Соня Дивицкая "Истеричка"

Я достала сигарету электронную, в тайне надеялась, что у кого-то за столом есть настоящие. Настоящих не было, в последнее время мы все начали усиленно заботиться о своем здоровье. Инстинкт самосохранения, которого раньше у нас как будто и не было, проснулся. Аллочка у нас бегает по утрам, Чернушкина больше не пожирает жареные пирожки, Бражник… с ним тоже все в порядке, он надежно спрятался в университетских аудиториях от сглаза и от порчи.

– Нет, я не верю, что Лиза могла так легко соблазниться этим… – он снова начал дзынькать пальцами, искал ругательное слово для Синицкого.

– Уродом! – у нас всегда есть заготовки.

– Это не Синицкий соблазнил Лизу, – Бражник соображал на ходу, – это Лиза сама соблазнила Синицкого! Я вообще подозреваю, что проблемы с мужем у нее начались еще до Синицкого. Она сама мне говорила, что вышла замуж, чтобы побыстрее вырваться от матери…

– Да все так делают, – Аллочка зевнула, – все выходят замуж, потому что надо.

– Может быть, может быть… – он задумался и начал гладить себя по вискам, – не помню точно, кто мне говорил…

«Не помню точно, кто мне говорил» – это наш обычный заход, мы все так начинаем, перед тем как вывалить что-то конфиденциальное. Только секретов у нас остается все меньше и меньше.

– Я слышал, – Бражник сообщил, – что Лиза сама просила у наших девок ключ от комнаты…

– Я тоже слышала, – говорю. – Я давала ей ключ.

Однажды в столовой Лиза подошла к нашим Три Т, так мы звали трио толстушек. Она спросила: «Девушки, я могу с кем-то из вас договориться? Мне нужна комната, на пару часов…» Девушки, конечно, спросили: «Зачем?» «Иногда, – Лиза им объясняла, – мне нужно уединиться. Я могу заплатить».

Я сидела за соседним столиком и слышала прекрасно, как центровая из Трех Т спросила: «Сколько?» Вопрос был задан слишком серьезно, из-под бровей, мне стало смешно, и Лиза тоже засмеялась. «Не знаю, – она ответила, – а сколько нужно?» Девочки думали, мне почему-то стало неудобно за Лизу и за эту центровую жадину, я подошла и отдала свой ключ.

– Я и не знала, что она встречается с Синицким, если бы знала…

– Вот дура! – Чернушкина расстроилась. – Дура! Прости меня, Господи! Она еще и ключ просила!

– Ключ от шестьсот двадцать шестой… – Аллочка поцокала язычком. – Она была там не с Синицким…

– А с кем? – Чернушкина схватилась за сердце. – С кем еще?

– Со мной.

Аллочка отвернулась на купола, на листья, на ворон, но было поздно, поздно прятаться, Бражника эта новость моментально возбудила. Он заглянул Аллочке в глаза, поглубже ему хотелось заглянуть.

– А я ведь знал! Я так и знал! Я всегда подозревал, что ты у нас тот еще темный омут.

– Что ты знал! – она почему-то обиделась. – Это вышло случайно… И всего один раз!

– Случайно! Один раз!

– Да, случайно. Мы поругались с Гариком, и мне захотелось сделать какую-нибудь гадость. А у нас по зарубежке как раз была «Монахиня» Дидро, там была пара эпизодов…

– Прекрасный роман! – Бражник пропел. – Я помню, он на многих произвел впечатление…

– Стоп! Товарищи! – Чернушкина похлопала ладонью по столу. – Стоп! Лиза не была лесбиянкой, это не обсуждается. Имейте совесть!

– Я тоже не была лесбиянкой! – закапризничала Аллочка. – Мне вообще не нравятся женщины! Я ненавижу баб! У нас в отделе одни бабы! Двести баб на одном этаже!

