страхования. Основные риски, которые страховались, были связаны с инвалидностью, нетрудоспособностью по возрасту, безработицей и т. п. Она не была рассчитана на то, что нужно стимулировать семьи заводить детей, или на то, что человек может обанкротиться и ему потребуются средства, чтобы начать новое дело. Для посессоров нужна другая страховочная сеть, предназначенная для разделения специфических для них рисков.
Страховочная сеть предпринимательского общества основана на работе общественного сектора и предоставляемых им общественных благах, из которых ключевым является общественный, или безусловный, доход. Безусловный доход вызывает множество пустых споров. При том, что его необходимость вызывает все меньше сомнений, общество не может понять, в чем состоит его смысл. Основной смысл безусловного дохода не связан с капитализмом и становится ясен лишь в том случае, если мы заглянем за пределы капитала. Безусловный доход должен обеспечить страховочную сеть для предпринимателей. Он не создает стимулов к труду для наемных рабочих, поскольку не заменяет им заработную плату, и не создает стимулов к инвестированию для рантье, поскольку не заменяет им процент на капитал. Единственный хозяйственный субъект, которому нужен безусловный доход – это предприниматель, которому нужна поддержка на период, пока его проект не «взлетел», и которому нужно кормить в это время себя и своих детей. Безусловный доход представляет собой регулярные выплаты из своего рода «кассы взаимопомощи», в качестве которой выступают общественные фонды, и которая пополняется за счет налогов и взносов всех посессоров. Таким образом, безусловный доход является одним из ключевых способов разделения рисков в обществе предпринимателей.
Человек воспроизводит деятельную силу (в том числе воспроизводит ее в следующем поколении, в поколении своих детей) тогда, когда он получает за эту деятельную силу не меньше, чем он в нее вложил, то есть не меньше, чем ее необходимая стоимость. По существу, безусловный доход является способом монетизации внерабочей деятельности (см. иллюстрацию 5 в главе 4) – не только прибавочного потребления, или досуга, о чем в свое время писал Саймон Кузнец, но и необходимого потребления, или быта. С этой точки зрения безусловный доход является продолжением прежнего процесса коммерциализации, проникновением этого процесса в сферу потребления. В обычном обществе добавленная стоимость создается не только на рабочем месте, но и в домашнем хозяйстве, причем как в форме товаров и услуг для других членов семьи, так и в форме товаров и услуг для самого себя. Необходимое потребление превращается в часть необходимой стоимости, человек становится общественно необходимым индивидом, то есть общество платит человеку за то, чтобы он занимался самим собой и своими детьми. Семья становится оплачиваемой профессией, стирается граница между домохозяйством и предприятием. Если товары и услуги, производимые и потребляемые внутри домохозяйств, будут учитываться в составе ВВП, то это увеличит его величину примерно на 50% (см. Койл 2016, с. 52).
Сторонники безусловного дохода полагают, что его введение сделает труд более дефицитным и подтолкнет собственников капитала к улучшению условий труда и повышению заработной платы. Они не понимают, что безусловный доход является не условием, а следствием того, что труд становится дефицитным, что работники получают на своих рабочих местах предпринимательский доход. Два явления нашего времени – прекариат как опасный класс и идея безусловного дохода – пока увязываются у них только в одной последовательности: второе как «решение для», но не как «следствие из» первого.
Они не понимают также, что безусловный доход не повлияет на уровень заработной платы, поскольку его введение подрывает основы наемного труда и ведет к тому, что постоянную работу за заработную плату будет труднее найти. При этом величина безусловного дохода, действительно, не обязана быть достаточной, чтобы человек мог прожить, не ведя никаких дел. Почему на референдумах большинство голосует против базового дохода? Потому что люди опасаются, что у получателей базового дохода пропадут стимулы к работе. При своем запуске безусловный, или общественный, доход вряд ли может быть равен базовому доходу, поскольку это потребует дополнительных расходов на вовлечение его получателей в процесс производства, а это противоречит всей его сути. Безусловный доход может начинаться лишь как сравнительно небольшая сумма, которая не лишает получателей стимулов к труду. Величина общественного дохода может приближаться к базовому уровню по мере того, как будет решаться проблема со стимулами к труду. В особенности на ранних стадиях эволюции предпринимательского общества безусловный доход может быть определен как та или иная часть от необходимой стоимости (прожиточного минимума):
«… Не обязательно устанавливать [величину дохода] так высоко, чтобы человек мог жить достойно, совсем не трудясь, но чтобы позволить ему выбрать в качестве временной или постоянной занятости более привлекательное для себя рабочее место (и тем самым поднять зарплаты для того, чтобы удерживать людей на дрянных работах). Качество рабочих мест, предположительно, получит большой толчок к поднятию, так как многие из существующих рабочих мест будут усовершенствованы, а также появится много ныне не существующих рабочих мест. В частности, можно с уверенностью сказать, что повысится среднее качество рабочих мест наиболее уязвимых работников» (Ван Парайс и Вандерборхт 2020, с. 43).
