Эллисон Майклс "Не верь глазам своим"

После такого фурора в клубе модельеров уже ничто не могло омрачить мой день. Мне так казалось. Уроки Джонатана заканчивались часом раньше, и няня Мария забирала нас обоих с личным водителем, отвозила домой и кормила ужином. По понедельникам и четвергам, когда я задерживалась в кружке, не было смысла дважды мотаться туда-обратно, поэтому Мария отводила Джонатана в парк или в кафе неподалёку выпить какао.

В тот день я счастливая вышла за ворота школы, готовясь встретиться с братом и няней у машины. «Мерседес» мистера Рено стоял на привычном месте под тенью каштана, но ни Джонатана, ни Марии нигде не было видно. Решив, что они уже поджидают меня внутри, я забралась в салон. Мы ждали пятнадцать минут, потом полчаса, но они так и не пришли. Мистер Рено много раз трезвонил Марии, я – Джонатану, но телефоны обоих были отключены.

Я разволновалась, но мистер Рено храбрился и не показывал своих опасений двенадцатилетке, сжавшейся на заднем сидении. Вопреки строгим наказам отца не беспокоить без причины, водитель позвонил ему посреди рабочего дня и сообщил о том, что юный мистер Лодердейл не появился. Отца, похоже, больше взволновал тот факт, что его отвлекли от работы по таким пустякам. Задержались где-то в парке, что тут такого? Джонатан обожал кормить уток, смотреть на корабли или лазать по лесенкам на детской площадке. Мама, которой я позвонила и отвлекла от делового ланча с соосновательницами фонда, была того же мнения.

Мы прождали ещё час. Объехали окраины, заглянули в места, куда могли забрести мисс Веракрус и Джонатан, заглянули в школу, прежде чем снова беспокоить таких занятых Лодердейлов. Наверняка мы смотрелись забавно – Геракл в чёрном костюме и школьница с двумя хвостиками, таскающаяся за ним по пятам с рюкзаком. Мне было уже двенадцать, так что кое-что я уже понимала. Мистер Рено тревожился, но не подавал виду и улыбался на все мои вопросы. Как бы строго он ни выглядел, а внутри был мягче пудинга и умел найти к детям подход.

В конце концов, мы поехали домой, надеясь, что две пропажи всё же найдутся там. Но особняк был пуст и казался жутким – столько комнат, а все молчаливо необитаемы. Тогда-то я впервые почувствовала страх мистера Рено. От сына хозяев и его няни не слышалось вестей уже три часа. В этот раз к отвлекающим звонкам водителя мама и папа отнеслись со всей серьёзностью.

К вечеру дом наводнили незнакомцы в устрашающей форме со значками полиции, люди в тёмной одежде с компьютерами и сурового вида мужчина с бородой и узкими глазками. Если на него и произвёл впечатление наш особняк, как на его коллег – те вертели головами и присвистывали, едва переступали порог – то этот человек виду не подал. Он раздавал поручения всем и каждому, со знанием дела контролировал процесс и умудрялся сохранять хладнокровие, когда мои родители сходили с ума от страха. Дом превратился в тонущий корабль – по паркету, как по пробитой палубе суетливо бегали люди, а меня подташнивало от этой постоянной перестановки действующих лиц, так что я путалась, кто есть кто. А в душе моей зияла огромная пробоина.

Пропади любой другой мальчишка, полиция бы занялась поисками не с таким рвением. Деньги открывают любые двери, а папа умел стучаться. О Джонатане никто бы не позаботился с такой самоотдачей, если бы в полицейском участке Хэмпдена, в кабинете капитана Фрэнка Гувера не раздался тревожный звонок от Роджера Лодердейла и самого мэра Балтимора, с которым тот раскидывал покер и курил сигары в джентльменском клубе «Сомерсет» по четвергам. Полиция тут же среагировала на вызов и не отмахнулась от пропажи ребёнка, хотя при других обстоятельствах отложила бы расследование до «лучших времён».

Меня отослали наверх, но как я могла усидеть в одиночестве комнаты, когда мой брат пропал, а родителей готовили к худшему? Мама зашла ко мне всего раз и снизошла до непривычной нежности. Погладила по голове и заверила, что всё будет хорошо, хотя руки её тряслись, а в глазах стоял туман из слёз.