– Подожди, подожди, успокойся, – Бражник, конечно, жаждал деталей, – расскажи, ты ничего не заметила? Ты что-то узнала про Лизу?

– Я ничего не знаю про Лизу! – Аллочка сразу заважничала. – Я же вам говорю – случайно! После лекций мы вместе зашли в магазин. Лиза сказала, что ей срочно нужно платье, она собиралась с мужем на какой-то банкет. Она этих платьев перемерила десяток, но ничего не купила. Я говорю: «А чего ж мы их тут два часа мерили?» А Лиза сказала, что одежду ей выбирает муж, а без него она не может выбрать, она боится, что ему не понравится…

– Да, да, да… – Бражник что-то припомнил. – Мне тоже показалось, что Лиза немного боится мужа. Я зашел к ней однажды, она как раз готовила обед…

Чернушкина толкнула его под локоток:

– Бражник, как ты всегда вовремя заходишь!

– Да, – он отодвинулся, – и что я заметил: Лиза готовила по книжке. У нее был рецепт, у нее даже были весы, и меня это очень удивило. Лиза! И весы? Она же была такая импульсивная, такая небрежная… И вдруг весы? Она готовила лазанью. Нет! Не лазанью, вот эти вот, забыл, как называются, вот эти модные большие макароны…

– Сейчас, сейчас, скажу… – Чернушкина защелкала пальчиками, но вспомнить не смогла.

– И я забыла…

– Да ладно, они у нее все равно развалились. Лиза что-то сделала не так, все превратилось в кашу… И, вы представляете, она чуть не заплакала! Она хотела выбросить, все взять и выбросить, а я ей говорю: «Ты что? Глупая, подожди, я все съем…»

– А кто бы сомневался!

– Я съел, да. Вкусно было… – Бражник кивнул Аллочке. – Извини, я тебя перебил.

– Как обычно.

– Да ладно, – Аллочка была не рада, что начала, – я и не собиралась ничего рассказывать.

– Нет, расскажи, расскажи… – Бражник наклонился к ней поближе, на доверительную дистанцию, ушком к носику. – Что у вас там было?

– Да ничего у нас не было! Лиза купила лифчик и трусы. Я тоже взяла себе лифон. Мы вместе мерили в одной кабинке. Она мне помогала застегнуть. Она сказала, что ей понравился Дидро, ну и я сказала, что мне тоже понравился. На следующий день она подходит и показывает ключ, от шестьсот двадцать шестой. Мы просто попробовали. И всё!

– Как всё?! Как всё?! Неужели ты ничего не почувствовала?

– Ох, Бражник! – Чернушкина закачалась. – Как же ты любишь! Как же ты у нас любишь всякую похабень!

– Не перебивай! – он на нее цыкнул. – Но как же так? Ведь Лиза! Она же была очень соблазнительной. Мне всегда казалось, что она похожа на маленькую француженку. Да, на маленькую изящную парижаночку. Она была такая грациозная! Вы помните, как она садилась на стул?

– А как она садилась на стул? – мы удивились, мы не знали, что и тут были особенности.

– Да вы что! Она же не просто плюхалась, она сначала чуть ли не танцевала рядом с этим стулом и мягко потом на него приземлялась… Как листик… осенний.

– Как листик! – Аллочка хихикнула.

– Да! – Бражник загорелся. – Да! В ней был избыток женского… Поэтому вы все и говорили, что она легкомысленная, что она глупая…

– Ой, ну хватит уже! – Чернушкина его одернула. – Чего-то мы говорили… Все он помнит, кто что говорил…

– Да, в ней было очень много женственности, – он повторил и посмотрел на Аллочку с упреком, как на студентку, которая завалилась. – И как же ты ничего не почувствовала?

– Бражник! – Аллочка расстроилась, ресницы у нее заработали, как вентилятор. – Мне просто захотелось сделать гадость! Я не собиралась менять ориентацию, и Лиза не собиралась…

– И у тебя не было оргазма? – он спросил.

