Учителя пришлось послушаться. Разошлись по домам, чтобы вновь встретиться завтра и дать отпор Севке Рябому и его дружкам…
Утром Александр чувствовал боевой задор, наспех размялся, сделал несколько физкультурных упражнений, поколотил кулаками по висящему в сарае джутовому мешку, наполненному песком, сеном и опилками, позавтракал и направился к дому Великановых. Оттуда всей компанией и пошли на берег Дона к затопленной барже, где должна была состояться встреча с переходом в драку. По пути наткнулись на большую толпу людей, которые собрались около деревянного телеграфного столба. Друзья остановились. Любопытный Максимка Плотницын не преминул спросить у бородатого мужчины в засаленной кепке:
– Что случилось, дядя?
Бородач глянул на Максимку, задрал голову, посмотрел на радиорепродуктор, закрепленный наверху столба.
– Сейчас будут передавать какое-то важное правительственное сообщение.
Максимка обернулся к друзьям.
– Может, послушаем? Севка подождет, куда он денется.
Друзья с предложением Максимки согласились, а через минуту из громкоговорителя раздался голос народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Молотова: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: сегодня в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу…»
– Война пришла, – хрипло проронил бородатый мужчина и полез доставать подрагивающими от волнения пальцами папиросу из пачки.
Голос из репродуктора продолжал вещать: «…без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие…»
Сухонькая старуха в пестром, повязанном под подбородком платке всплеснула руками:
– Господи! Беда-то какая!
Рядом навзрыд заплакала дородная женщина средних лет. Когда речь Молотова закончилась, бородач снял засаленную кепку, утер со лба пот, покосился в ее сторону:
– Будет голосить! Чего воешь, как белуга, будто мы войну уже проиграли? Сказано, что наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!
Старуха бросила на него укоризненный взгляд, тихо сказала:
– Сынок у нее на границе с Германией служит…
К берегу Дона шли молча. Севка Рябой ждал их на условленном месте, с товарищами. Только их теперь было трое. «Туго нам сегодня придется», – промелькнуло в голове у Александра Григорьева, но драки в этот раз не случилось. Севка первым протянул раскрытую ладонь Великанову, спросил:
– Слышали сообщение?
Тимофей пожал протянутую руку.
– Слышали.
– Я вот чего думаю: нам теперь не друг друга бить надо, а немцев.
С Рябым согласились все. С тем и разошлись в ожидании дальнейших событий, а они развивались стремительно. Враг наступал, части Красной армии оставили Брест, Гродно, Вильнюс, Минск, Ригу, Псков, Житомир…
* * *
В начале июля проводили на войну Андрея, старшего брата Максимки Плотницына. Провожали с песнями и плясками. Под задорные переливистые звуки саратовской гармони двадцатипятилетний Андрюха громко успокаивал мать:
– Не бойтесь, маманя! Долго ждать не придется. Сейчас резервы подтянем и врежем немцам. Так что не пройдет и месяца, возвернусь обратно.
Через месяц Андрей не вернулся. Не было от него и вестей, однако вести с фронта приходили по большей части невеселые. Врезать немцам и быстро закончить войну пока не удавалось, а она, злодейка, продолжалась, каждый день унося все новые жизни. Для четверки друзей она зримо пришла, а точнее – прилетела с немецким бомбардировщиком в конце июля сорок первого. Они слышали, как в городе раздались первые взрывы. Позже узнали, что немецкий летчик разбомбил двухэтажный дом и пытался разрушить мост. На следующий день ушел на фронт Баграт, отец Левы Багдасаряна, а через месяц его дядя Арам. Туда же стремились и друзья. Однако осенью фронт сам приблизился к городу, вместе с быстро наступающей немецкой армией, участившимися бомбежками и беженцами. Друзья бросились к призывному пункту в надежде стать бойцами Красной армии. Лысоватый военный в круглых очках объяснил:
– Я понимаю, что вы сдали нормативы ГТО, умеете стрелять, метать гранаты и горите желанием идти защищать нашу Советскую Родину. Однако придется подождать, наступит ваше время, пойдете воевать с врагом, а покуда вам еще и семнадцати, а некоторым даже и шестнадцати не исполнилось, то будет лучше использовать ваш энтузиазм и силу для строительства оборонительных сооружений. Этим вы окажете неоценимую помощь нашей стране.
