Тамара Шаркова "Сосед по парте"

– Дай мне!

И стала перебрать связку с тремя ключами от почты и дверных замков.

– Этот от верхнего?

Я кивнул.

Заведующая неловко вставила длинный ключ в скважину, где он застрял и не проворачивался. Я молча стоял рядом, не проявляя никакого желания помочь.

В конце – концов ей пришлось выдернуть ключ из замка, что она сделал с явным облегчением.

– Послушай, Никита, а может мы сперва поговорим вашей соседкой, которая провожала маму в больницу?

Я кивнул, и мы позвонили в дверь Доры. Сперва я – коротко, потом заведующая – длинно.

Когда Дора поняла, кто со мной пришел, она взяла у Марты ключи, и минуты не прошло, как мы очутились в нашей квартире: Дора, заведующая и я как замыкающий.

Я любил, когда мама оставляла меня дома одного. На несколько часов, вечер или даже целый день. Вроде бы я занимался тем же, что делал при маме, и все же это было что-то вроде каникул. И еще… когда мама приходила, мы в первые минуты как бы менялись с ней местами. Я брал у нее сумку, целовал и бежал на кухню ставить чайник. А она говорила мне вдогонку, просительно так: «Можно мне кофе?» Я возвращался в прихожую и строго отвечал: «Только растворимый!» Года три назад это была такая игра, а теперь я чувствовал в такие моменты, что нужен маме по-настоящему. Но вот сейчас, переступая порог квартиры вслед за Мартой Яновной, я превратился в гнусного малолетку и готов был разреветься от того страшного и непонятного, что забрало из дому маму. Вслед за Дорой мы все сразу же гуськом прошагали в «большую комнату», где стоял мамин диван, и остановились. Дора повернулась к заведующей лицом и сказала:

– Я ей пижаму в сумку положила, а если ночнушку нужно будет, то у меня новая есть. Не покупайте.

– Да-да, спасибо, – вежливо-официальным тоном ответила Марта. – Мы завтра свяжемся, узнаем.

И мне:

– Никита, ты пойди разденься, а мы с Дорой… – она не договорила, не знала как быть с отчеством. Я не стал дожидаться окончания фразы, резко развернулся и вышел, а заведующая плотно закрыла за мной дверь. Пока снимал куртку, думал, что вот Дора убрала в комнате, и она стала чужой. Призрак комнаты… Совсем не по-маминому лежали подушки на сложенном диване, поменялись местами наши разнокалиберные стулья. Один из них был чем-то вроде тумбочки, и на нем всегда стояли всякие мамины флакончики, лежала записная книжка, блистеры с таблетками. А через спинку второго обычно был перекинут теплый платок или махровый халат. Теперь они парадно стояли спинками к окну, и сразу было ясно, что между ними целая эпоха. Один (для халата) бабушки Мани, венский – с двумя гнутыми дугами для спинки. А другой – икеевский – из прямых брусков. Как будто к простой некрашеной табуретке приделали спинку, похожую на помочи для детских штанишек с перекладиной между лямками. Так мама говорила. Кресло-кровать тоже повернулось не в ту сторону, и стал виден свисающий конец матраса, неприкрытый пледом. Только со «Стенкой» из книжных полок, встроенного гардероба и «барчика» для бокалов и чайной посуды никто не смог бы ничего сделать. Мой двоюродный дед собрал её сам, и она была прикреплена прямо к стене. Когда наш дом, наконец, расселят, она останется одна в пустом здании. И о том, что станет с ней дальше, мы с мамой стараемся не думать. В нашей «большой комнате» есть еще круглый раздвижной стол на толстой фигурной ножке, родственник венскому стулу, и четыре пуфа, подаренные Мартой, когда она переезжала на новую квартиру. Мне всегда казалось, что предметов в ней вполне достаточно. А вот теперь, когда мы стояли втроем на ее пороге, комната показалась на удивление пустой и… чужой.

Слава богу, с беспорядком в моей берлоге все было о' кей: Дора в нее не заглядывала. Я бросился ничком на диван и подумал: «Скорее бы они ушли. Все равно, кроме как «все будет хорошо», ничего не скажут». Но Дора с заведующей еще долго о чем-то говорили, а потом пошли на кухню. Наконец заведующая открыла дверь в мою комнату, но заходить не стала. Я поднялся.