Я пыталась рисовать – создание новых эскизов всегда успокаивало и занимало меня, если было скучно. Но шум внизу сильно отвлекал, желудок сворачивался узлом от голода и страха за Джонатана, а нежнейшее покрывало кровати кололо иглами, так что я постоянно выскальзывала из спальни и пробиралась к эпицентру спасительной операции. Пыталась подслушать, о чём говорят взрослые, но урывки фраз никак не складывались в понятную картину.

Я расслышала, как кого-то отправили опросить сотрудников школы. Кого-то – разослать описание моего брата по всем участкам. Кого-то – подключиться к телефонной линии на случай, если позвонят похитители. Пару раз меня прогоняли наверх, но вскоре перестали замечать. Я уселась на верхней ступеньке лестницы и настроилась на суетливую, паническую волну дома.

В нём находилось больше пятнадцати человек, но никому из них не было до меня дела. Пока я не расслышала шаги. Ко мне подошёл совсем ещё молодой офицер и опустился рядом.

– Тебе не стоит подслушивать. – Мягко сказал он, вовсе не пытаясь меня запугать. – Взрослые заняты работой.

– Но я хочу знать. – Заупрямилась я, позабыв о правилах этикета матери. – Это ведь мой младший брат… Я переживаю за него.

– Я понимаю, но лучше тебе быть подальше от всего этого.

– Джонатан пропал?

Мне не хотелось быть подальше. Хотелось, чтобы меня обняли и сказали, что Джонатан обязательно найдётся. Ввели в курс дела, ведь я уже не была маленьким ребёнком и всё понимала. Хотела помочь. И ни один из тех всезнающих взрослых не подумал о моей помощи. Только этот полицейский.

– Сара… – Заговорил он. – Ты ведь Сара, правильно?

– Да.

Он достал из кармана чёрную книжицу и заправленную за обложку ручку.

– Я хотел бы задать тебе несколько вопросов, если можно. – Его голос успокаивал, глушил тревогу дома. – Ты могла бы очень помочь своему брату.

Мне захотелось воскликнуть, что я готова на всё, но я лишь кивнула. Полицейский осторожно расспросил меня о Джонатане, и его интересовали не только подозрительные личности, что могли вертеться около школы, или странности, которые я могла бы заприметить как никто другой, ведь мы всегда были вместе. Его интересовал сам Джонатан. Чем он увлекался, каким он был, что любил и с кем дружил. Белые странички его блокнота постепенно заполнились корявыми зигзагами чернил.

– Давай я провожу тебя в комнату. – Предложил он, и я послушно пошла наверх. Он будто хотел огородить меня от лишних потрясений, защитить от страхов и взрослых разборок.

– Постарайся больше не подслушивать, хорошо? Если тебе что-то понадобится, то позови меня. – Тепло улыбнулся он и уже у дверей добавил. – Мы обязательно найдём твоего брата.

– Как вас зовут? – Окликнула я, прежде чем он вышел.

Я навсегда запомнила эти светло-коричневые глаза. И движение губ, когда полицейский сказал:

– Ричард Клейтон.

На следующий день имя моего брата звучало во всех новостях. Его фотография смотрела на прохожих со всех передовиц. Непокорный вихор каштановых волос, карие глаза, мальчишечья ухмылка и родинка над правой губой. И шрам… шрам на правой брови. Упал с велосипеда, когда хотел порисоваться перед соседской девчонкой и проехать без рук. Восемь швов, ушат слёз и полоска белёсой кожи между густыми волосками – всё это осталось у Джонатана после падения.

Ровно пятнадцать лет спустя я смотрела на человека с такой же каштановой шевелюрой, цветом глаз и той самой родинкой, но мальчишечья ухмылка давно пропала. Мой брат вырос, но в каждом движении его бровей узнавался тот самый мальчишка, что пропал пятнадцать лет назад.

Три человека в холле звучали как прерывистое дыхание – мы могли лишь издавать звуки вдохов. Наши мысли создавали больше шума, чем мы сами. В моей грудной клетке творилось что-то невообразимое. Путаница из радости и недоверия.

Когда этот человек вошёл в наш дом и заявил, что он Джонатан Лодердейл, мой брат, я отступила назад и задохнулась от возмущения.

– Как вы смеете? – Выдохнула я еле слышно. – Приходить сюда и бередить старые раны. Мой брат пропал много лет назад.

И этот самозванец не первый, кто пытался поглумиться или нажиться на нашем горе. Две недели тротуар перед воротами осаждали корреспонденты из всевозможных газет, журналисты с местных каналов с микрофонами и камерами наперевес, стервятники с притворной благодетелью и ненастоящими сведениями о местонахождении Джонатана. Все они хотели получить звёздную репутацию, гонорар за сенсационное интервью или вознаграждение за ложь.

