Х Х Х
Квартира Сусано, одного из преподавателей нашего отдела оказалась на самой окраине города. Мы с Хулио долго блуждали прежде чем ее нашли. Собрался почти весь отдел, и у дома Сусано оказалось припарковано слишком много машин, чтобы не вызвать любопытство соседей: они выглядывали из окон.
Сам факт собрания отдела вне стен Политеха, затерянность дома Сусано на окраине города и слегка врытая в землю – на три ступеньки ниже уровня пола других комнат квартиры – гостиная, в которой принимал нас Сусано, делали собрание отдела собранием заговорщиков. Присутствовали « наши» и «не наши»: «левые» и «правые», «нейтральные» и «осторожные», избегающие обычно занимать какую-либо определенную позицию – слишком часто сменяют власти друг дружку в стенах ректората. Как Хулио удалось их всех сегодня собрать здесь?
И все выдыхают в едином порыве:
– Вийялон не учитывает наши интересы!
– С нами не советуется!
– Оторвался от коллектива!
– Все время проводит в кабинетах властей, к нам носа не кажет!
– Свое мнение считает мнением коллектива!
И у всех радость: у «наших» от единства, у «нейтралов» и «осторожных» оттого, что им доверяют, и от приобщения к тайнам скрытой жизни отдела, а у «не наших», оказывается, свои счеты с Вийялоном, старые обиды…
– На каком основании он контрактует людей, без конкурса?
У меня ёкает сердце: я проведена без конкурса, но Хулио забивает вопрос другими:
– На каком основании закупаются для библиотеки италоязычные книги и куда делись испаноязычные? Распроданы или на книжных полках дома Вийялона? Почему список закупок оборудования для лаборатории физики держится в тайне? Почему полгода уже не проводилось собрание?
– В понедельник мы настоим на проведении собрания! – говорит Сусано, худенький, маленький, костлявый, коротко подстриженный: внешность пацаненка, но именно он председатель Риобамбовского общества выпускников Союза, а также комячейки.
В понедельник?!
Кандидатура будущего директора не обсуждается! Почему не обсуждается?… Голоса становятся все громче, одно решение за другим ставятся на голосование… Я смотрю на Хулио: если он поднимает руку, я поднимаю тоже… как все просто! Но почему же не обсуждают, кому быть директором вместо Вийялона?…
– Ты что, против? – хмурится Хулио, его рука поднята, моя нет.
– Нет-нет, я за, я просто задумалась, – моя рука тоже взмывает вверх.
Х Х Х
В доме Сусано я увидела высокую блондинку необычайной красоты. У нее были выдающиеся продолговатые скулы, обтянутые тонкой розовой кожей, и она смотрела на всех сверху вниз, не в переносном а в буквальном смысле: самый высокий из присутствующих мужчин едва доставал ей до плеча. Она сутулилась, не желая превосходить всех ростом, и это было единственным, что портило ее внешность.
Когда она вошла, все замолчали.
– Эта женщина не эквадорка! – шепнула я Хулио.
– Ира, моя жена, – представил Сусано.
Я удивилась: эта женщина… и невысокий щупленький Сусано – муж и жена?
Удивление прописалось у меня на лице. Впрочем, не у меня одной. Я видела то же самое и на других лицах.
– Как случилось, что вы столь красивы? – галантно спросил кто-то, не помню, из правых или левых, и все радостно засмеялись, оценив изящество построения вопроса: «;Cоmo le ocurriо que es tan linda?»
А Ира не поняла, что спросили. Хотя она в Эквадоре уже три года, Ира еще не выучила испанский.
Х Х Х
Позже я ближе познакомилась с Ирой и Сусано. Жили они бедно, но девушку, помогающую по хозяйству, взяли: это слишком дешево, чтобы отказаться от подобной услуги. Вместе с ними жил один из братьев Сусано, он учился в Политехе, подрабатывал, когда где сможет, но в основном, ему, как и своей родительской семье, помогал Сусано.
