Мария незамедлительно ответила:
– Нет.
– А друзья говорят, что мне надо худеть.
– Не надо. Ты же не собираешься быть демонстратором одежды.
– Я выхожу на сцену в самом артистическом месте Петербурга, и место это называется «Бродячая собака».
– Не слышала, но догадываюсь, к чему ты клонишь. Тебе нужен наряд, от которого все ахнут.
– Мара! Там ахают не от нарядов, там ахают от стихов! И лучшим нарядом признали бы костюм Евы.
Мария усмехнулась.
– Тогда ничем помочь не смогу. Правда, у меня есть знакомый медик, он может подсказать тебе, как правильно питаться.
Татьяна шлёпнула по воде ладонью.
– А говоришь, я не толстая!
– Скажу честно, есть одна лишняя складочка. И подожди, вы там голые, что ли?
Татьяна рассмеялась.
– Нет, конечно, за всё время обнажились только две прелестнейшие женщины.
– Лёгкого поведения?
– Здравствуйте, пожалуйте. Одной была ни кто иная, как Карсавина.
– Тамара Карсавина?! Балерина?
– Да, собственной персоной.
– И что, она вот так взяла и разделалась?
– Не «вот так». В тот вечер её чествовали как европейскую знаменитость. И обстановка была соответствующая. Наш художник Серёжа Судейкин оформил зал в древнегреческом стиле. Представь: зеркала, канделябры, амуры, гирлянды живых цветов. Выходит Карсавина, вся в белых розах, и танцует на голубом ковре, олицетворяя Афродиту. Потом розы падают, – Татьяна хитро улыбнулась. – Но остаётся одна – в виде фигового листочка.
Улыбнулась и Мария.
– Это уже не Афродита, это Ева.
– Какая разница, Мара! Главное в другом. Карсавина своим танцем продемонстрировала рождение любви.
– Ради Бога.
– Нет, это было очаровательно.
– Да я не спорю. Скажи только, – в голосе Марии появился шутливый тон, – второй прелестнейшей женщиной была не Айседора Дункан?
– Мара, Мара, ты хочешь сказать, что Айседора прелестнейшая женщина.
– Выглядит великолепно. Мы со Степаном видели её в Гранд-опера в Париже.
– С какого ряда?
– Сидели в середине партера.
– Вот! А я видела Айседору в прошлом году у нас в Петербурге. Видела, как тебя сейчас. И, поверь, никакого сравнения с нашей Оленькой Глебовой.
Мария перебила.
– Причём здесь ваша Оленька? Она кто?
– Актриса и танцовщица. Её называют волшебной феей Петербурга.
– Называют, и что?
– Ах, да, извини. Оленька и есть вторая прелестнейшая женщина, которая танцевала нагой. Когда я вижу её в очередном сногсшибательном платье, всегда вспоминаю тебя.
– Сногсшибательные – это какие?
– Сшиты по рисункам мужа Ольги, Серёжи Судейкина – его я уже вспоминала. Художник от Бога. Кстати, именно он расписал «Бродячую собаку».
– Что могу сказать: жене повезло с мужем, а мужу – с женой.
Татьяна вскрикнула.
– Ой! Там такие страсти!
– Представляю.
– Не представляешь! – в глазах Татьяны отразилось пламя свечей, и создалось впечатление, что вспыхнули сами зрачки. – Открою секрет Полишинеля. У Ольги был любовник, поэт Сева Князев. Но поэтов много, а этот гусар, да красавчик! Когда Севу призвали в полк, он вскоре застрелился.
– Почему?
– Не выдержал разлуки с любимой.
– А вернуться мог?
– Ой, Мара, что за вопрос, об этом никто не спрашивает.
– Скажи, раз Ольга имеет такие броские платья, зачем ей представать ещё и в костюме Евы?
Глаза Татьяны продолжали гореть.
– Если честно, Ольга танцевала в прозрачной тунике, но под ней, да, ничего не было. Однако туника как раз и придавала шик. А ещё красные сапожки. Ольга, танцуя, стучала ими по зеркалу, а танец она исполняла из «Пляски козлоногих» композитора Ильи Саца.