Поскольку возможности попасть в ряды бойцов Красной армии в то время у друзей не было, они отправились рыть противотанковые рвы и окопы, а защищать родной город от врагов в составе триста тридцать девятой Ростовской стрелковой дивизии ушел отец Тимофея Великанова.
Спустя две недели в деревянном добротном доме семьи Великановых, прежде принадлежавшем зажиточному ростовскому мещанину, появились постояльцы – десяток бойцов инженерных войск. Командовал ими высокий худой лейтенант по фамилии Добровольский, человек веселого нрава и доброй души. К великой радости друзей, у него был мотоцикл ТИЗ, на котором в свободное время он учил их ездить. Вскоре все четверо умели водить двухколесную машину. В благодарность они приносили бойцам наловленную в Дону рыбу. Мать Тимофея, тетя Зина, готовила им уху, иногда борщ, угощала молоком (благо, коза Машка исправно его давала). Они в благодарность помогали по хозяйству. Бралась она и за стирку. Жалела солдатиков, часто вспоминала ушедшего на фронт супруга, горько вздыхала, а когда пришла пора прощаться с постояльцами, пустила слезу и долго глядела бойцам вслед печальным взглядом. Словно чуяла беду.
Она черная пришла в середине ноября вместе со злыми холодными ветрами, первым снежком и Анатолием Бахаревским, коллегой Тимошкиного отца, вместе с которым тот ушел на фронт. Он-то и рассказал, что в сентябре воинская часть, в которую они попали, располагалась в бывших казачьих Персиановских лагерях, что под Новочеркасском, а в октябре их, кое-как вооруженных, бросили против немцев к реке Миус. Там-то вскоре и сложил голову Прохор, отец Тимофея. Сам Анатолий был ранен в руку и отправлен в ростовский госпиталь, откуда по выздоровлении и пришел в дом Великановых с горькой вестью. Тетя Зина слегла в тот же день…
Теперь тайную задумку самовольно уйти на фронт друзьям пришлось отложить, так как Тимофей не мог позволить себе бросить больную мать на попечение двенадцатилетней сестренки Анютки. Теперь все четверо друзей были без отцов. Отец Александра Григорьева тоже погиб, только в тридцать девятом, во время войны с финнами, Левкин отец был на фронте, а батя Максимки Плотницына утонул по пьянке в Дону десять лет назад, потому уже пятый год он жил с отчимом дядей Жорой.
Беда не приходит одна. Девятнадцатого ноября немцы вплотную подошли к Ростову-на-Дону. Бои гремели там, где совсем недавно друзья копали противотанковые рвы в надежде, что они помогут остановить врага. Рвы сдержать немецкую армаду не смогли. Канонада приближалась с каждым часом. Теперь друзьям было не до школы и иных юношеских забот и забав. Вечером того же дня Максимка принес новость, что будто бы немцы захватили железнодорожный мост. С наступлением следующего дня по их улице поехала техника и нестройными колоннами потянулись отступающие красноармейцы.
На время налеты немецкой авиации почти прекратились. Александр надеялся, что немцы не войдут в город, однако вечером стрельба уже слышалась со стороны вокзала. В тот же день он узнал от всезнающего Максимки о том, что переодетые в красноармейскую форму диверсанты устраивали в городе взрывы и поджоги, проникли на железнодорожную станцию, обливали вагоны керосином и поджигали их, а потом на вокзале началась перестрелка, в которой погибли несколько гражданских. Узнал и о том, что враги рвутся к центру. С наступлением ночи в той стороне стали видны багряные всполохи пожаров.
Утром в городе снова наступило относительное затишье, Александр заметил, что поток отступающих красноармейцев значительно уменьшился. Бойцы – утомленные, в грязных шинелях, некоторые с кровавыми повязками – бросали угрюмые, а порой и смущенные взгляды на четверых стоящих у ворот подростков, а они в свою очередь с горечью взирали на представителей Красной армии, о которой в предвоенных песнях пелось, что она всех сильней. Однако сейчас сильнее оказалась армия неприятеля. Сильнее на земле и в небе. Оттуда, с неба, и свалились на отходящих красноармейцев, словно коршуны на добычу, три немецких бомбардировщика. По команде «Воздух!» строй рассыпался. Бойцы заметались по улице, несколько красноармейцев открыли ворота, забежали во двор к Великановым. Туда же загнали и пароконную повозку. Усатый сержант бросил на юношей суровый взгляд, гаркнул:
– Вы чего столбами встали? Быстро во двор! Ложись, мать вашу!
