Александр Сергеевич Глухов "Сказки Белой Горы. Часть IV"

Кучак вновь не смолчал:

–Почему не в первый?

Костя хмыкнул:

– Попробовать, оценить все ж таки надо.

– Чую, что оценил, – не утерпел дед.

– С ума сошёл? Я же почти верующий! Не перебивай, старый, а то рассказывать перестану.

На Александра Васильевича зашикали и он притих с недовольным видом. Остальные слушали:

– К деторождению семейная пара не стремилась, может это и помогало мирному сосуществованию. Ой, ладно, я отвлекся. Когда краснющая, как из бани распаренная, Юлька вломилась в квартиру, мы заканчивали третью бутылку…

Оценив опустошение, произведенное нами в холодильнике, она взвилась и поволокла нас обоих к двери, обещая утопить в Уперте. Это речка наша Уперта, в Богородицке. Сказать по-местному – в ней утонуть можно лишь особо пьяным, либо особо старательным… У выхода взмолившийся Витёк был помилован, а я вытолкан в подъезд. Куртку с канистрой он мне в окно подал. Одеваюсь я, значит, на морозе и раздаётся рядом со мной такой миленький мелодичный голосок: «Что за срочная эвакуация? Видать по всему, муж не вовремя вернулся?»

Оборачиваюсь, рядом стоит бывшая подруга жены толстушка Валя (они разругались года за три до того). Взгляд лукавый, готовый к приключениям, даже ищущий их. Слово за слово, смекаю: не всё так дурно складывается…

Спустя минуту мы с ней направились в сторону церкви, через парк. Наш дворцово-парковый ансамбль знаменит, кстати, на всю страну. Если кому из вас неизвестно, то это резиденция графа Бобринского – сына Екатерины II и Григория Орлова. Его дворец теперь является музеем.

Кучак покряхтел:

– Как ты, негодник, попёрся в храм с чужой бабой?

Костя покачал головой:

– С чего ты взял, что мы пошли в церковь? Я сказал, что мы пошли в сторону церкви, а это, как говорится, немножко другое. Жила она в той стороне. Снежок поскрипывает, мы весело шагаем в предчувствии приключений… Жила она в старенькой двухэтажке дореволюционной постройки. Бабки у подъезда со злобным любопытством на меня косятся и без стыда обсуждают меж собой: «Гляди, нового нашла и с виду чистенький, не то, что прежний. Тот сантехником был, ходил в рванье, да ещё несло от него дерьмом».

Я чуть было не остановился. Валентина, с высокомерной невозмутимостью аристократки взяла меня под руку и втащила в потрёпанную годами дверь. Да, редкая выдержка, такая встречается разве что у мошенниц, проституток и актрис. Поднимаемся на второй этаж. Спиной к нам стоит фигуристая тётка в новеньком спортивном костюме в обтяжку. Избыточное количество эмблем «Адидас» явно говорит, что сшили одежду в полулегальном подвальном цеху. Тогда все рынки и магазины ломились от поддельной продукции. На звук наших шагов особа в фальшивом «Адидасе» оборачивается, и я обмер, глядя на её лицо: вылитая Хиросима Нагосаковна после ядерной бомбёжки. Она приветливо улыбается физиономией из фильма ужасов и, представьте, чарующим мелодичным голоском заявляет:

– Ой, какой интересный молодой человек с тобой Валюша. А я к тебе собралась – так одиноко и скучно, выпить захотелось. У меня коньяка аж шесть бутылок…

Я, честно говоря, хотел драпануть, но только услышал о коньяке, как моя брезгливость сдалась перед желанием употребить дорогостоящий напиток. Думаю, так поступил бы на моём месте каждый из присутствующих.