– Извини, Саца не знаю.
– Это ты меня извини, – Татьяна прижала руки к груди, – бросаюсь именами. Но не о Саце речь, танец был потрясающим! Сходили с ума не только мужчины, но и женщины. Я видела восхищённое лицо Анны Ахматовой, – Татьяна прикусила язык. – Знаешь такую?
– Об Ахматовой слышала, модная поэтесса. Но стихов её не читала.
– Ахматова написала стих об этом танце! Прочесть?
– Прочти.
Татьяна выпрямилась в бассейне.
– «Как копытца, топочут сапожки, / Как бубенчик, звенят сережки, / В бледных локонах злые рожки, / Окаянной пляской пьяна, / Словно с вазы чернофигурной / Прибежала к волне лазурной / Так парадно обнажена».
– «Парадно обнажена» – хорошо сказано.
Татьяна согласно кивнула.
– Вообще Ахматова редко проявляет эмоции, обычное её состояние – отрешённость. Сидит у камина, попивает кофе и курит тонкую папироску в длинном мундштуке. Царица! И с царицы не сводят глаз поклонники её таланта.
– Завидуешь?
– Нисколько. Не каждого человека Бог метит. Многие поэтессы подражают Ахматовой, а я пишу от души.
– От души – и надо.
– Кстати, Ахматова не успокоилась, в другом своём стихотворении снова упомянула Оленьку.
– Желаешь прочесть?
– Желаю, – Татьяна вздёрнула подбородок и прикрыла глаза. – «О, как сердце моё тоскует! / Не смертного ль часа жду? / А та, что сейчас танцует, / Непременно будет в аду». А начало стихотворения такое: «Все мы бражники здесь, блудницы, / Как невесело вместе нам! / На стенах цветы и птицы / Томятся по облакам». – Это о нас.
Мария усмехнулась.
– К вам ходят только бражники и блудницы?
– «Ходят»?! – Татьяна резко повела рукой, отчего по воде понеслись круги. – Ты, Мара, употребила не тот глагол. В «Бродячей собаке» – живут! А всё, что находится выше нашего подвала – вечный сумрак.
– Поэтично сказала.
– Спасибо. И прошу прощения, мне просто необходимо передать тебе атмосферу «Бродячей собаки».
– Почему – необходимо?
– Это связано с целью моего приезда.
– Скажешь, наконец?
– Позже.
– Любишь ты загадки.
– Потерпи.
– Да я с удовольствием тебя слушаю. Волнуюсь только из-за Степана. Подумает: жена – потерялась.
– Что значит – потерялась? Ты не имеешь права задерживаться?
– Имею право, но лучше Степана предупредить.
Татьяна удивилась.
– Как?!
– Через банщицу. К нему отправят посыльного, и тот скажет, что мы с тобой в бане. Надеюсь, Стёпа тебя не забыл.
– Пусть только попробует!
– И вот о чём я подумала, вино кончается, не заказать ли ещё?
– Заказать! – лицо Татьяны выражало восторг.
– Или лучше коньяк?
– Мара – ты гений!
Татьяна зачерпнула ладонью воду и взметнула руку вверх. Полетели брызги на статую.
На столе появились рюмочки, графинчик с коньяком и вазочка с нежными плодами инжира.
Татьяна, сев в кресло, посмотрела на вазочку.
– Не знала, что инжир подходит к коньяку.
– Не ко всякому, – Мария взяла графинчик и стала наполнять рюмки. – Этот коньяк сочетается со вкусом инжира, у него букет ванильных тонов, и такой букет даёт Чингури, это сорт винограда.
– Мудрено! А как называется коньяк?
– «Очень старый».
– Правда, так и называется?
– Так и называется. Наш коньяк двенадцатилетней выдержки.
– Ого!
Мария поставила графинчик.
– Я тебе не рассказывала, мой отец был знаком с создателем грузинских коньяков Давидом Сараджишвили. Вот кого Бог отметил.