От Сусано Ира имела не слазившую с колен заласканную маленькую дочку – светленькую, розовенькую, как куколка, и кукольным мне казалось ее имя Мальвина. А от первого брака с каким-то забулдыгой был у нее сын Петя. Сусано долго пришлось разбираться с забулдыгой, чтобы получить от него разрешение на выезд сына из страны.
Петя, высокий белобрысый веснушчатый подросток, относится к отчиму уважительно, называет его папой, но Сусано постоянно раздражается: то Петя что-то не положит на место, то разорвет одежду, то без разрешения убежит поиграть в футбол… А Ира, чувствуя раздражение мужа против пасынка, сама то и дело кричит на Петю, то ли желая таким образом снять раздражение Сусано, то ли раздражение Сусано передается ей. Петя же помогает и по хозяйству, и смотреть за сестрой, и учится в колехио неплохо.
Продолговатые, обтянутые тонкой розовой кожей скулы Иры, когда она кричит на Петю, мне кажутся скулами ихтиозавра, а ее прекрасные глаза холодными и застывшими, как у рыбы.
Хулио однажды играл с Петей в футбол и заметил, какие у него рваные ботинки, и он купил ему новые. Мне только не понравилось, что потом Хулио раза два поинтересовался: ну как носятся ботинки? еще не истрепались? А на чудесные платьица для Мальвины у родителей находились деньги. Родной ребенок, неродной… Как обостряются эти проблемы, когда мало денег, впрочем, в числе других проблем.
Приехали в Эквадор Ира и Сусано вместе и долго жили в семье родителей, потому как Сусано около года искал работу. А отец Сусано – разносчик сигарет, сызмальства, покупая сигареты оптом, продавал подороже поштучно на концертах, стадионах, улицах, и всю жизнь жил на небольшой доход, а детей в доме, включая младших братьев Сусано, племянников и детей Иры, набралось шестнадцать. Случалось, дети Иры по три дня крошки риса во рту не держали и, проходя мимо тиенды, бросались к продуктам. Ира со стыдом оттаскивала их. Но в семье делились всем, чем могли, беда была в том, что чаще всего нечем было делиться, но если случалось яйцо, то его детям на шестнадцать частей делила свекровь.
Позже Сусано нашел работу, и все наладилось, не богато, но и не бедно. Вот и девушку помогать по хозяйству взяли. Но тот первый год остался в памяти Иры неизгладимым кошмаром.
Интересно, думается мне, уехала бы Ира в Союз, если бы у нее, как y меня, был обратный билет? Я спрашиваю.
– Нет, – говорит Ира, – я люблю Сусано.
Х Х Х
Контрольные работы здесь принято оценивать по двадцатибальной системе, а после объявления оценок назначать время для опротестования результатов: каждый студент сочтет должным попытаться убедить преподавателя, что ради справедливости ему нужно повысить оценку на балл, потому что вот здесь он хотел, но забыл написать, а здесь описался, а это вот простая арифметическая ошибка, не стоит за нее снижать…
На работе одного студента во время контрольной я сделала надпись для себя по-русски « поставить повыше», потому что видела, как старался во время семестра и старается на контрольной паренек, решает самостоятельно, а не списывает, как другие, на чьих работах я написала «списывал». А по фамилиям я всех не помнила и потому без этих надписей не смогла бы определить, чья именно данная работа.
Но Хулио, обнаружив на моем столе работы с надписями, сгреб их в охапку и пошел к ректору, и мне пришлось плестись за ним, чтоб оправдываться перед Норберто. Хулио размахивал работами и возмущался: разве можно ставить оценки априори? Мне было неловко. Тем более, что Норберто был уже в курсе наших с Хулио отношений.
Ректор повез нас обоих в ресторан поужинать за счет Политеха. Он старался нас помирить, и Хулио немного успокоился, но на следующий день он все контрольные перепроверил сам, и хотя его оценки незначительно отличались от моих, какое доверие и уважение теперь будет испытывать студенты ко мне, если процедуру опротестования выставленных оценок с согласия Норберто Хулио также провел сам?