Двое активно закивали, я промолчал, как не пьющий спиртное в принципе, а Сергей философски подал реплику:

– Правильно говорят, что не бывает некрасивых баб, а бывает мало водки…

Кучак расстегнул две верхних пуговицы; то ли от горячего чая его бросило в жар, а может от избытка впечатлительности:

– Никогда мне с двумя сразу не доводилось…

Костя шумно шмыгнул носом:

– Помолчи уж старый ловелас, дай дорассказать. – Он уселся поудобнее, оглядывая нас с лукавством – Сидим, пьём, время мчится незаметно, разговоры – все откровеннее, а выпитое прибавляет уверенности. После третьего стакана меня перестало раздражать отсутствие книг, а лицо из «ужастика» приняло вполне терпимые черты. Дамы стали спорить о моде и подошли к журнальному столику, заваленному рекламной макулатурой из жизни публичных ничтожеств, которые, видать приплачивают журналистам, чтобы те не давали забыть стране об их существовании. Грешным делом, не понимаю, как люди могут обходиться без литературы. Но судя по тому, что это стало повсеместным явлением, западники, да и наши скользкие либералы достигли серьёзных успехов в дебилизации населения… Пардон, отвлёкся. Склонились они к этому столику, ко мне, представьте себе, спиной и…

Нетерпеливый Кучак, расплывшись в масленно-похотливой улыбке, вновь перебил:

– Да ты сам их склонил, небось.

Присутствующие заулыбались, бывший ловелас Серёга поперхнулся печеньем «курабье» и зашелся в эмоциональном кашле, а вострящий уши Таракан, половину не разобрав, сорвался со второго яруса и подбежал дослушать, потеряв в двухметровом пути один тапочек.

Костя цыкнул на старика:

– Ты ещё весь барак созови. Не тупи, не создавай ажиотаж на ровном месте.

Дед виновато притих. Рыжий кот тигровой масти смело высунулся между его ног, ожидая подачки, чем разрядил обстановку.

Костя нормализовал волнение, почесал лёгкую небритость подбородка и рассудительно продолжил:

– Стоят они, значит, в соблазнительной позе, но каков контраст: у симпатичной толстушки Вали, обвислый зад, а у страхолюдной Хиросимы Нагосаковны – сочные и будоражащие ягодицы. Я, конечно, подошёл и … погладил обоих – хозяйка явно оскорбилась бы от моего игнора. Потом ещё выпили, да не раз, а дальше не помню. Просыпаюсь – темно. Лежу на здоровенной женской груди затылком, но ужас в том, что сбоку торчат ещё две голые сиськи. Подумал сначала – сон, ущипнул себя за ногу – больно. Значит – реальность. Присмотрелся: я одетый лежу, точнее полуодетый, но брюки на мне, а бабы-то голые. Ужас! Стал потихоньку выбираться из кровати, еле выполз. Глянул на будильник: половина четвёртого утра. Стараясь не шуметь – вдруг проснуться – шустро собрался и бечь. Канистру, кстати, не забыл, да и коньячку тяпнул на дорожку. На морозе мысли пришли в ясность. Ноги сами помчали меня к парковому пруду, где я и набрал воду из слегка подмерзшей проруби. Дома, к счастью, ничего не поняли и лишь ближе к обеду жена укорила в употреблении спиртного. Я уверенно отбрехался: «Не замерзать же мне?». Что касается воды, мои её употребляли и нахваливали.

В последнюю минуту рассказа забрёл и послушал Костин фольклор старый и некогда могучий тульский богатырь Юра Туз. С его лица не сходит добродушно-снисходительная улыбка, говорящая о его демократичности, позволяющей запросто общаться с ним всякому сброду. Уцепившись за дужку кровати правой рукой, он, скорее утвердительно, чем вопросительно прогремел мощным голосом:

– Ну что, так мне ничего и не оставили?

Кучак мгновенно парировал:

– Не надо опаздывать.

Я пожал плечами и виновато развёл руками.

Юра погрозил мне пальцем:

– Небось запишешь треп Кости?

– Угу – согласно кивнул я.

– Приврёшь поди половину? Знаю я вас – слуг печатной продукции.

– Насчёт половины ты загнул, так, небольшая литературная обработка и, как приправа, горстка художественного вымысла.

Кучак, идя на поводу собственной непоседливости не утерпел:

– Ага, так тебе и поверили. Помнишь ты написал, что я в одних носках постоянно хожу и не стираю их? Так вот, к твоему сведению: я уже полгода как новые ношу.

Дружный смех дал понять старику, что он ляпнул что-то не то. Из-под руки Юры вынырнула любопытно-извиняющаяся физиономия Лёхи Таракана:

– А вы тут что?..

