Савелий Лукошкин "Город"

Мик сделал паузу, отхлебнув кофе.

– Есть над чем задуматься, – заметил я.

– Точно, – сказал он, – Есть.

– И что же было дальше?

– Нужно было спасать Зеленую Девочку, она же осталась в том, желтом доме. Петер мог её украсть. Я долго плутал, пока не добрался до центра. Там уже было проще. В притворе одного собора я взял картошки и лука – их специально оставляют для разных незаметных бродяг.

И отправился на берег реки. Там были огороды и я отлично замаскировался, стянув шляпу с пугала. Сидел там до вечера, палил костер и удил рыбу. И наблюдал. Дом был пуст. В сумерки я тщательно затоптал угли и, прислушиваясь к плеску воды, прокрался наверх, к дому. Ни одно окно не светило. Я обошел его по кругу и наконец швырнул в стекло камень. Никого и ничего.

Дверь была заперта, и я пролез в разбитое окно. Мой мешок вместе с девочкой валялся на полу, точно там же, где его и бросили – будто ничего и не случилось за это время!

Мик помолчал.

– И не было детской одежды. Той, в ржавых пятнах.

– Может быть они сбежали?

Мальчик пожал плечами, – Интересно представить, кто еще и что еще исчезло в тот день. Со стариком и женщиной бесследно исчез оператор. А может, и те два конвоира, и даже грузовичок, в котором меня похитили. Может, и Петер.

Он задумчиво поболтал ложечкой, – Вот так что-то исчезает навсегда, а ты и не узнаешь.

– Дом остался. Город остался, – тут я вспомнил, – А волос у тебя на запястье? Тот золотистый?

Мик кивнул, – Я тоже про него подумал. Он, как ни странно, был.

– А утром мы отправились вниз по реке, к морю. Там можно было....

Динь-дон! – пропел дверной звонок, – Динь-дон!

Мик вопросительно поглядел на меня.

Не сразу сообразив, что рассказ прервался, а звонят в мою собственную дверь, я кивнул Мику и пошел открывать.

На пороге стоял Клаас. Он казался возбужденным – что при его богатырских габаритах выглядело удивительно и даже немного пугающе. Мы поздоровались и он стремительно, не дожидаясь меня, прошёл в кухню.

Мика не было, на столе стояли две чашки с остатками кофе. В открытое окно ветер заносил обрывки струй дождя.

– У тебя гости? – удивился он.

– Нет. Посуду ленюсь мыть.

– Ага, – Клаас кивнул и уселся.

– Кофе? – предложил я в некоторой растерянности. Непонятно было, зачем он так неожиданно пришёл.

– Нет, спасибо. Слушай, Артем, тут такое дело…Сегодня отходит последний корабль из города. Потом ты еще долго не сможешь уехать.

– Долго – это сколько?

– Лет пять-шесть.

– Чего? – я чуть не рассмеялся.

– Понимаешь ли, – он казался смущенным, даже потянул себя за черную бороду, – Понимаешь ли, я не хотел тебе сразу рассказывать, потому что эти ребята из Гамбурга подложили тебе такую свинью. Выходило бы, что я их обвиняю, а я же не знал всего. Да и не хотелось быть дурным гонцом…

– Гонцом с дурными вестями? – я смотрел на Клааса с изумлением. Этот застенчивый монолог, произнесенный мягким глубоким голосом, совершенно не вязался с огромным широкоплечим мужчиной в густой черной бороде.

– Да. Так вот, наш город стоит в очень странном месте. В очень неудобном. Ветер и течения здесь циклами. Лет пять или семь на остров невозможно добраться – штормовые ветра и сильнейшие течения идут от нас к материку, на юг, юго-восток, юго-запад. А следующий цикл все наоборот – с острова невозможно уплыть на континент, зато с континента на остров тебя самого отнесет. И сейчас как раз начало этого периода.

Меня обуяла подозрительность. Что, если Клаас хочет убрать меня из города? Но зачем? И зачем так глупо? Господи, да с его ручищами достаточно было вежливо попросить меня уехать домой подобру-поздорову.

– Ты серьезно? Но почему так?