Они бросились на землю тут же, у раскрытых ворот, рядом с собачьей будкой, куда поспешил спрятаться Волчок, похожий на шпица светло-серый пес Великановых. Сержант остался стоять. Александр повернул голову, увидел в двух шагах от своего лица его перепачканные грязью разбитые ботинки и ноги в обмотках. Посмотрев выше, он увидел, как сержант сдвинул на затылок шапку-ушанку, рывком скинул с плеча винтовку, расставив широко ноги, прицелился и выстрелил в небо, туда, откуда с оглушающим гулом стремительно приближался вражеский самолет. Гул нарастал. Сержант досадливо выругался, сноровисто перезарядил винтовку, выстрелил еще раз. С улицы раздались несколько винтовочных выстрелов и частый стрекот ручного пулемета. Красноармейцы пытались сбить немцев из стрелкового оружия, но безуспешно.
Немецкие летчики ответили им пулеметными очередями и бомбами. Замолк ручной пулемет на улице. Одна из очередей сразила усатого сержанта. Он замертво рухнул рядом с Григорьевым. Александр надолго запомнил грязно-серую шапку-ушанку в луже крови, окровавленные жидкие светло-русые с проседью волосы, остекленевшие серые глаза сержанта и его открытый рот с редкими пожелтевшими от курева зубами… Так воочию, в полуметре от себя, он впервые увидел смерть…
Спустя секунду раздался жуткий вой, ухнуло в соседнем дворе. Взрыва не последовало, немцы сбросили с самолета дырявую бочку. Настоящая бомба взорвалась у сарая Великановых. В воздух полетела кровля, бревна, доски, земля и белая коза Машка.
Когда самолеты улетели, Тимофей бросился к дому. За ним поспешили Сашка Григорьев, Лева Багдасарян и Максимка Плотницын. К счастью, мать Тимофея и его сестренка Анютка не пострадали, но несколько стекол в окнах дома выбило от взрыва. Лишилось семейство и любимой козы Машки. На столе стояла крынка с ее молоком, которое Анютка надоила рано утром. Гневно вымолвив: «Сволочи!», – Тимофей вышел из дома и направился к воронке. За ним потянулись его друзья.
Мертвая коза лежала в нескольких метрах от разрушенного наполовину строения. Максимка предложил:
– Тимоха, а может, ее на мясо пустить, пока теплая?
Тимофей отвел взгляд от окровавленной белой шерсти козы, посмотрел на трех бойцов, присевших у тела убитого сержанта, затем в сторону дороги:
– Не до козы сейчас. Красноармейцам помочь нужно. Мертвые там, раненые.
Друзья послушно двинулись за предводителем. С улицы, из-за тына, слышались стоны и крики, кто-то сипло отдавал приказы:
– Санитаров ко мне! Грузите убитых и раненых на машину! Где лейтенант Урванцев? Где орудие? Почему еще не подъехали?!
Молодой запыхавшийся от бега голос отвечал:
– Товарищ старший лейтенант, грузовик с орудием немцы разбомбили! Я замыкающим шел, своими глазами видел. Они даже до крайних домов доехать не успели…
– Черт! Подгоняй сюда повозку! Быстрее! Нам через час надо быть на левом берегу Дона! В первую очередь грузите убитых, на них раненых положите!
Друзья вышли со двора. На улице в грязи и крови лежали убитые и раненые красноармейцы, не пострадавшие бойцы собирали тела и складывали в запряженную двумя худыми каурыми лошадками повозку. Григорьева толкнули в спину:
– А ну, парень, посторонись.
Александр торопливо сделал шаг в сторону. Красноармейцы вынесли из двора Великановых тело усатого сержанта.
– Мне кажется, что здесь и без нашей помощи обойдутся, – промолвил Лева Багдасарян.