Могучий дедуля, не отрывая руки от койки пристукнул локтем по затылку беспардонного интересанта:

– Не суй нос во всякую дырку, дай лучше закурить.

– У меня нету – автоматически соврал Лёха.

– Никогда и ничего у тебя не бывает, странно.

Вот вчера, помнишь небось, ты разворачивал шоколадную обертку, а я просил отломить для меня дольку. Так ты, подлец, стал давиться и запихивать её в рот, закашлялся, подавился, а не менее третей части выпало на пол. Но ты мотал головой, задыхаясь, и бубнил с набитым ртом, что больше у тебя нет, хотя из пакета торчали с десяток плиток «Алёнки» и «Альпен Гольд».

Юра повернул ко мне построжавшее лицо:

– Об этом персонаже надо писать, а не выдумывать небылицы. Само слово литература в моей голове рифмуется со словами: халтура, макулатура, политура, лигатура…

Я возмущенно возразил:

– Выдумками не пользуюсь, списываю, как говорится, с натуры, за что меня поругивают.

Костя, рассматривающий длинные ногти Кучака, поднял любопытствующий взгляд на Туза:

– Расшифруйте, ваше благородие, слово лигатура.

Я с политурой знаком, употреблял, а вот этого не встречал.

Старый Юра важно приосанился:

– Тогда обращайся ко мне: ваше превосходительство. Во времена царей именно таким образом к генералам обращались.

Костя, конечно, не утерпел:

– Слишком юн ты для царского генерала. Им теперь никак не меньше ста пятидесяти лет, а тебе в два раза меньше.

– Надо же, экий умник. Да разве генералы только в прежние времена водились? На – погляди, может кого узнаешь.

Туз ленивым движением достал из кармана три фотки генерал-майора с рядами орденских планок на кителе, в котором явно узнавалась его физиономия. Лёха Таракан машинально вытянулся во фрунт, помня регулярные порки, практикуемые его отцом-полковником. Папаша сёк непутёвого отпрыска, в зависимости от степени провинности, при помощи набора ремней.

Пока ошалевший проходняк рассматривал фотокарточки, Юра попутно ответил на вопрос Кости:

– Раньше монеты делались из драгоценного металла – золото, серебро. Мошенники подмешивали дешевые сплавы к ним – это и есть лигатура. Можно сказать: фальшак, имитация.

Его объяснение почти не услышали, настолько были потрясены осознанием того, что в их простонародное общество затесался генерал. Старик был польщён, но будучи человеком честным, хотя обожал розыгрыши, признался:

– Не дрожите, не мой это мундир. Хотя мой, конечно, но подаренный вдовой генерала.

Таракан разочарованно поковылял к своей кровати, бормоча на ходу:

– Я-то думал…

Кучак был хитрее и потребовал подробностей. Юра высморкался с возможным изяществом и внёс ясность:

– В нашем элитном, в какой-то степени, доме проживают многие известные, или заметные личности местного масштаба. Генеральша вообще в одном подъезде со мной обитает. Я на втором этаже, она на третьем, но не над нашей квартирой, а по другую сторону от лифта. Раньше, когда мужик её жив был, мы едва здоровались, особенно до его отставки. Он пил, бывало, не меньше моего.

– Ты же не генерал, – влез неугомонный Кучак – нельзя пить наравне с полководцем.

– А чем я хуже? Всю жизнь или заведующий складом, или директор базы, или руководитель крупного автосервиса. На автомобильной почве мы и познакомились поближе. От генерала осталась «Тойота Камри» – небедный был вояка, царство ему небесное. Я с ремонтом помог вдовушке, так и подружились. Она затомилась к тому времени от одиночества, стала глазки в мою сторону скашивать, намеки делать: тяжело в постылую постель ложиться в одиночестве… Я плечи расправил, грудь выпятил от воодушевления – даю понять, что соответствую. Так и стал неофициальным приемником. Представляете, генеральша подмышки бреет…

Кучак не был бы сам собой, если промолчал, но он, разумеется, не сдержался:

– Только подмышки? А ещё?

Юра чуть смутился:

– Ну усы ещё.

Серёга с Костей разочарованно переглянулись, а я подмигнул Кучаку.

