Сражение Цветов. Продолжение
София Фаддеева
В этом романе разнообразие тем, затронутых автором, столь же широко, как и то, что происходит в жизни женщины, решившей во что бы то ни стало найти уголок на земле, где она могла бы быть счастлива. Гендерное насилие, эротические желания, социальные различия и предрассудки, столкновение культур, детали и оттенки цвета кожи, происхождения, любви и ненависти… Изысканная чувствительность главной героини, выкованная многочисленными пережитыми потрясениями, оставит вас с разбитым сердцем и непередаваемой внутренней радостью от чувства сострадания, юмора, даже иронии. С большим мастерством автор захватывает внимание читателя, ведя его по лабиринтам сюжета и погружая в неожиданные события. В использовании языка в тексте присутствует безудержная страсть, а стиль полностью личный. Сама автор – загадка: русская, она живет в Мексике и издает в Испании роман об Эквадоре, стране, которую она знает не понаслышке – и это отчетливо видно из романа – со всеми ее красотами и особенностями культуры.
София Фаддеева
Сражение Цветов. Продолжение
Вечерело, когда я вышла из здания Политеха. На меня обрушился ливень красок: в той стороне, где заходило солнце, небо светилось кремовым, в противоположной стороне облака были подсвечены серо-зеленым снизу, а в толще своей мерцали мраморными отблесками, и разбросанные повсюду пушистые нагромождения раздувались на глазах, меняя цвета, и непосредственно над головой зависло фиолетовое небо. Где-то в городе – пожар? – полыхало пламя, и его блики рыжим столбом метались по свинцовым ледникам Чимборасо.
Вдруг на дереве зашумела крыльями птица с грудкой алой, как у снегиря, махнула желто-голубым хвостом, взъерошила перья салатовых крыльев, и это пестрое живое пятнышко в окружении огромных красочных полотен переполнило меня, стала очевидна цветовая избыточность, я закрыла глаза… Мир был ярок до боли. Кружилась голова. Первобытная гамма диких красок вливалась в меня сквозь опущенные веки, через кожу, с дыханием проникала в кровь, пульсировала в сосудах, распадалась и вновь сжималась в невозможные, сказочные сочетания.
…Природа России – бледная красавица, одевающаяся в неброские одежды, и улыбка ее, сквозь грусть затяжных дождей, редка и слаба, холод снегов ей к лицу. А Сьерра – жестокий, диковинный, необузданный зверь, чей выдох то опалят жаром, то сковывает льдом, и поступь его тяжела…
Дрогнула земля. Взлетел кровавый отсвет над кратером далекого Сангая, застонала Тунгурагуа – зверь распрямлял сморщенную в складки кожу. Чимборасо молчал.
Как страшно, когда под ногами колеблется привычная твердь! Зверь показал свою мощь движением лапы.
Повторится ли толчок? Не начнется ли этим толчком землетрясение? Пришла мысль о сыне. Я поспешила к нему.
«Зверь», – думалось мне по дороге. – Зверь! Я его не боюсь, но он вырвал у меня из груди и забрал в свои покрытые чешуей лапы мое сердце, он держит крепко, он меня не отпустит, он выбрал меня себе в жертву. Пусть так! Я полюбила этого зверя, я его не покину!
И еще раз дрогнула земля.
Х Х Х
Я одна в своей огромной – четыре спальные комнаты – и пустой квартире лежу в постели и не могу встать. Болит все тело, тошнит, трясет…
Помогавшая мне по дому девушка не заглядывает ко мне, я ее отпустила за ненадобностью: из опасения повторной кражи ребенка я попросила знакомую эквадорку взять к себе на время моего сына, пока я не поменяю квартиру и служанку – одним словом, замету следы.
Перед каждым посещением своего сына я долго ходила по городу, внезапно оглядываясь: нет ли слежки? Бертран ведь мог нанять частного сыщика. А я пока не могла ничего, даже снять новую квартиру: Политех не платил, виза оставалась просроченной.