Максим встрепенулся:
– Вы слышали, что они говорили про машину с орудием, которую немцы разбомбили? Может, там наша помощь сгодиться?
Тимофей одобрительно хлопнул Плотницына по плечу:
– Молодец, Максимка! Смекнул. Побежали туда!
Друзья стремглав помчались к концу улицы.
Изуродованная взрывом полуторка стояла на дороге, уткнувшись фанерной кабиной в воронку в двухстах метрах от крайнего дома. Кабина горела, рядом лежало тело красноармейца в шинели, еще одно тело свисало с деревянного борта грузовика.
Александр пригляделся – прицепленное к машине орудие, по всей видимости, не пострадало. Рядом с ним возились еще два бойца. Сухощавый младший сержант и носатый курчавоволосый красноармеец без головного убора склонились над молодым лейтенантом. Лейтенант лежал на шинели, под головой ушанка, низ гимнастерки и рубаха были задраны на грудь, на левом боку буроватой кровью сочилась рваная рана. Голова лейтенанта была перевязана, теперь бойцы пытались перевязать рану на боку. Появление юношей их отвлекло. Младший сержант бросил на них строгий взгляд.
– Кто такие? Чего вам здесь?
Тимофей на миг замялся:
– Мы, мы, это… Мы живем здесь рядом. Пришли вам помочь.
Младший сержант закончил перевязку.
– Помочь, говорите… Что ж, это хорошо. Давайте лейтенанта в сторонку оттащим, – красноармейцу без головного убора он приказал: – Савелий! Прыгай в кузов! Доставай последний ящик со снарядами, пока не рванул. Федорова и Липатова тоже, а то сгорят, похоронить по-человечески не сможем. Брезент не забудь! Потом водителя оттащим.
Когда тела трех погибших бойцов, боеприпас и сорокапятимиллиметровое орудие оказались на безопасном расстоянии от пылающей машины, лейтенанта бережно переложили на брезент, укрыли шинелью. Лейтенант застонал, приоткрыл глаза, едва слышно попросил:
– Дайте пить.
Младший сержант присел на корточки, бережно, по-отцовски поправил шинель на лейтенанте, помотал головой.
– Извини, командир, нельзя тебе воды с такой раной.
Лейтенант жадно сглотнул слюну, сдерживая стон, прикусил нижнюю губу, снова прикрыл глаза. Курчавый красноармеец по имени Савелий вытянул шею, приложил ладонь к уху, бросил взгляд вдоль дороги.
– Товарищ младший сержант! Кажется, немцы…
Младший сержант встал, прислушался. Издали доносился рокот моторов. Внимательно глянув в сторону, откуда наступали немцы, констатировал:
– Они, стервецы.
– Что делать будем?
– Встречать гостей незваных. Или ты против?
Савелий замотал курчавой головой.
– Нет, я с тобой.
– Вот и ладненько. Значит, здесь и примем свой последний бой. Дадим батальону время от гансов проклятых оторваться, за Дон уйти, а заодно за ребят наших погибших поквитаемся. Жалко, что предать земле их не успеем, – младший сержант посмотрел на Великанова и его друзей. – Вот они похоронят всех, после боя. А сейчас берите, ребятки, лейтенанта и бегом отсюда. Большая у меня к вам будет просьба, вы уж спрячьте нашего командира от немцев в хате хорошенько, ему еще жить надо. Хороший парень. Молодой совсем, чуть постарше вас.
Тимофей решительно заявил:
– Мы вернемся. Отнесем лейтенанта и придем вам помогать.
– Полагаю, что вам этого делать не надо. Без вас, архаровцев, справимся. Толку от необученных будет немного, только зря поляжете, а вот если командира спасете, то за это будет вам от нас и от всей Красной армии большая благодарность. Так что бегите, нам к бою готовиться надо. После, когда наши город от немцев освободят, расскажите всем, как мы Родину защищали.
Великанов опустил голову, нагнулся, крепко схватил угол брезента, недовольно буркнул:
– Пошли, чего стоите!