Колются они, – стал оправдываться старик, – никак нельзя женщине с усами расхаживать, потому и бреет. Да ладно, хватит о ерунде. Вот когда я во двор вышел в генеральской амуниции, наши раздолбаи, что играли в домино и заодно выпивали, бутылки попрятали на всякий случай при виде меня. Генерал-то пузатый был. Рост у нас одинаковый, зато мои плечи шире и живот, слава богу, не отрастил. На мне мундирчик – как влитой. Лишь когда приблизился и был узнан доминошниками расслабились, да рассмеялись нервно…

– Хм, любопытная история, – Костя побарабанил пальцами по перевернутому донышком вверх бокалу – скажи нам гражданин Туз, испытывал ли ты возвышенные чувства к вдовушке?

– Конечно, по-другому и быть не может, когда на полководиху взбираешься. Скажу так: нечто среднее между Суворовым и Сердюковым.

Я поразился нелепости сравнения, но Юра пояснил:

– Суворов брал Измаил, а Сердюков брал гарем в министерстве обороны…

Честно говоря, мне уже хотелось завершить посиделки – привычка поспать часок-другой днём прочно укоренилась за годы барачной жизни, но взгляды остальных уставились на меня требовательно, явно ожидая очередной новеллы. Я вздохнул поглубже и хотел было вспомнить глуповатый случай из позднеподростковой жизни, когда мы с братом приняли перевернутое корыто на дне пруда за крышку сундука с сокровищами и предприняли сдуру акт вредительства: почти подчистую спустили воду, причём перепачкались с головы до ног в иле и тине. Потом передумал и вспомнил давнишний случай из жизни своего друга Виталия, который произошёл с ним лет сорок назад, незадолго перед его разводом с легкомысленной женой:

– Виталик работал в ПЖДП при Казанском вокзале. Поясняю для тех, кто не в курсе, это крупнейшее предприятие связи в стране. Десятиэтажное здание почтамта (ПЖД) с дебаркадером и рабочей крышей, на которой расположены вертолётная площадка и хранилище почтовых контейнеров, значительно превышает по площади весь комплекс строений вокзала.

– Нельзя ли без ненужных подробностей, – подал голос Лёха Луноход, нам суть интересна.

– Совсем без деталей нельзя – специфика работы, а она такова: Виталик развозил почту по стране в специализированных вагонах. Основной его маршрут назывался Москва -Джалал-Абад-Москва. И вот случилась заминка с людьми – в Тольятти некого стало послать, его и уболтали. С точки зрения работы – идеальный вариант. Туда ехать сутки и обратно такие же сутки, а весь рейс длится пять с половиной дней. Работа – не бей лежачего, в том смысле, что при поездке туда, четыре пункта выдачи посылок: Рязань, Ряжск, Пенза, Сызрань. Если следуешь в Тольятти, посылки только выдаёшь, а обратно, возвращаясь в Москву, исключительно принимаешь. Нет газет, журналов, простой, заказной и страховой корреспонденции. В Рязани выгружаешь штук двадцать посылок, в Ряжске не больше десятка, штук сорок в Пензе и около двадцати в Сызрани, где вагон отцепляется и стоит целый день. На обратном пути стоянка сызранская поменьше – часов пять-шесть, а самая большая на станции «Жигулёвское море». Железнодорожные пути проложены на самой плотине Волжской ГЭС, едешь и наблюдаешь в окно работу агрегатов… Летом – традиционное купание в Волге. Пляж километрах в полутора от станции «Жигулёвское море».

Нетерпеливый Кучак заёрзал задницей:

– Нам суть интересна, а не твои подробные пояснения. Не будь как профессор-зануда.