Я лежала одна в квартире в мятом тряпье постели и не могла встать, никто меня не навещал, почему-то не заходил даже Хулио.
Однажды я встала. Держась за стенку, добралась до кухни, продукты испортились, есть было нечего, дойти до тиенды, хоть и было близко, я не могла. По стенке, стенке-стеночке я вернулась в грязное мятое тряпье.
Сколько времени так прошло? Я не знаю. День мешался с ночью. Я то засыпала, то просыпалась, за окном темнело и светало. Была мысль – надо передать, чтобы, если со мной что случится, отправили бы ребенка в посольство, а оттуда – к бабушке-дедушке в Союз, потому что, если ребенок достанется отцу, он выместит на нем, маленьком и беззащитном, всю ненависть к жене, покрывшей его позором измены. А закон будет на стороне Бертрана. Кто же возьмется нелегально отправить ребенка в Союз? Я не должна умереть, не должна…
Но мысли о сыне уходили вместе с сознанием… безразличие… смерть подходила очень близко. Я знаю, какая она: смерть – это безразличие… силы уходят, все будет так, как оно будет… то, что случится, случится… мне так плохо… смерть?.. я лежу в пустой квартире в грязных простынях, знаю, что умираю, и мне все равно… нет мыслей… только одна… но и она исчезает… я и о смерти не думаю… придет мгновение… когда?.. я не жду его… я ничего не жду… тупое безразличие… нет сил даже думать… таинство безразличия к земному уже коснулось меня… Великое Равнодушие Смерти…
А в патио одного дома, недалеко, по соседству, бегает за котенком, задорно смеясь, мой черноголовый сынишка. За квартал от него его мать умирает и ни о чем, не о ком, даже о нем, не думает.
Х Х Х
Если бы не Хулио… Он ворвался как ветер:
– Что с тобой? Мне сказали, ты не ходишь на работу! Хочешь, чтоб тебя уволили?
Он осекается:
– Что с тобой?
Он сам неделю валялся в постели и как только смог встать…
– Что с тобой?
Он пытается приоткрыть мне глаза, хватает на руки, заворачивает в одеяло, на улице останавливает такси, в доме своих родителей опускает меня на постель и зовет сестру:
– Полечи-ка ее, как меня лечила!
Сестра приносит какой-то отвар, с ложечки вливает мне в рот. Я приоткрываю глаза…
Х Х Х
Когда мне стало лучше, я все равно не выходила из комнаты: боялась родителей Хулио, они же знали, что я чужая жена. Но однажды Хулио настоял, чтобы я вышла к обеду.
Сеньор Хосе, отец Хулио, был угрюм и немногословен. Мать Хулио оказалось, звали так же, как и мою свекровь – сеньора Мария. Косы у нее были заплетены по-индейски полукольцом. Взглянула на меня она тихо и по-доброму. Все семь сестер Хулио, начиная от высоченной – две меня – Лихии и кончая младшенькой, тезкой матери, Марией, тоже сидели за столом.
Тарелки разносила сеньора Мария. Первую она поставила перед мужем, вторую перед Хулио, третью передо мной, остальные – перед дочерьми по старшинству.
Обед проходил в молчании, лишь сестры Хулио переговаривались вполголоса. Сеньор Хосе не отрывал взгляд от тарелки.
– А у нас в стране нету вердес, – сказала я. – Они такие вкусные!
–Нету вердес? – удивился сеньор Хосе.
– И авокадо нет.
– Нет авокадо? – снова удивился отец Хулио. – А напо есть?
Я не знала, что такое напо – не эти ли листочки свекольной ботвы, плавающие в супе? – но пожала плечами и сказала:
– Тоже нет.
– И лечуги нет?
– И лечуги нет.
– Что же вы там едите? – добреет сеньор Хосе.