– В холодильнике все есть. Катерина придет – поужинаете, – сказала она твердым голосом. – А дальше видно будет.

«Ну хоть какие-нибудь родственники у вас есть?»

Не успел я отойти от двери, как в нее позвонили. Я думал, Марта забыла что-нибудь – очки, перчатки. Но это была тетя Наташа с первого этажа, и в руках у нее была кастрюля, обернутая полотенцем. Она быстро прошла на кухню, поставила кастрюлю на плиту.

– Оксана борщ с грибами сварила, а я завтра – с мясом. Ты дома будешь ночевать или пойдешь к кому?

– Дома. Ко мне Катерина придет, с маминой работы.

– Она у вас в прошлом году жила, рыженькая такая? Да?

– Ну да, жила.

– Так пусть обеды не готовит. Я, значит, завтра свой борщ принесу на два дня. А потом Джамиля плов сделает. И ты давай все делай, как при маме, дом держи в порядке. На ночь носочки снимешь, постираешь мылом, высушишь на батарее. В больнице сейчас долго не держат, но дней на десять маму оставят.

– Теть Наташа, а что это у мамы такое… я видел, как Галя-черненькая бельё стирать уносила.

– Маме сколько, уже за сорок? Что у девочек каждый месяц бывает, так об этом даже мой Сашка с первого класса знает. И ты в курсе. А у взрослых немного может нарушаться.

– Просто так?

– Ну, может, подняла что тяжелое. Или нервы какие. Неприятность. А она в себе держала. По всякому бывает.

Тетя Наташа вздохнула, помолчала, а потом вскинулась, как бы внезапно вспомнила что-то очень важное:

– Послушай, Никита, а у вас хоть какие-нибудь родственники есть? Дядя, тетушка, двоюродные… (она произнесла, «двоюрОдные)?

Я покачал головой.

– А ты как будешь ее навещать, все-таки спроси. Может чего-то она до времени не рассказывала, о ком-то, кого до тебя знала и кто мог бы вам сейчас помочь. Если мама в больнице… задержится, тебе, Никита, опекун понадобится. Полагается так… до четырнадцати. Так лучше бы из маминых близких.

* * *

Маму перевели в общую палату на третий день, и разрешили ее навещать. Все эти три дня я представлял себе, какой ее увижу, думал, о чем скажу, и все в моей жизни разладилось. Пока о маминой болезни никто не знал, я еще держался. Но наша Варвара-Гроза знакома с матерью Аньки Вощаковой, и та сообщила обо всем классной. Началось всеобщее внимание, и меня понесло. Я огрызался и грубил по любому поводу. Ванда сказала, что я озверел, и перестала со мной разговаривать. Родька, после моего очередного «отстань!», пожал плечами и покрутил пальцем у виска. Катерина вечером пыталась меня развлекать, звала смотреть какое-то «мыло» по телику. Я не нашел ничего лучше, как сказать ей, что это дерьмо в нашем доме не смотрят. Она ничего не ответила, но телевизор выключала, сняла с полки первую попавшую под руку книжку и села читать. Судя по обложке, это было «Былое и думы». Ну, просто в точку!

Родственников у нас не предвиделось, но один близкий в «былом» у мамы был. В общем, оставил я Катерину наедине с Герценом, завалился у себя в комнате на диван и стал сыпать соль на рану и вспоминать, как я с ним познакомился.

Незваный гость

Я в тот день прибежал домой, открыл дверь, бросил рюкзак на пол и с порога позвал: «Мам!». Никто не ответил. Но я точно знал, что она должна быть дома! Я рванул на кухню и застыл. У стола стоял мужик в черном джемпере и джинсах. Высокий, накачанный с короткой стрижкой. Повернул голову. Глаза молодые, темные, а волосы серые от седины.

– Нету мамы, скоро придет, а ты, значит, Кит? Ну, здравствуй!

Никогда в жизни в нашей квартире мужиков не было. В библиотеке все женщины. А в подъезде постоянно живут только двое мужчин: я и Симон Александрович, муж тети Гали-французской со второго этажа. И у меня такое чувство… ну, как будто он мне соперник, что ли. Вот стоит чужой на моей территории.