Его старческая суетливость действует на меня самым противоположным образом, и я, с ещё большей обстоятельностью, продолжил:

– Без объяснения некоторой специфики работы и самой личности Виталика будет сложно понять полную картину неординарного происшествия, в которое он попал. Не надейся, Александр Васильевич, что я безропотно покорюсь и поддамся на твою провокацию. Хочешь слушать дальше – пожалуйста, не хочешь – ступай, разомни суставы. Ага, молчишь! Тогда не перебивай, пожалуйста… Так вот, Виталик представлял собой личность противоречивую: человек простой, но далеко не ординарный, весь состоящий из противоречий. Он, например, легко подпал под чужое влияние, однако являлся в некоторых вопросах твердолобым ортодоксом. Всё это в нём чудесным образом уживалось. Математика давалась ему с лёгкостью необыкновенной, но с русским языком и литературой проблемы возникали регулярно. Ошибки ляпал штук по 10-12 на странице, а читая, постоянно перевирал слова. Помню, в девяностые годы он пристал ко мне с просьбой растолковать ему значение слова намедни. Я ему доступно объяснил, что как: надысь, давеча, днесь и т.д.

Костя состроил унылую гримасу и с показательно скучным видом направился в свой проходняк, демонстрируя полное нежелание слушать занудный рассказец. Туз мгновенно приземлился на освободившееся место, лишь печально скрипнула кроватная сетка под тяжелым грузом. Я сделал вид, будто ничего не произошло:

– А он мне, понимаешь, возражает: «Там корень – медь». Я посмеялся: какая, мол, медь, ты ещё скажи на латуни, а ещё лучше – на дубе. Он глазами хлопает: «На каком дубе?» За словом в карман мне залезать не требуется: «Забыл, что ли: златая цепь на дубе том»

А у нас в Егорьевске был тогда известный бандюган, бывший борец вольного стиля, ученик тренера Чернова, по кличке Дуб. Виталик мне менторским тоном, не поняв моей насмешки и не помня Пушкина, ляпнул: «Да уж, Дуб никогда медной дряни на себе не носил, только золото, в крайнем случае – серебро…

Но это я так, извините – отвлёкся, но лишь с целью показать его внутреннее содержание и характер.

… Поездка проходила в штатном режиме. Напарник, отставной вертолётчик Валера, тридцатисемилетний пенсионер-здоровяк, ростом более метра девяносто, налетавший стаж в полярной авиации, ужасающий бабник и интеллигент одновременно. При формировании состава скорого поезда «Жигулёвское море – Москва» с которым вагон следует до Сызрани, этот бойкий летун убедил своего начальника, а им был Виталий, проветриться в пассажирском составе. Из почтового вагона нет перехода в вагоны купейные и плацкартные, поэтому они закрыли его на ключ и трёхгранку, а сами попёрлись в соседний, покалякать с проводницами. Инструкции такое самовольство запрещено, но кто же её соблюдает…

Подруги проводницы оказались коротенькими нескладными хохотушками, по словам Валеры, типично колхозно-кооперативного вида, и он поскучнел, явно намереваясь под любым предлогом уйти в другой вагон. Тут появляется в открытом дверном проёме служебного купе эффектная, волнующей лёгкой полноватости дама и просит пару пустых стаканов. Минуту спустя, количество стаканов увеличивается до четырёх, а Виталик с Валерой тащат четыре посудины с подстаканниками в её уютное транспортное гнездышко, конвоируемые свежей знакомой. Дверь купе захлопывается с мягким щелчком, фиксатор поворачивается на девяносто градусов, исключая постороннее вторжение, а блондинистая мадам, с лёгким каштановым оттенком, симпатяга лет двадцати восьми, по имени Алла докладывает более старшей подруге: «Вот Нина Ивановна, привела, как ты просила».

Приятели переглянулись с недоумением. У Виталика даже ноги слегка задрожали в предчувствии волнения, смешанного со страхом – он был робкого десятка и побаивался всего непонятного. На откидном столике расположилась разномастная и разнокалиберная батарея бутылок. Отечественный пятизвёздочный коньяк соседствовал с кубинским ромом, а из-за виски выглядывала родная «Столичная». Под столиком стояла раскрытая сумка с нехилой закуской, количество и разнообразие которой определить на первый взгляд не представлялось возможным. Нина Ивановна, женщина миловидная и явно принявшая изрядную дозу алкоголя, сидела вольготно развалясь, одетая в смелый эротичный пеньюар. Виталик, кстати, даже слова такого не знал, по своей деревенской простоте. Он подумал: «Какая-то ловушка». Валера же сообразил мгновенно: «Так, выпивкой и бабами обеспечен».