– Вы меня достали со своими оргазмами! – зашумела Чернушкина. – Мне просто дико это все слышать! При чем тут оргазмы? У Лизы была семья! Семья – это не бордель, семья – это опора. У Лизы был муж! Богатый! Порядочный…

– Высокий! – я подсказала.

– Да, – она вдохнула глубже, – и что еще надо было? К чему все это?.. Зачем?! Я не пойму, зачем? Не шалавиться надо было, а заниматься сыном!

– В том-то и дело! – Бражник сжал руку в кулак, наверно, захотел придушить Чернушкину. – В том-то и дело! Ты у нас всегда была практичной. Ты все учила наизусть. А Лиза была другой! Лиза была воздушным человеком! Она себя искала! Она пыталась себя понять! Что в этом плохого?

– Ничего, – Чернушкина стряхнула с себя какие-то крошки, – ничего плохого в этом нет. Если летальный исход тебя не смущает.

– А меня не смущает летальный исход! – это Аллочка выдала, как всегда, неожиданно. – Когда я еду в лифте, я всегда вспоминаю Лизу. У нас в банке большой стеклянный лифт, когда он доезжает на десятый, мне хочется сигануть оттуда к чертовой матери. Только чтобы больше никогда не видеть этот проклятый банк и все эти прилизанные рожи!

Чернушкина шмякнула об стол китайское меню.

– Хочешь оргазмов? – она почему-то на меня посмотрела. – Так сядь! Подумай! Почитай научную литературу… Почему нужно сразу изменять мужу? Да еще с этим идиотом! В этой вонючей общаге? Почему?

9

Все верно, все верно. Общага и правда была вонючей, особенно когда вьетнамцы жарили тухлую селедку.

Лиза прибегала туда после первой пары. Лекция заканчивалась в 9.40, в это время я только выползала из своей комнаты. У лифта стоял сонный Гарик, немножко помятый. Мы оба зевали, пешком было лень.

Двери открывались, выходил Синицкий и на ходу забирал у Гарика ключ от комнаты. А Лиза уже бежала, уже взлетала по лестнице, подметала нашу пыль своим плащом и появлялась в холле румяная, пролетевшая шесть пролетов… Да и глаза, я помню, у нее были невменяемые. Возможно, они были просто счастливые, но мы привыкли говорить: невменяемые глаза.

И вот я заходила с Гариком в потертый наш лифток и думала: «Зачем Лиза бежит в эту комнату? Почему так торопится в эти жалкие шестнадцать метров?»

Что было у нее, я не могла представить, что такого интересного было у Лизы в той халупе, прокуренной, серой, где вместо занавески висело шерстяное одеяло, постель была всегда несвежей и грязные носки валялись под кроватью?.. И тараканы, тараканы выползали из-под шкафа на паркет затоптанный… Да, конечно, там был еще и Синицкий… Но я его не помню.

Я не понимала, я и сегодня не могу влюбляться в маленьких закрытых помещениях, для любви мне нужен простор, ландшафт, водоем, кислород… Окурки, вонь, сквозняк – меня все это раздражало, я каждый день хотела побыстрее убежать из этого убожества. А Лиза прибегала из мягкой, тепленькой квартирки, пешком летела на шестой…

Потом, конечно, годочков через десять, до меня дошло. Да, вонь, да, грязь, и теснота, и тараканы, и Синицкий… А что поделать? Куда нас только не заносят, все эти женские метанья, все эти бешеные поиски… Мы ведь не знаем, что и где искать, поэтому и кружимся вокруг случайных фонарей. Со стороны это выглядит забавно, иногда напоминает одержимость, чаще – примитивный бытовой разврат. Поэтому в нас и швыряют гнилыми яблочками. А нам без разницы. И мне по барабану, и Лизе было наплевать.

– А я вот помню один момент… – Бражник прищурился. – Это было на лекции… Кажется, по русской литературе…

Чернушкина его на всякий случай перебила:

– Не вздумай пересказывать лекцию!