– Что молчишь? Что тебе от мамы надо? Куда спешишь?

Так заговорил со мной, как будто мы давно с ним знакомы. И я вдруг, как идиот, ответил: «В музей!»

– Мама знает?

– Да.

– Деньги нужны? Сколько?

И я опять, как под гипнозом: «Сто!»

Он руку в карман джинсов засунул и вынимает деньги. Не кошелек, а просто бумажки какие-то скрученные. И протягивает сто рублей. А я беру и убегаю. И так мне паскудно на душе. Шишкарев меня спрашивает после экскурсии:

– Видал археоптериксов?! Это значит у Савельевой не попугайчики, а три потомка динозавров в клетке живут!

А я не то что археоптериксов, я скелета мамонта как бы и не видел. Все думал, что это за мужик. А вдруг он бандит! Как меня зовут знает, а себя не назвал! Но вспомнил, что на столе две тарелки стояли и возле одной мамина чашка. И все равно, деньги эти отвратительно так лежали в кармане. За билеты родители платили заранее, а эту сторублевку я на развлечения хотел потратить. Шишкарев купил мороженое у метро. Ванда говорит мне: «Кит, у меня двадцатки не хватает. Заплати за двоих». А я не могу к этой проклятой бумажке прикоснуться. Ванда: «Ты что? Жлоб? Ты же за деньгами домой бегал!». «Не было там никого», – отвечаю. И, что странно, не стал звонить маме. А что еще «странней» – она мне не позвонила! Кит в стране чудес!

Поднялся я к себе на этаж, вынул ключи, прислушался. Тихо. Тут у Доры дверь начала открываться. Я быстро ключ в замок, прошмыгнул в переднюю и тихо дверь прикрыл. И чувствую – в квартире никого. Не раздеваясь, прошел в кухню. А там никаких следов, что кто-то был и что-то ел. Вот только возле мойки стоят три чашки. Не две, а три. Мамина, моя, и еще та, что тетя Галя-французская подарила.

И сразу же мобильник в рюкзаке зазвонил. Вот почему от мамы звонков не было!

«Я с Лешей никогда не поссорюсь»

– Наконец! – сказала мама и прямо в трубку вздохнула с облегчением. – Ты где? Почему не отвечал?

– Я дома, – сказал раздражено. – а вот ты где? У тебя же выходной!

– Серафима заболела, приду после семи.

– А что за мужик у нас дома был? Он кто?!

– Алексей…Алексей Николаевич. Школьный друг.

И с досадой какой-то: «Мужик! Тоже нашел определение! Ладно, поговорим, когда вернусь».

Я разделся и обошел всю квартиру. Чужих вещей не было. Я вздохнул с облегчением: как пришел, так и ушел! А радоваться, между тем, было рано. Мужик этот, «школьный друг», заявился к нам почти сразу после прихода мамы. Ввалился, держа в руках огромные пакеты, и сразу же мне их протянул:

– Давай, Никита, неси на кухню.

А маме:

– Арин, я еще в одно место забежать должен, вернусь часа через два. Не поздно? Может, ключи дашь?

– Дам, но ты не волнуйся, мы в это время еще не спим, – и отдала ему МОИ ключи!

Мама стала разбирать пакеты, а там чего только ни было: от картошки до товаров всего гастрономического отдела.

– Мам, он что, ночевать у нас будет? – спросил я, хотя ответ был понятен.

– Ну да, пока в командировке. Поставим кресло-кровать у тебя в комнате. Мы же с тобой там неплохо размещались при бабушке Мане.

– Вообще-то, я это плохо помню, и, все-таки, одно – это мы с тобой, а другое – я с чужим человеком.

– Алешка не чужой! Мы с ним десять лет на одной парте просидели.

– ТЫ – просидела, а не Я!

– Кит, ну что ты дикий какой-то. А если бы к тебе Родька приехал, он что был бы твоему сыну чужой?!

– Ну, знаешь, к тому времени, когда у меня будет сын, мы с Шишкаревым тысячу раз поссоримся, и я видеть его не захочу!