По всему периметру дежурили полицейские и нанятые папой люди из частной охранной фирмы. Им удавалось сдерживать напор журналистов, а осведомителей тщательно проверяли люди капитана Гувера. Но ни один из них не принёс добрых вестей или хотя бы полезных сведений. Лишь выдумки о том, что Джонатана видели в Иннер Харбор, запихивали в белый фургон или сажали на поезд до Вашингтона. Бредни, не стоящие и цента предложенных отцом денег за информацию. Каждое слово тут же проверялось специальной группой, брошенной на дело об исчезновении. Но звонка о предложении выкупа так и не поступило. Ни одна камера не зафиксировала Джонатана или Марию Веракрус. Ни один свидетель не мог дать ничего полезного.

Все эти люди лишь усиливали терзания. Но ни один из них не опустился так низко, чтобы прийти к нам домой и представиться Джонатаном.

До этого дня.

– Убирайтесь. – Огрызнулась я, но гость не двинулся с места и лишь примирительно выставил ладони вперёд.

– Погодите, прошу вас. Я знаю, что не достоин вашего доверия, но просто выслушайте меня.

– Я не стану вас слушать. И тем более не позволю увидеться с матерью. Уходите…

– Я действительно ваш брат.

– Констанс, вызывай полицию.

– Прошу, не надо полиции. – Попросил незнакомец, когда Констанс потянулась к телефону на тумбе. – Я Джонатан Уорнер Лодердейл. Второе имя дали мне в честь деда, Уорнера Фицджеральда Лодердейла. Мне двадцать пять лет

В животе натянулся нерв от услышанного, но я не собиралась поддаваться на уловки.

– Это любой может узнать из интернета. – Возразила я и кивнула Констанс, которая зависла с трубкой в руках, не зная, как ей поступить.

– Может быть. – Не сдавался самозванец. – Но мог бы я узнать о том, что родился в полдесятого утра двадцать девятого июля и месяц пролежал с мамой в больнице из-за отита?

У меня закружилась голова, а он всё не унимался:

– Или что в детстве я не мог заснуть без голубого медвежонка Ленни, который мне подарила няня Мария? Или что я ненавидел котлету из гамбургеров и постоянно отдавал её старшей сестре? Тебе…

Позвоночник сдавило со всех сторон, ладони так взмокли, что держи я что-нибудь в руках, оно бы тут же выскользнуло и шлёпнулось на пол. Я застыла с открытым ртом, как и Констанс.

Завладев нашим помешательством, проходимец заговорил уже более уверенно:

– В первом классе я подвернул лодыжку, играя в футбол. Во втором – сломал руку, когда свалился с дерева в парке Раш Филд. Туда нас водила мисс Веракрус по субботам, помнишь? А ты любила рисовать и разрисовала мой гипс Черепашками-ниндзя, которых я обожал. Мы с тобой складывали пазлы с изображением лошадей, потому что ты их очень любила, но когда мама отправила тебя на курсы верховой езды, ты убежала в слезах.

Рука непроизвольно потянулась вверх и сжала губы, чтобы оттуда не вырвался крик ужаса. Конечно, я всё это помнила. Но как мог знать он? Если только…

– Я был таким неуклюжим, что постоянно попадал в переделки. Этот шрам, – он указал на правую бровь. – Получил, когда свалился с велосипеда, помнишь? Пытался впечатлить Молли Дэвидсон из соседнего дома.

Я и так готова была заорать что есть силы от всего, что услышала, но незнакомец – или же очень хороший знакомый – оттянул ворот джемпера и сказал то, что добило меня окончательно:

– А как-то раз я опрокинул на себя кипяток.

Под тёмной тканью морщилась обожжённая кожа, зажившая много лет назад. Кругообразный ожог зиял на его груди, прямо под ключицей, в том месте, где и у Джонатана.

– Если я вру, то откуда я мог всё это узнать? Ведь о таком в газетах не пишут.

Послышался глухой удар трубки – Констанс положила её на место, так и не вызвав подмогу.

Наступило молчание. Долгое, болезненное, всё ещё полное сомнений, но и чего-то ещё. Этот человек клялся, что он мой брат. Я глядела в его глаза – точь в точь мои – и пыталась прочитать, говорил ли он правду или мастерски лгал.