Поскольку безусловный доход имеет одно и то же значение для всей страны, в которой он применяется, постольку приближение безусловного дохода к базовому уровню, то есть уровню прожиточного минимума, обусловлено выравниванием различий между регионами. На самом деле безусловный гарантированный доход может начинаться с «чего-нибудь» – с любой, сколь угодно малой суммы, и постепенно, может быть, в течение многих лет увеличиваться до базового уровня. Конечно, такой подход наталкивается на возражения части общества о том, что безусловный доход может быть введен только сразу же на базовом уровне. Для обычного общества, как и для тех обществ, которые предшествовали ему, характерно разделение на либералов и консерваторов – на тех, кто хочет свободы, то есть все и сразу, и тех, кто хочет порядка, то есть кое-чего и постепенно. Первые, наверное, предпочли бы сразу же иметь базовый доход, а вторые в большей степени готовы идти к нему постепенно.
Нужно также учитывать, что безусловный доход в денежной форме является в общем случае лишь частью прожиточного минимума. Другую его часть составляют те товары и услуги, которые человек получает за счет иных общественных фондов – например, бесплатные образовательные услуги. При этом бесплатные товары и услуги могут быть не идентичны для разных регионов и групп населения. Мы должны подчеркнуть, что под прожиточным минимумом мы понимаем не сумму, необходимую на питание, минимальную одежду и жилище, а всю сумму расходов, необходимых для производства индивида как репрезентативного представителя своего общества.
Безусловный доход может быть введен лишь применительно ко всему обществу. Его введение отменяет наемный труд, поскольку лишает его самой основы – невозможности прожить без продажи рабочей силы. Даже если безусловный доход вводится на уровне заведомо ниже, чем прожиточный минимум, его введение означает начало отмирания рынка труда.
Иллюстрация 20. Доходы и их источники в предпринимательском обществе
Доходы и их источники в предпринимательском обществе коренным образом отличаются от доходов и их источников в коммерческом обществе (см. иллюстрацию 9 в главе 4). Всю полноту отличий покажет только эволюция обычного самовоспроизводства, с теоретической же точки зрения можно отметить следующее. Во-первых, все множество доходов упрощается и распадается на немногие виды, исчезает разделение доходов на заработную плату и прибыль, поскольку постепенно пропадает наемный труд. Во-вторых, постепенно исчезают доходы от собственности, то есть процент на капитал, так что в конечном счете остаются только доходы от деятельности. На иллюстрации 20 мы исключаем заработную плату и оставляем процент, поскольку предполагаем, что отмирание наемного труда будет происходить быстрее, чем отмирание кредита, то есть расширенное самовоспроизводство превратится в обычное намного раньше, чем исчезнут деньги.
Процент на капитал получает денежный, или номинальный, капиталист. Отличие капиталиста от простого владельца денежных средств состоит в том, что для капиталиста деньги являются средством для увеличения его капитала, тогда как для владельца денег они являются средством для воспроизводства его самого, его семьи и его рабочего места. Процент на капитал основан на собственности, то есть на распоряжении со стороны того, кто не участвует в процессе производства. По мере снятия наемного труда капиталист превращается во владельца, или посессора, для которого процент выступает как вспомогательный элемент в составе его доходов. Доходы посессора основаны на владении, то есть на распоряжении в процессе производительного использования, это роднит обычного предпринимателя с капиталистическим, и отличает его от собственника капитала:
«… Процент притекает к денежному капиталисту, кредитору, являющемуся просто собственником капитала, т. е. просто представителем собственности на капитал до процесса производства и вне процесса производства; предпринимательский же доход притекает только к функционирующему капиталисту, не собственнику капитала» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 25, ч. I, с. 411).
Как мы уже говорили, в отличие от капиталистического, обычный предприниматель нанимает роботов, а не людей. Величина стоимости, создаваемой предпринимателем как индивидуальным участникомпроцесса производства, в среднем не отличается от величины стоимости, создаваемой наемным рабочим, поскольку она равна общественно необходимым затратам на воспроизводство его деятельной силы. Вместе с тем, как участник процесса самовоспроизводства, взятого в целом, предприниматель получает предпринимательский доход, который представляет собой часть прибавочной стоимости. Предприниматель ведет дела в условиях неопределенности и получает прибыль, часть которой он уплачивает в качестве процентов за средства производства, используемые им в кредит. «Процент – феномен, обусловленный ростом материальной оснащенности общества и зависящий от неопределенности, сопутствующей этому процессу» (Найт 2003, с. 304). Предпринимательский доход представляет собой остаток после вычета процента из валовой прибыли. Предпринимательский доход – это чистая прибыль, ее источником является та часть неопределенности, которая не поддается расчету и не может быть превращена в риск, то есть процент.