Мама вздохнула, обняла меня за плечи и стала целовать куда-то за ухом. Терпеть этого не могу! И я стал выкручиваться: «Мам, не надо!». А она обиделась и сказала:

– Я с Лешей никогда не поссорюсь. Придется тебе, Кит, не быть таким эгоистом и немного потерпеть.

В этот день «школьный друг» пришел, как обещал, в половине десятого. Я из своей комнаты не вышел, а они с мамой устроились на кухне, пили чай и разговаривали. В половине одиннадцатого мама заглянула ко мне и задала дурацкий вопрос, которого я не слышал со второго класса:

– Кит, ты уроки сделал?

Я оторвался от монитора и хотел ответить соответствующим образом, но за ее спиной стоял этот… Алексей Николаевич, и я промолчал. Она поняла мое молчание правильно и сказала примирительно:

– Ладно-ладно, но ты ложись, уже поздно.

И они опять пошли на кухню. По дороге…этот… сказал:

– Он что, как я?

– Ничего подобного, – почему-то возмутилась мама. А он ответил:

– Значит, тебе повезло.

Кресло в моей комнате уже стояло. Я лег в постель и стал думать, ждать мне, пока этот школьный товарищ будет укладываться спать или нет. В закрытом пространстве с чужими людьми я спал только в поездах. Если в купе попадались мужики или тетки, которые храпели, – это было ужасно. И я всегда старался поскорее заснуть, пока они меня не опередили. С другой стороны, как-то неприятно было знать, что кто-то чужой будет видеть тебя спящим. Раньше я не думал, как выгляжу во сне. Может, у меня рот раскрыт или еще что-нибудь со мной происходит. А теперь забеспокоился. Решил, что буду читать и ждать. Взял с собой «Хоббита», но, на всякий случай, повернулся лицом к стенке.

«Ты представить не можешь, как я ему рада»

Когда я проснулся, было четверть восьмого, и я вспомнил, что забыл настроить будильник. Кресло стояло, как вчера, а на нем стопкой лежало чистое бельё. Похоже, никто его не раскладывал. Не одеваясь, я на цыпочках пробежал на кухню. Мама сидела за столом у окна и маленькими глотками пила кофе. На плечах – белый вязаный платок бабушки Мани. Из окна ужасно дуло. Деревянные рамы во всем доме были с такими щелями, что как ни заклеивали и ни затыкали их ватой или поролоном, задувало так, что огонь на газовой плите исполнял пляску святого Витта. Но никто, кроме Симона Александровича, так и не вставил у себя в квартирах пластиковые окна. Все десять лет моей сознательной жизни жильцы нашего подъезда сидели на чемоданах и готовились к расселению.

«Каждому свое! – говорила Галя-черненькая. – Симону Александровичу дороже здоровье, а мне деньги. В новых домах все окна пластиковые».

– Он ушел? – спросил я и перегнулся через мамино плечо. Мне нравился запах кофе.

– Угу, – прогудела мама. И я побежал умываться. Все равно, пока мама не выпьет свой кофе, она и слова не скажет. У нее давление низкое, и только после второй чашки мама оживает, как бабочка после зимнего сна. Начинает двигаться, крылышками махать. И не успел я умыться, как чайник уже свистел, а на тарелке лежал омлет.

– Мам, ты сегодня как всегда? А этот?

– Ки-ит, – протянула мама с обидой. – Ну, почему «этот»? Не хочешь по отчеству, можешь звать «Алексей», он не обидится. Ты представить не можешь, как я ему рада.

Я ничего не ответил. Что бы я сказал? Что при этом мужике я себя в доме гостем чувствую? Так мне и самому непонятно, почему так. Он мне ни в чем не помешал. Вот даже сто рублей дал. Придумывай теперь, как мне ему их вернуть! Я весь урок биологии сидел и план разрабатывал: то ли мне через маму ему бумажку эту отдать, то ли как-нибудь положить и сказать, спасибо, мол, но не пригодилась. Не в руку же совать! «ИнАфузория» в это время про малярийных комаров рассказывала, как их от безвредных отличить. Класс все время развлекался. Кто-то жужжал, кто-то трясся в малярийном ознобе. А Ванда повернулась ко мне и спрашивает:

– Кит, у тебя с воображением хорошо?

– Ну?

– Представь, что грызешь лимон.