Я не поняла, для чего все это было нужно Хулио. Потому что в понедельник собрание? Неужели он считает меня кандидатом на директорское кресло? Или потому что в моей группе в этом семестре по случайной путанице в секретариате оказалась та с тонкой талией и длинной толстой косой пышнозадая девушка, с которой Хулио танцевал на злополучной пирушке?
Она написала контрольную скверно, но я слегка завысила ей оценку, потому что боялась против своего стремления к объективности оказаться несправедливой к ней.
Хулио оценку ей не изменил.
Х Х Х
Сегодня облака вздули. Взяли огромный пустой шприц, воткнули в самую гущу и продвинули поршень до упора – и облака раздулись, внутри они, должно быть, полые. А может, и горы внутри тоже полые? Все в мире полое? И мы видим поверхности несуществующих вещей?
В этом мире разве можно быть в чем-то уверенным?
Х Х Х
Хулио занял директорское кресло. Причем к доказательствам отсутствия титула инженера у Вийялона он не прибегнул. Я думаю, у него не было доказательств: то был один из трюков Хулио по складыванию общественного мнения Политеха. И в понедельник же я поняла, почему в доме Сусано не обсуждалась кандидатура директора: на должность директора были выдвинуты две кандидатуры – значит тогда, в доме Сусано, единства не было, и это было известно закулисно. Не было смысла обсуждать кандидатуру.
Собрание длилось четыре часа, напряжение раскаляло воздух, хотя завуалированные речи начинались издалека. У Вийялона в глазах стояли слезы. Он несколько раз, хромая, выбегал из зала и возвращался.
Голосование сделали открытым. В процессе голосования преподаватель, выдвинувший соперника Хулио на директорское кресло, неожиданно воздержался, а сам кандидат–соперник заикнулся было о снятии своей кандидатуры, но голосование все равно закончили: с перевесом в два голоса победил Хулио. Счет, наверняка, он заранее знал, без этого не начал бы борьбу.
Таким образом, Вийялон обратился в рядового сотрудника отдела, а Хулио стал директором, и, помня угрозу Хулио выгнать Вийялона из Политеха, я боялась за седого чилийца: не окажется ли он без работы в чужой стране?
Кабинет директора стал кабинетом Хулио, а Дельфина – его секретаршей.
Х Х Х
В Риобамбу приезжал декан университета им. Патриса Лумумбы и в нашем с Хулио доме он встречался с выпускниками, а спустя некоторое время приехали сотрудники посольства. У них была великолепная машина, и на ней мы ездили купаться в горячих источниках соседнего городка. Когда речь зашла о пустых прилавках магазинов Союза, Хулио пошутил, что советскому народу давно пора вооружаться. Я грубо его оборвала:
– Что за ерунду ты мелишь!
Рука Союза – через этих двух сотрудников посольства – простиралась – вездесущая! – и сюда. Нужно соображать что и в чьем присутствии можно, а в чьем нельзя говорить! У меня же в Союзе родные!
Много месяцев спустя я узнала: Хулио просил в посольстве оружие для сплоченной им группы советских выпускников – партизаны? терроризм? – и я поняла, что той фразой он напоминал о своей просьбе и подчеркивал настрой на решительные действия. Или я ошибаюсь, он сказал это просто так? Могло ли быть у Хулио что-нибудь просто так?
Один из этих двоих за рулем пел профессионально поставленным низким и мощным голосом. Дар божий? Оказалось, почти: прежде он учился в семинарии на священника. А я и без этого признания догадалась, кто они – эти двое, приехавшие к нам из посольства.
Они увезли из Риобамбы Хулио с собой на два дня. Зачем? Хулио мне ничего не сказал вернувшись.
А Малыш так плакал и просил не уезжать, когда Хулио садился к ним в машину – с ума сойти! – можно было подумать: родной ему сын!