– Не буду, – он улыбнулся, – но могу.

И снова заспешил, засуетился, как будто Лиза убегала, как будто образ нужно догонять.

– Она сидела в третьем ряду, а Синицкий выше, в четвертом. И я увидел, как он тянется рукой… Вниз, к ней он потянулся и погладил ее волосы… Он слушал лекцию, смотрел на кафедру, а этот жест, он вышел у него сам по себе, непроизвольно. Он погладил ее осторожно, почти не касаясь… Меня это так удивило, я еще подумал тогда: «Ну вот откуда, вот откуда у этого жлоба может быть такая спонтанная нежность!?»

– Спонтанная нежность… – я повторила, – спонтанная нежность… Что-то знакомое…

– Так, не смешите. А то я подавлюсь, – Чернушкина откашлялась, – Дайте мне поесть спокойно. Нежность! Да просто у него стоял с утра – вот и все! Пока стоит – у него нежность, а в морду получил – и как бабушка отчитала!

Чернушкина была голодна или мне так казалось, потому что ела она очень быстро. Ей принесли обычный белый рис, и она его пылесосила с тарелочки зернышко за зернышком, палочки у нее в руках скакали, как родные.

– Кушай, кушай, избранница ты наша народная, – Бражник улыбнулся с восхищеньем, – где ж ты палочками так ворочать научилась?

– В Китае, Бражник, в Китае. Мы ж теперь с Китаем дружим, вот мы взяли всей пресс-службой – и в Пекин!

– Самолетом, – он спросил, – или… своим ходом?

Чернушкина его отправила примерно на ту же дистанцию. Аллочка хихикнула, а мне все это было совершенно не смешно. Я смотрела на листья, и у меня не очень получалось. Я пыталась схватиться глазами за какой-то листок, но мое внимание все время уходило от медленной и плавной траектории. Я отвлекалась, начинала смотреть на машины, которые двигались медленно плотным рядом. В открытом грузовичке стоял медведь, не живой, конечно, большое чучело медведя. Он стоял на задних лапах, а в передних он держал большое черное блюдо. Медведь качнулся, когда машина тронулась, и один несчастный пьяненький листок упал к нему на тарелку.

А нежность и правда исчезла. Как только вмешался муж, сразу исчезла нежность. Муж поймал Лизу весной, как раз на 8 марта. В честь праздника мы собрались в «Стекляшке», была у нас поблизости дешевая кафеха.

Меньше всего в то вечер я думала про Лизу и про Синицкого. Я купила себе новые сапожки, натянула короткую узкую юбку и бесилась с подружками, тогда у меня были подружки Натальюшка и Кароян. Мы раз двадцать включали одну и ту же песню и визжали рядом с колонками. «Он уехал прочь на ночной электричке» – вот под эту попсню мы танцевали. Я не сразу заметила, когда появился Синицкий. Он приехал позже всех, один, без Лизы, с разбитой рожей. Аллочка завизжала, и мы подошли взглянуть.

Левый глаз был подбит достаточно сильно. Капилляры лопнули, сразу пошел отек, еще не черный, бордовый, с кровью, с грязью… Ужас. И губы тоже были в крови, верхняя треснула. Смотреть было неприятно, чего там рассматривать, я шарахнулась и дальше пошла танцевать.

Аллочка помогла Синицкому умыться, искала в своей косметичке что-то дезинфицирующее. Кто-то крикнул, кажется, Гарик кричал: «Водки! Срочно!» Синицкому налили в стакан и немного капнули на рожу. Никто не спрашивал «откуда? что случилось?». Всем и так было ясно: муж поставил фингал; ничего особенного и неожиданного в этом не было.

За час до того Синицкий ждал Лизу возле дома. Она немножко закопалась, сушила волосы, мокрые после ванны. На улице был холод, мороз ударил небольшой, но ветер поднялся сильный. Я помню хорошо тот ветер, идешь по улице – и он снимает твое пальто. Синицкий постоял на углу, в легкой куртке, замерз и зашел в подъезд.