– Я толком не знаю. Дальше от побережья, в центре острова лежат ледники. Огромные, километровой толщины. А под ними вулканы, еще молодые и постоянно активные. Как-то с этим связано.

– Ладно, – сказал я, – И как же уходит сегодняшний корабль?

– Он уходит не на юг, к материку, а на север. Это китобойное судно. На север и дальше, по широкой дуге огибая течения. Проходит Коммодорские острова, Камчатку и в конце концов прибывает в Северную Америку. Оттуда уже легко доберешься домой.

Я подумал, что это вовсе не легко.

– И сколько времени этой займет?

– Плаванье – полтора-два года. А в Америке уж как сам разберешься.

Вот теперь я рассмеялся. Два года на китобойном судне, среди льдов и вечной арктической ночи!

С другой стороны, какой я бы мог написать репортаж!

– Извини, – сказал я Клаасу, – Это от неожиданности.

– Я понимаю. Решай, только быстро. Капитан сейчас сидит в моем ресторане. Судно отходит вечером, но нужно поговорить с ним заранее.

И я начал напряженно думать. С одной стороны, город мне нравится. С другой, меня запихнули сюда обманом. С одной стороны, здесь наконец подвернулось настоящая работа, настоящее расследование – то, чем мне и хотелось заниматься. Не какие-то дуратские рекламные проспекты к курортам для среднего класса. Но и два года на китобойном судне – не хилый сюжет.

И потом, пять лет здесь. Или даже семь. Меня успеют забыть все – сестра, друзья, кошка, которую я оставил на попечение Мадлен.

– Хорошо, – сказал я, – Спасибо, Клаас. Пойдем поговорим.

На улице опять лило, но было светло, не как обычно во время дождя. Солнечные лучи играли и искрились в прозрачных струях.

Клаас, наклоняясь под мой, зонт, давал краткий инструктаж:

– Капитана зовут Оскар Зельде. Подойдешь к нему сам – во-первых, будет не солидно, если тебя подведут, во-вторых, я с ним не знаком. Представишься, расскажешь, что застрял здесь.

– Спасибо, – улыбнулся я, – Я умею разговаривать.

– Ну да. Можешь намекнуть, что мог бы написать о нем книгу – за два года почему бы и нет? Я слышал, Зельде честолюбив.

– Ладно, попробуем.

В холле Клаас незаметно указал мне капитана. Это был худой бритый мужчина, совсем не похожий на моряка. Он сидел один в центре зала.

Я подошёл к Тиму, взял местного ликера. Тим подмигнул мне из-под блестящих очков и шепнул: Удачи.

Твердой и в то же время легкой походкой я подошёл к столику моряка.

– Добрый день. Позвольте присоедениться.

Капитан улыбнулся и кивнул. Его лицо было бы красивым, если бы не цвет – неестественный, кирпично-красный, сухой, как печной жар, загар.

– Меня зовут Артем Луниш.

– Оскар Зельде.

Мы пожали друг другу руки.

– Я приехал из Гамбурга. И сейчас мне срочно нужно уехать. Насколько я знаю, вы и ваш корабль – мой единственный шанс.

– Вы матрос?

– Нет, я…

– Очень сожалею, господин Луниш, но мы не берем пассажиров. Ни за какую плату.

Он сказал это тоном окончательного решения и снова улыбнулся, стараясь выразить сожаление. Но я не собирался сдаваться. Журналист я или кто?

Охватив его быстрым взглядом, я тут же приметил важную деталь. Ногти у Оскара Зельде были круглые и плоские, как зеркальца. И пальцы выглядели, как маленькие барабанные палочки. Я случайно знал, что это признак серьезной сердечной недостаточности.

– Посмотрите на ваши ногти, господин Зельде. А теперь на мои.

Он послушно посмотрел.

– Видите, у вас они другие. Это из-за разрастания соединительной ткани. Вместо живых и полезных функциональных клеток растет пустая бесчувственная плоть. Это называется фиброз – он возникает из-за недостатка кровообращения.

В целом, ваши ногти свидетельствуют о серьезной сердечной недостаточности. Я бы советовал вам наблюдаться у врача.

