больше пламени, волн,
больше силы иной».
Это высший закон?
Когда думаю я:
«В бесконечном несчастье прибывать осуждён
человек», – я кричу: «Неужели, Земля,
умирать и страдать – это высший закон?»
И однажды решив, что не будет иначе
Я плачу.
* * *
Болезненное самолюбие – это такая стрела,
что как-то, достигнув сердца, в него, словно в грот, вошла,
проникнув в святые тайны и в заводи глубины,
а перья стрелы вонзённой тебе одному видны.
Оно – оголтелый рыцарь из диких, чужих земель,
который когда-то был изгнан за странный изъян в уме,
и он, проклиная это – в бесстрастии немоты,
и вдруг в поединке выяснится, что этот несчастный – ты.
Болезненное самолюбие – это когтистый зверь,
который у ног ложится, как только ты входишь в дверь,
где ждут тебя континенты, гении, города,
и зверь тебя не оставит и не уйдёт никуда.
Хотя и не могут мысли проникнуть под тёмный грунт,
оно – с течения сбившаяся
река, превращённая в пруд,
но бьётся под этим грунтом трепещущий ключ цветной,
и мир не придумал яростней защиты себе иной.
Мазурка
Включались прожекторы, юрко
стреляли лучами сквозь дым.
Дробилась, качалась мазурка
над домом, от снега седым.
Как светлы там были ступени
и свеч силуэты – тонки!
Как будто чернилами тени
писали в альбомах стихи.
Высоких аккордов кружение,
качнувшихся пар торжество.
паркетный мираж отражения,
и всё для чего, для чего?
Так вышло: заранее знала
и мыслила, тайну круша,
за дымкой январского бала
мелькнуть и исчезнуть душа.
* * *
Творчество – это когда ты один в квартире
на межгалактической полосе,
сверху кометы, плечи в небесной пыли,
птица в ладони. Ты не такой, как все.
Люди, послушайте, правды я здесь не вижу.
Может случиться, что я её не найду.
Если бы вы осторожно читали выше,
вы бы узнали, как говорят в бреду.
Вижу, вашей беспечности не нарушу,
ибо скандальность – основа моих основ.
Только она умрёт, я прорвусь наружу,
не рассказав вам ни толики этих снов.
* * *
Мне было тесно и в рамках улиц:
как ледяных и скользких устриц
считал, чтобы уснуть, банкир,
так я считала сны. Их мир
кричал с экранов, был трубой их
времён. Я сглатывала с болью
тот привкус холодно экранный.
Мне было призрачно и странно.
Я уходила от зеркал,
от отблесков и отражений,
почувствовав опережение
чужих коней, ракет и шкал.
Мой голос бредил тенью свыше.
И я кричу Ему «Продли же!
Мой замысел не видел свет».
И то, в чём пряталось бесплотность,
вдруг обрело нерукотворность,
свой взгляд, дыхание и след.
Ангел-хранитель
Когда твой взгляд становится холодным
от той тоски, что селится внутри,
и зависть, вкравшись с видом благородным,
тебе кричит: злорадствуй и замри,
когда ты сам себя не принимаешь,
и сам себя в отчаянье зовёшь,
и невзначай хрустальное ломаешь,
впадая в очистительную дрожь;