Х Х Х
Мы с Хулио идем по улице, его рука лежит у меня на плече. Навстречу нам идет высокая стройная девушка, рука Хулио в замешательстве… Он снимает руку с моего плеча!
Мало ли высоких стройных девушек попадалось нам на улице! Хулио оглядывал их с ног до головы и даже иногда смотрел вслед, но не снимал руку с моего плеча! Я вопросительно взглядываю на Хулио и вижу, что он не отказался бы сейчас провалиться сквозь землю, но что-то решив для себя, Хулио вновь уверенно опускает руку мне на плечо и крепко прижимает к себе, а я с любопытством разглядываю девушку, вызвавшую столь необычное для Хулио замешательство.
Девушка смотрит прямо перед собой и опускает по мере приближения к нам все ниже глаза, пока они не упираются в землю. Она проходит не поздоровавшись. Первый слог приветствия остается у Хулио на губах.
– Кто это?
– Так… никто, – отвечает мне Хулио.
Х Х Х
До Норберто Мальдонада ректором Политеха был Иван Морено.
– Иван? Его мать русская?
–Нет, с чего ты взяла? У нас Иванов больше, чем Хуанов! Иван Морено. В период выборной компании, – рассказывает Хулио, – он в пончо ходил, чтобы импонировать рабочим Политеха, а снимет в кабинете пончо – костюм с иголочки, галстук по последней моде. Два срока ректорат занимал и на третий хотел остаться! Но его погубила листовка, выпущенная в последний до выборов день. В ней он обвинялся в махинациях с долларовым счетом Политеха. За счет Политеха Дельфина загорала на пляжах Майями.
– А причем тут Дельфина? – я вспоминаю высокие тонкие каблуки и насторожённо хищное лицо секретарши нашего отдела.
– Раньше она при Иване Морено секретарила.
– Ну и что?
– И за это Иван Морено на курорты в Майями ее отсылал позагорать!
– В конце концов, это их дело!
– Да, – соглашается Хулио, – но дело Политеха спросить у ректора, как тратятся деньги Политеха, и не оседает ли значительная их часть на его личном банковском счету.
– И ты смог доказать, что в Майями Дельфина летала не за собственные деньги и не за деньги Ивана Морено, а за счет Политеха? – мне такие вещи кажутся недоказуемыми.
– Для того чтобы выиграл Мальдонадо, достаточно было предположения. Выборы были открытыми, потому что мы с Мальдонадо сочли, что это нам выгоднее, и на том настояли. И вот звучало в репродуктор на весь Политех: Морено, Морено, Морено… Дельфина уже побежала разливать шампанское в бокалы, а люди меж тем читали листовку, и наступил перелом: Морено, Мальдонадо, Морено, Мальдонадо, Мальдонадо, Мальдонадо, Мальдонадо… Я зашел в ректорат к Дельфине, сказал: «Победил Мальдонадо!», положил листовку поверх бокала и вышел, но успел увидеть, как Дельфина закусила губу.
– Любит же она теперь тебя! – предполагаю я.
– Любила бы больше, если бы знала, кто ту листовку всю ночь выпускал на принтере ректората, – усмехнулся Хулио. – Ключи пришлось подобрать!
– М-да… Политика – дело грязное! – говорю я банальность. – А что же Иван Морено?
– Его особенность была в легкой смене партий. Он их менял как перчатки, в зависимости от того, где поблескивала выгода. Он побывал и маоистом, и коммунистом, и демократом, и альфаристом, и социал-христианином… и строил дом, приобретал земли, менял машины, и счет его в банке рос и рос. В очередной раз поменяв партию, он стал алькальдом города, возбужденное против него дело так ничем и не закончилось.
Я чувствую, все безнравственно, и с той, и с другой стороны, но… я горжусь Хулио. Я просто в него влюблена.
Х Х Х
Сегодня небо веселое – в полянках, просеках, тропках – разрежения, сгущения, просветы облаков.
Х Х Х