Когда тишина стала подкашивать колени, я наконец отняла ладонь ото рта и еле-еле прошептала:

– Джонатан? Это и правда ты?

Глава 5

Последние полгода Марк был первым, кому я звонила, чтобы поделиться радостью или поплакаться в жилетку. Один его поцелуй высасывал всю горечь, дарил сладость, будто я пробовала конфету на вкус. Одно его слово «любимая» в трубку стирал весь мир вокруг.

Но сегодня я впервые захотела набрать совершенно другой номер. Того, кто заверил бы меня, что я не сошла с ума. Кто проверил бы всё, что наговорил незнакомец, и убедил меня в его правдивости. Кто успокоил бы меня мягким голосом как тогда, пятнадцать лет назад на этой самой лестнице.

Немыслимо, что образ Ричарда первым всплыл в памяти, но я всё же набрала верный номер и попросила Марка сейчас же мчаться в Хэмпден. Сбросив звонок, я вернулась в гостиную, где творилось что-то сюрреалистическое.

Констанс хлопотала с подносом, поднося кофе и угощения, словно мы решили устроить соседские посиделки со сплетнями и воспоминаниями о прошлом. Её щёки горели огнём, а руки дрожали, отчего фарфор на подносе мелодично позвякивал. Отец никогда ещё не казался мне таким несобранным. Если Роджера Лодердейла и могло что-то выбить из колеи, так это возвращение пропавшего сына домой. Он сидел в кресле, выбрав напиток покрепче кофе да чая. Виски волновался в его бокале, пока он с любовью и непониманием разглядывал повзрослевшего Джонатана. Он забывал моргать – мало ли тот исчезнет так же внезапно и ещё на пятнадцать лет.

Мама восстала, как феникс из пепла, правда, из своей постели. Она покинула скорбное уединение наверху, как только мы осторожно сообщили ей новость. Сперва она не поверила, потом накричала на нас, потом расплакалась… А теперь сидела в сантиметре от взрослого сына всё с теми же альбомами, что заставила Констанс перетаскать из спальни, и предавалась общим воспоминаниям. Оглядывалась на сына, поглаживала его по щеке и хохотала так же задорно, как в детстве. Неужели та чопорная, холодная хозяйка поместья Лодердейлов появилась лишь оттого, что её сердце замёрзло от потери дитя? А теперь оно оттаивало стремительнее кубика льда, что забыли убрать в морозилку.

Родители поверили незнакомцу с полуслова. Что касалось меня… что ж, я стояла в сторонке, разглядывая убедительную сцену воссоединения с долей скепсиса. Так игрок в покер раздумывает, идти ли ему ва-банк с выпавшей комбинацией. Так вор мешкает в темноте перед забором с надписью «Злая собака». Так пловец колеблется на краю обрыва перед нырком в толщу тёмной воды.

Я отстранённо наблюдала за объявившимся братом, пытаясь уловить промах в поведении, неточность в интонациях, погрешность в легенде. И в то же время пытаясь отыскать внутри причины поверить ему на слово, ведь всё – поведение, манеры, легенды – сходилось в идеальных показаниях, к которым не сможет придраться самый опытный следователь.

Он вёл себя в точности, как мой брат на пятнадцать лет старше. В тональностях его голоса я даже улавливала писклявые нотки, что проскакивали у Джонатана до того, как голос стал ломаться. Он не фальшивил, играл по нотам. Едва мама перелистывала альбомную страницу и указывала на фотографию, он тут же подхватывал воспоминание на запечатлённом кадре.

– А вот это наше первое Рождество в этом доме… – Заворожённо рассказывала мама, поглаживая общую фотографию на фоне камина. – А это День Благодарения. Тебе тогда было…

– Четыре и я нарядился индейкой. – Закончил фразу мой реальный или притворный брат. – Костюм мне сшила Мария из старых занавесок, а внутрь напихала поролон.

– Верно. – Просияла обнадёженная мама, и открыла следующую порцию снимков. – А это первый день Сары в школе. Она…

– Расплакалась в машине, пока мы ехали с мистером Рено на первое занятие. – Снова додумал Джонатан или его двойник.

– А это…

– Наш поход в океанариум. Я тогда испугался акулу и неделю боялся принимать ванну.