Людей, привыкших получать постоянную заработную плату, пугает предпринимательство с его неопределенностью, так что даже наемный труд с его риском безработицы уже не кажется им таким уж ненадежным занятием: «Предпринимательство порождает ненадежность, которая, в свою очередь, требует предпринимательства. Вот как можно подытожить порочный круг предпрекариата. “Превращение труда в предпринимательство есть не что иное, как другая сторона, фиктивно преподносимая как положительная и творческая, процесса ненадежности наемного труда”» (Lorusso 2019, p. 67). Действительно, предпринимательство порождает неопределенность, которая требует предпринимательства. В этом извлечении риска из неопределенности, возрастании энтропии и приращении неопределенности и состоит вызов самовоспроизводства. Наемный труд, при котором большинство населения выступает лишь как средство, а не как субъект, больше не позволяет дать ответ на этот вызов. Гонка с неопределенностью постепенно выходит за пределы этапа, на котором к ней допускались участники на «машинах» с наемным трудом.
3. Обычный порядок
Обычный выбор и моральный мир
Капиталистическое общество-система, основанное на неограниченном протесте, на рациональном выборе, на контрнормах и разрушении норм, постепенно отказывается от своих традиций и морали, и подходит к своему распаду. Любое разрушение норм имеет пределы, за которыми наступает гибель общества-культуры. Эти пределы мы называем обычаями или супернормами. По существу, обычай есть следующий этап в развитии смыслов: если контрнорма отрицала норму, то обычай отрицает контрнорму. Контр-контрнорма – это норма, то есть возрастание сложности общества-культуры возвращает к традиции на новом уровне.
Обычаи не могут быть разрушены, замещены никакими контрнормами без того, чтобы при этом не погибло общество. Для разных обществ могут быть разные супернормы, но они всегда есть. Одно общество не может разрешить многообразие гендеров, другое – выращивание детей в пробирке, третье – сожжение книг, четвертое – не готово мириться с людоедством. Общество, которое готово разрешить все, прекращает существовать. Обычаи являются неявным и непреложным законом, непреложность которого вытекает из его неявности:
«“Обычаем” в отличие от “условности” и “права” мы будем называть не гарантированное внешним образом правило, которым действующее лицо фактически руководствуется добровольно – то ли просто “не задумываясь”, то ли из “удобства” или по каким-либо другим причинам – и вероятного следования которому оно из тех же соображений может ждать от людей того же круга. В этом смысле обычаи не являются чем-то “значимым”; ни от кого не “требуют” их соблюдения» (Вебер 1990, с. 634).
Один человек может называть супернормы моралью, другой – Богом, третий – традицией. Необходимость супернорм обусловлена негативно и позитивно. Их отрицательная необходимость вытекает из принципиальной невозможности познать все одним лишь разумом. Традиционный выбор был основан на вере, то есть на смыслах, выходящих за пределы всякого возможного опыта. За столетия Нового времени границы опыта расширились самым непредставимым образом, но от этого лишь расширилась область того, что невозможнознать. Конечность собственной жизни приводит индивидов к глубокому осознанию своей и чужой личности и ее ценности. Смерть – как ожидание собственной смерти или переживание смерти другого – это то, что вызывает наиболее сильные эмоции у человека и становится основанием для общих ценностей. «Каждый человек движется от единственного в своем роде положения внутри уникального переплетения человеческих отношений через единственную в своем роде историю к смерти» (Элиас 2001, с. 40). Страх смерти и представление о здешнем и потустороннем – та область, которая питает религию, мораль и обычай.
Положительная необходимость супернорм вытекает из потребности в творчестве. Для обычного общества характерен другой порядок, чем для традиционного или коммерческого. В отличие от традиционного общества, оно поощряет контрсмыслы на личном уровне, уровне отдельных индивидов, поскольку его развитие требует творчества. В отличие же от коммерческого общества, оно ограничивает контрсмыслы на уровне общества в целом – постольку, поскольку они препятствуют его самосохранению. То, что было преимуществом при капитализме, становится недостатком в обычном обществе. Всеобщий протест против традиции был источником контрнорм и движущей силой капитализма, в обычном же обществе он превращается в источник нестабильности и хаоса, лишенный всякого созидательного начала.
Традицию невозможно отменить, ее можно лишь изменить, превратив в рациональную традицию. Изменение традиции требует примерно столько же времени, сколько и ее создание. Супернормы как требования и стандарты и поддерживающие их институты оказываются панцирем, внутри которого и в направлении которого только и возможно творчество. Полагаясь лишь на человеческий и реальный капитал, нельзя решать те вопросы, которые требуют социального капитала, или общественных благ. Шумпетер видел это так применительно к его времени:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69974560&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