– Благодарю вас, – сказал капитан, – За ценное наблюдение и совет. Но на корабле уже есть фельдшер. Пусть он хуже вас – но я не могу без предупреждения бросить одного из своих людей здесь.

Все было без толку. Шансов теперь не было, но игру стоит продолжать до конца.

– По образованию я не врач, – в свою очередь улыбнулся я, – А журналист. За два года вашего плавания мог бы создать прекрасный репортаж или даже книгу – о капитане Оскаре Зельде и его судне. Нового Ахава я вам не обещаю, но… – я как можно более равнодушно пожал плечами, – Мне говорили, вы тщеславны.

– Ахава и так когда-то списывали с меня.

– Он был написан в прошлом веке.

– Знаю. Вы новичок, позвольте в свою очередь поделиться с вами опытом. Здесь, на окраинах мира, все немножко по-другому. Подо льдом всё сохраняется куда лучше – люди, животные, предания. Помните это – и вам здесь понравится. Приобретете бесценный опыт.

Мне нечего было на это сказать, поэтому я просто уточнил, – То есть, вы меня не возьмете?

– Нет, – он с сочувствием покачал головой, – Судно полностью укомплектовано. И киты весят немало. Мы не можем взять ни одного лишнего человека.

– Жалко, – сказал я и залпом допил ликер, – Приятно было познакомиться. Удачного вам плавания, капитан Зельде.

– Удачи и вам, господин Луниш, – как-то особенно умиротворенно сказал он.

Уже в спину мне он что-то, кажется, добавил, но я не стал оборачиваться и переспрашивать.

– Не повезло? – спросил у выхода Клаас.

Я кивнул и развел руками – мол, ну что же, не беда.

Он улыбнулся, – Тогда до встречи.

И я пошёл домой.

Глава четвертая

Интермедия вторая

На город опускался вечер. Вечер и снег.

На кухне, перелистывая свою писанину о городе, сидит Артём. Он думает о том, что это невозможно – с физической, климатической, географической точек зрения. Что это невозможно даже с точки зрения морали – почему пароходная компания так с ним поступила?

На секунду взглянув в окно, он видит густые, ярко-белые хлопья снега. Артём в изумлении подходит, проводит рукой по холодному стеклу. Черепичные крыши, башенки, балконы, карнизы окон – все перед ним укутано снегом.

Чуть дальше, в старых припортовых районах, Мик слушает орган. Он сидит на подоконнике, обняв руками колени, освещаемый голубоватым сиянием снега за спиной. Галерея почти темна – лампы только у органиста – и он невидим. Он слушает. Звук здесь, наверху, разносится долгим потрескивающим эхом. Потом Мик осторожно соскальзывает с подоконника и подкрадывается к перилам.

Внизу он видит яркий желтый свет и макушки множества людей. Собор почти полон. В стороне от Мика – орган, старинные медные трубы, за которыми прячется тот, кто создает эти грозные, величественные и протяжные звуки. Мик сидит немножко здесь, потом поднимается на подоконник. Слушает. Он думает о том, чтобы принести сюда свечу и смотреть, как она будет колебаться от музыки. Может, так будет проще понять. Затем он бесшумно открывает окно и выскальзывает на заснеженную черепицу крыши.

В тесной и занозистой темноте Ана Шульц, последняя пропавшая девочка, осторожно грызёт веревку. Она старается делать это бесшумно. У Крыса прекрасный слух. При воспоминании о нём, о его лице, девочку передергивает. Темнота кажется гуще, но Ана продолжает медленно и упорно грызть.

Толи Поове, пропавший три года назад мальчик, смотрит на снег. Хлопья падают на его кожу и не тают, потихоньку укрывают его, обнаженного. Он думает о том, что его кожа белее снега. И что хорошо бы подождать, пока снег полностью укроет его – чтобы потом сидеть островком тепла в самом сердце зимы.

Обнаженный мальчик сидит по-турецки на одиноком валуне, окруженном серыми хмурыми волнами. За пеленой снега видятся далекие огни города, но Толи нет до них дела. Он с удовольствием ждёт, когда превратится в настоящего снеговика с маленьким теплым человечком внутри.

Вечер сменился ночью. Снег повалил еще гуще.