Полное попадание по всем мишеням. Он помнил даже то, что, казалось, не мог помнить, ведь ему было четыре. Как много воспоминаний хранятся в нашей памяти с таких ранних лет? Даже я смутно помнила свой первый школьный день. Лишь обрывочные картинки, как я перемазываюсь слезами и соплями на заднем сидении, как мистер Рено ободряюще просит не вешать нос, как Мария достаёт платочек и утирает мои щёки, приговаривая:

– Ты же не хочешь показаться перед всеми в таком виде, Сара?

– Сара! Сара!

Мамин голос выдёргивает меня из прошлого, и я вижу, как три пары глаз внимательно смотрят на меня.

– Простите, я прослушала.

– Я говорю, присядь с нами, выпей кофе. Это ведь твоё любимое печенье. – Просит мама, кивая на диван рядом с ними, но я мешкаю, когда Джонатан снова выдаёт сущую правду:

– Овсяное, с шоколадной крошкой. Так ты до сих пор любишь его?

Мария пекла это печенье так часто, что могла бы замесить тесто с завязанными глазами, одной рукой. Когда она исчезла вместе с Джонатаном, печь для меня стала Констанс и выходило у неё даже лучше, но я навсегда запомнила именно то, нянино печенье, потому что всегда делила его с братом.

– Д-да. – С заиканием согласилась я, видя, что все ждут моего ответа. – До сих пор.

В немногословности я перещеголяла даже отца. Хорошо, что мама взяла разговор в свои руки, потому что я так погрузилась в беседу со своими сомнениями, что не смогла бы вести ещё одну.

Толстый альбом и десятки воспоминаний спустя отец всё же решил прервать обмен любезностями, поставил стакан на столик и прокашлялся.

– Джонатан, это, конечно, всё прекрасно, но…

Мама бросила на него предостерегающий взгляд, а я – благодарный. Роджера Лодердейла не так легко провести, как его супругу. Доверяй он всем и каждому, никогда бы не создал миллионную империю. Его практичность восторжествовала над более возвышенными чувствами, и он произнёс:

– Что произошло? Где ты был все эти годы? Мы искали тебя повсюду…

– Роджер, не сейчас. – Осадила его мать. – Давай отложим расспросы и просто порадуемся, что наш мальчик вернулся домой.

Как же быстро мама выбралась из чешуи и доверилась незнакомцу! Её мальчик мог оказаться кем угодно, как бы достоверно ни звучали его слова. Мы готовы найти любые оправдания происходящему, если наши надежды исполнились. А мама мечтала об этом моменте все последние пятнадцать лет.

– Ничего, мама. – Джонатан тронул мою маму за руку. От того, что он назвал её мамой, разряд прошёлся по всем моим конечностям. – Я готов ответить на любые вопросы, но, боюсь, что всех ответов у меня нет.

– Что это значит? – Впервые встряла в разговор я и настала моя очередь принимать гневный взгляд матери.

– Я помню не всё. – Знакомый незнакомец тяжело вздохнул и опустил глаза. – Помню, как закончились уроки. Это был понедельник, и ты задержалась на своих курсах модельеров, поэтому Мария встретила меня у ворот и повела в «Свит Ривер» выпить какао. Мы всегда заходили туда, чтобы скоротать час, прежде чем мистер Рено забирал нас у школы.

Этой же теории придерживалась и полиция, когда воспроизводила цепочку событий. Джонатан и Мария покинули территорию школы и исчезли с камер наблюдения. В две тысячи восьмом технологии ещё не зашли так далеко. Людей искали по горячим следам, а не по наводкам программ распознавания лиц. Полиция проверила каждое заведение, каждый метр по пути от школы Вест Ройал до кафе «Свит Ривер», но тогда камеры ещё не висели на каждом углу, как сейчас. Куда пропавшие подались после занятий, оставалось загадкой, которую никто так и не разгадал. Офицеры расспросили работников кафе, показали им свежие фотографии Джонатана и Марии, но те лишь качали головами. До «Свит Ривер» они так и не дошли, так и не выпили сладкого какао…

И этот человек мог раскрыть тайну, почему. Разгадать загадку, что не удалось ни полиции, ни Ричарду.

– Помню, как мы дошли до прачечной на Калвертон-роуд. – Продолжал брат. – Марию кто-то окликнул по имени, мужчина. Всё, что я помню. Грубый, удивлённый голос. А потом всё…

– Что, всё? – Испуганно переспросила мама, хватаясь за сердце.

Папа придвинулся чуть ближе, я сделала шаг вперёд и опёрлась о спинку кресла, что разделяло меня с семьёй. Схватилась за него, как за надёжную опору, пока Марк не приехал. Потом буду хвататься за него.