Сашка, Максим и Левка взялись за брезент, потащили лейтенанта к домам. Они не дошли до крайнего, когда до них докатился гулкий звук первого выстрела. Все остановились, обратились взорами в сторону орудия. Со спуска было видно, как черный столб земли поднялся над дорогой там, где ехал передовой отряд немецких мотоциклистов. Сашка зорким взглядом приметил, что из пяти трехколесных машин только две остались на ходу, но и те повернули назад к колонне. Возглавляющий ее бронеавтомобиль остановился, колонна встала. Из стоящего позади бронеавтомобиля грузовика стали выпрыгивать похожие издали на муравьев немецкие солдаты. В это время прогремел второй выстрел. Артиллеристы не промахнулись и в этот раз. Окрашенный в темно-серый цвет грузовик подбросило взрывом, кабина загорелась. Около машины появились объятые пламенем фигурки. Из груди у Александра вырвалось:
– Так вам, гады!
– Молодцы артиллеристы! – добавил Левка.
Словно споря с ними, пулемет бронеавтомобиля дал длинную очередь в сторону сорокапятки. Бронированная машина тронулась с места и, сопровождаемая пехотинцами, взяла курс на орудие.
Через минуту снаряд сорокапятки врезался в броню. Взрыв сотряс броневик, из него повалил густой черный дым. Следующий выстрел пришелся по пехотинцам. Немецкие солдаты, оставшись без поддержки, залегли, но из-за горящего грузовика к ним на помощь выползала стальная махина танка. Артиллеристы перевели огонь пушки на него. В этот раз выстрел оказался неточным. Снаряд разорвался рядом с гусеницей. Немцы ответили. Из дула танка вырвался сноп пламени. Немцам тоже не повезло. Снаряд перелетел орудие, взорвался рядом с разбомбленной полуторкой. Танк продолжал движение в сторону огневой точки вместе с воспрянувшими духом пехотинцами. Следующий выстрел из сорокапятки его остановил. На этот раз снаряд угодил в гусеницу, повредил траки и каток. Перебитая гусеница обездвижила боевую машину, однако немецкие пехотинцы останавливаться не собирались, постреливая в сторону артиллеристов, они упорно шли вперед. Из-за разбитого немецкого грузовика выкатился второй танк. Раскатисто рявкнуло орудие. Сорокапятку вместе с двумя артиллеристами накрыло взрывом…
Тимофей сорвал с головы ушанку, сжав зубы, зарычал от отчаяния. На брезенте дернулся и протяжно, почти по-детски застонал лейтенант. Великанов жалостливо глянул на раненого, нахлобучил шапку, зло вымолвил:
– Чего встали как вкопанные?! Потащили его к нам в хату, пока нас немцы не заметили.
* * *
Бойцов Красной армии на улице уже не было. Кровавые пятна на снегу, следы в грязевой жиже, оброненная кем-то ушанка с красной звездой и стрелянные гильзы – все, что напоминало о недавнем их присутствии. Минуя открытые ворота и двор, лейтенанта занесли в дом, бережно положили на деревянный пол. Появление раненого военного чудесным образом подействовало на мать Тимофея. Тетя Зинаида медленно встала с кровати, подошла к лейтенанту. Тимофей бросился к матери, взял за руку.
– Мама, ты чего? Ложись. У тебя же сердце. Мы сами.
Она указала на старинный платяной шкаф с мутноватым зеркалом, произнесла слабым голосом:
– Там простынка новая, на кухонной полке бутылка водки стоит, от отца осталась, давай сюда. Ножницы тоже неси. Снимите с него гимнастерку и воду в ведерке поставьте греть, надо раны, как положено, обработать.
Тимофей перечить родительнице не стал, знал, что мать в медицине толк знает, поскольку во время империалистической войны она работала сестрой милосердия в военном госпитале. В госпитале и познакомилась с отцом, лежавшим на излечении после ранения, полученного в бою с австрийцами.
Глянув на раненого, она произнесла:
– Как же так тебя, милок, посекло? Эх, война треклятая, одних увечит, других жизни лишает…
Не теряя времени, Александр бросился снимать с лейтенанта гимнастерку, Левка и Максим набрали в жестяное ведро воды из стоявшей у входа деревянной бочки, поставили на печь, Тимофей принес бутылку и простыню. Тетя Зина приказала:
– Режь простыню на лоскуты.
