Мы встретимся когда-нибудь во времени,
Небесными скрижалями отмеченном.
И праздник встречи будет бесконечен, но
Уже нога нетерпелива в стремени,
Уже стремятся кони приручённые
Обратно в бренный мир, где были дикими,
В седую степь, поросшую гвоздиками…
Не будут больше с нами нипочём они!
Ты спросишь: что же нам тогда останется?
Непознанные звёзды неба грешного?
Умчались кони. Мы остались пешими.
Никто не помешает встречи таинству…
Всезнающий
Ты говорил, что знаешь всё, – а я
Так легковерно с этим соглашалась.
Казалось мне, что наша встреча – шалость
Коварного земного бытия,
Которому нет дела до небес,
Где браки совершаются обычно…
Господь желает счастья в жизни личной,
А нас столкнул на перепутье бес.
Всё было просто: мимолётный взгляд
Всезнающего – столько в нём читалось!
Естественно, мне только лишь осталось
Шагнуть тебе навстречу – наугад
По шаткому над пропастью мосту,
Не глядя вниз, на Бога уповая…
Тем временем рогатый, напевая,
Под тем мостом отмерил высоту,
Чтоб после было падать побольней…
Врачуя переломанную душу,
Я, видно, перед новым чувством струшу,
Чтоб ненароком не расстаться с ней…
Атеистка
А день был, как нарочно, так хорош:
Безоблачен и безмятежен! Впрочем,
Такой же точно он сменился ночью,
Но ломаный ей оказался грош
Ценой. Ты отлюбил – и позабыл
И жадность рук, и нежность тонкой кожи,
И голос мой, что простонал: «О, Боже!»
И то, что ты в тот миг мне Богом был.
Я там теперь в безбожии живу,
Где ветрено, и облака так низко…
Я стала убеждённой атеисткой
В любви, чтоб удержаться на плаву.
Светлана Нагибина
Георгиевская лента
Ветеранам Великой Отечественной войны
Вы не стали монументами,
Вы надгробием не стали.
За Георгиевской лентою
Ваши звонкие медали.
День, дыханьем перехваченный,
Всколыхнёт живую память.
Научите разворачивать
Душу честными стихами.
Старуха
И кто напоит одного из малых сих
только чашею холодной воды.
Мф. 10:42
В коробке комнаты ни звука.
Сидит старуха у окна,
Давненько поджидает внука,
И клетка комнаты прочна.
Трясутся руки Паркинсоном,
Букет рецептов на столе.
Не помнит, где стоят иконы,
И где на смерть её в узле.
Сын умер, очертанья стёрлись,
Одна старуха много лет
По дому ходит, тихо горбясь,
Да внука двигает портрет.
Была неласкова, бранила,
Корила, что уж говорить,
Пока столетнее сверлило
Не источило мысли нить.
Теперь тиха, как битый чайник,
Теперь уже не закипит,
И привередливый начальник
Давно старухою забыт.
Забыто всё: враги и беды,
И злоба лютая, и спесь,
И как далёко до Победы,
И что любовь на свете есть.
Дверь заскрипела. Слава Богу!
Пришёл не помнящий вражды
И протянул:
«Бабуль», – с порогу,
Как чашу, полную воды.
Рыбы цветастые
Молишься наспех и тут же злорадствуешь.
Вышло, как Бог хотел, а не ты.
Рыбы в саду твоём ходят цветастые,
Не замечая твоей пустоты.
Скоро забудется, день перелистывать
Снежная мелочь до срока спешит,
И, покрывая собою нечистое,
Белым февраль, как нарочно, прошит.
Вновь не сочтётся никем и не вынется
Злая заноза из белого рта.
Рыбы цветастые дышат прерывисто,
Видя, как сердце метёт суета.
Иду на Вяз
А я опять иду на Вяз.
Походный ливень моет лето,
Попутных луж иконостас
Пускает в небо без билета.
Открыты двери облаков
И зал подсвечен не от скуки,
И наблюдает птицелов
Небес натруженные руки.
Николе зимнему
На семидесятилетие поэта Николая Пересторонина
Выйду перед светом через сотни лет,
Назову поэтом, для меня поэт.
Поменяю ль краски, оборву листы,
Даже без опаски не смогу на «ты».
Онемеет осень, попрошу зимы,
Снега у Николы зимнего взаймы.
Наваляюсь вдоволь, наваляю чушь
Неокрепшим словом от пещерных душ.