Лиза накручивала волосы на щетку. Фен гудел, и она не слышала, да и не слушала, что говорил ей муж. Фен гудел на ухо, и до нее долетали только отдельные слова: «дом», «свинарник», «выходной», «матери», «привезу», «кино», «заскочу» … Это означало следующее: останься дома, не уходи на ночь глядя, почему тебя тянет в этот свинарник, в кои-то веки у меня выходной, сейчас мотнусь до тещи, привезу сына, посмотрим кино, в магазин заскочу…

Муж не хотел отпускать, что-то его настораживало: может быть, фен, гудящий слишком долго; может быть, цветочки на столе; рядом с зелеными яблоками появился отвратный букет – мимоза-тюльпаны… Но скорее всего, выходной – Лиза убежала из дома в выходной. Поэтому, как только за ней закрылся лифт, муж вышел на лестницу. Он спустился тихо, и на первом, в фойе, увидел Лизу и Синицкого. Они целовались.

Эту сцену многие из нас успели подшить в свои статейки по семейной психологии. Кто-то очень талантливый уверял, будто бы Лиза кидалась на мужа и визжала: «Не бей, я его люблю». И будто бы Синицкий отвечал: «Бей! Бей меня, я все равно ее люблю». Это, конечно, полная чушь. На самом деле все было гораздо спокойнее. Лизу оттолкнули в сторону, к лифту. Она не мешала, стояла там молча. Муж размахнулся сразу, и Синицкий упал после первого удара. Он валялся на полу, подняться, отвечать не пытался, только закрывал лицо. Это длилось недолго, вмешались соседи.

Время было не очень удобное, вечером люди возвращались домой, мужчины все как один, тащили женам мимозы и тюльпаны. Все очень удивились, что их сосед уравновешенный бьет человека ногами. Соседка с первого спросила Лизу, не нужно ли вызвать милицию. Лиза ответила «не надо». Воплей не было. Разнимать не пришлось. Муж остановился сам. Синицкий поднялся и вышел из подъезда. Говорили, что он убежал, но нет, он просто вышел, во всяком случае, его никто не догонял.

Это была первая драка, вторая случилась через несколько дней в саду у нашего факультета.

После праздников на занятия Лиза не пришла, но муж приехал в деканат, чтобы забрать ее документы, он сообщил, что она больше не будет с нами учиться. Синицкий в этот день вел себя как обычно, никакого страха или депрессии заметно не было, хотя точно сказать тяжело, потому что глаза он прятал за темными очками, он не хотел пугать людей своим страшным синяком. Глаз заживал долго, Синицкий ходил в темных очках больше месяца, Лизу уже похоронили, а он все еще не снимал очков.

Муж нашел его в курилке, они отошли в дальний конец сада. Кто-то из наших парней говорил, что в кустах Синицкого ждали трое, что муж Лизы привел своих друзей… Это было неправдой, к тому же никто из тех, кто развивал эту тему, с Синицким в сад не выходил. Он вернулся к следующей паре, видимых повреждений, крови, новых синяков у него не было.

Синицкий, вопреки обыкновению, подробностями разговора с мужем не делился, но сразу после этой встречи у него появилась новая девушка. И я не знаю, мне совершенно наплевать, откуда взялась эта новая баба и почему она появилась так быстро. Нашлась поблизости, работала у нас в библиотеке или в буфете, я не помню. Я не хотела знать чужую хронику, я не собиралась смотреть это шоу, но мне его настойчиво показывали. Синицкий зажимался с новой дамой на самом видном месте, в нашем холле у раздевалки, там, где я ждала свое пальто.

10

– Он сказал, что ему угрожали пистолетом, – Аллочка очень любит эту версию.

Я хотела сказать «брехня», но Чернушкина меня опередила.