И стало грустно в опустевшей комнате.
Висят портреты Шиллера и Гегеля.
Их, может, из приезжих ещё вспомнит кто,
и ждёт Тюмень – свердловская племянница.
«Ялуторовск!» – доносится в эфире.
И «в строгом свете звёзд» поёт охранница
в заброшенной якушкинской квартире.
Конкурс в открытый космос
В этом открытом космосе
вдруг – набор.
Смелые все и рослые
на подбор.
С ними почти девчонка я
лет восьми.
«Маска скафандра тонкая,
извини!»
Как вы сильны, рискованны.
Я – как лёд.
Ваши скафандры скованы,
не пробьёт.
Мой же, чуть тронь, расклеится,
рухнет в прах.
Как же лететь? Пожалуйста,
дайте знак!
Кто-то кричит вдогонку мне:
«Космос лют.
Маска скафандра тонкая.
Там пробьют».
Значит, такая миссия,
(шаг в проём).
«Нет, – говорит комиссия, —
Не берём».
Пусть подождут ваятели
слов и мер.
Я улечу, искатели,
вам в пример.
Скажут в приёмной громко мне:
«Сразу дрожь!»
Маска скафандра тонкая.
Ну и что ж?
Perpetua
Здесь никто не читал, не бродил киосками
в жажде истин, запрятанных в книжных сполохах.
Простакова ждёт очереди до осени
на ближайший курорт и ругает окрестных олухов.
Простаков наливает в стакан фильтрованную,
с корвалолом смешанную и мутную.
У Коробочки гости. Коробочка покороблена:
«столько лишних расходов», —
«а хочется не минутного», —
размышляет Софья,
сбегает тропинкой округа.
Кто-то родной преследует злостным окриком.
Вещи собраны, платье от ливня мокрое.
«Только не бред, – говорит себе, – только не обморок».
За сокрытые в сумке листы изящные,
вольнодумцем созданные, античные,
матушка в крик: «в нашем городе так нельзя, мол, нам
это – крайняя степень странности, неприличности».
Ну а Софья? А Софья сбежит к Кулигину
через улицу с пьяным, поля гречихи.
«Пусть же, гнёт, негодница, свою линию», —
говорят Простакова и Кабаниха.
А Кулигин глядит в телескоп. В привычности
спят Дикие, Ноздревы и их сподручники.
Почему дети самых жестоких язычников
порой становились мученики?
Надоело смотреть, как фонарь таращится —
решил, что луч света: горд и доволен.
Софья плачет. Кулигин достал инструмент из ящика:
«Не грусти, – говорит, – я создам нам
perpetuum mobile».
В вольтеровскую библиотеку
Мне говорят: «Он не верил в Рай,
в бессмертие души;
если ты веришь, тогда выбирай,
он или истина».
Вновь на «жи-ши»
проверка,
когда отправляю письма
о лиссабонском землетрясении и Кандиде
туда, где грудой жемчужной хризмы
застыли в своём причудливом виде,
в своём величавом первоначале.
Ещё говорили. Но лучше бы вовсе молчали.
Тогда после ссоры, ничтожной и гулкой,
ты мчишься на скором до Санкт-Петербурга,
и там, в сохранившемся братстве,