Одно только Хулио сказал: эти двое очень удивились, когда заглянув в какие-то свои учетные карточки, обнаружили, что моим мужем числится совсем другой мужчина. Они советовали нам скорее пожениться. Но оружие в посольстве Хулио не дали – или все-таки дали?…
Что за жизнь! Никогда ничего не знаешь наверняка… додумываешься… догадываешься… и – наверняка? – ничего! – никогда!..
Х Х Х
Хулио собирается привлечь к политической работе своего тезку Хулио Чавеса. Он тоже получил образование в Союзе, но сторонится выпускников, а о Союзе ни плохо, ни хорошо не говорит.
Хулио берет меня с собой. Когда я вижу Хулио Чавеса, я поражаюсь – два Хулио похожи даже внешне! А когда Хулио Чавес начинает говорить – спокойно, уверенно – то я поражаюсь еще больше: отличие в манере речи лишь в нюансе: мой Хулио придает значительность и вес каждому слову, а Хулио Чавес к каждому слову как бы приделывает воздушный шарик и оттого слова получаются легкими.
Мы сидим в гостиной в мягких креслах. Из другой комнаты показывается на минутку жена Хулио Чавеса, но тут же скрывается: мы говорим по-русски, а она не знает русский. Она молоденькая и пухленькая, и у нее слегка хмурое выражение лица.
– Немного сердится, – с улыбкой поясняет Хулио Чавес – мы месяц как поженились. Вчера оставил ее с родителями, а сам ушел к друзьям, ой, голова болит сегодня, а она еще не привыкла, что оставляю. Ничего! – у Хулио Чавеса шутливо-ласковый тон. – Завтра купим ей что-нибудь, все как рукою снимает! Но мне нравится, что она сердится, а не упрекнет! А? Какая женщина! Удачно я женился!
Он так и сказал – « как рукою снимет». Он, как и мой Хулио, хорошо говорит по-русски, используя в речи – «как рукою снимет» – идиоматические выражения.
Оказывает ли имя влияние на людей? Почему два Хулио столь схожи? И если у Хулио Чавеса было столько же женщин в Союзе, сколько их было у моего Хулио – а это, глядя на Хулио Чавеса не трудно предположить – то почему он предпочел жениться на своей?
– Ты прости, Кира, – на мою полушутку Чавес отвечает полусерьезно – ты ведь, наверное, по себе знаешь, сколько возникает проблем! Зачем себе и женщине осложнять жизнь, тем более, если ее любишь? Она ведь слишком многое должна оставить и слишком многое принять!
Оставить любимую в своей стране – боль, взять ее с собою – боль… Кто сказал глупость, что вроде бы эта жизнь на земле устроена для счастья?
Мне понравились воздушные шарики слов.
Хулио Чавес не согласился работать в Ассоциации выпускников Союза: много других дел, дом вот себе достраивает…
Я поняла, он, как и я, живет свою жизнь, и плевать ему на политику. И мне на нее плевать, только она никак на меня плюнуть не может, проклятая.
Долго мы с Хулио у Чавеса не задержались. И может быть, я преувеличила сходство? Во всяком случае, вторые имена у них были различны.
Второе имя моего Хулио – Сесарь, в испанском нет звука «ц». Хулио Сесарь – Юлий Цезарь. Ребенка в индейской семье назвали Юлием Цезарем.
Х Х Х
Мы ездили к подножию Чимборасо. Подъехали к самым снегам! Вершина – вот она! Я стала взбираться. В кроссовках. По снегу. Как трудно! Я задыхалась, колотилось сердце, но вершина – вот она! Я упорно переставляла ноги, и все остальные пытались не отстать.
Вершина – вот она. Я знала – нам не добраться: нужно снаряжение, одежда, аппараты для дыхания… но как заманчиво: вершина – вот она! Я карабкалась, что было сил.
– Хватит! – крикнул Хулио.
