Николай Карамзин "Василий III. История государства Российского"

Василий III. История государства Российского
Николай Михайлович Карамзин

Собиратели Земли Русской
Личность великого князя Московского Василия III долгое время оставалась в тени фигур его предшественника Ивана III и наследника Ивана Грозного. Между тем именно Василий Иванович завершил собирание исконно русских земель вокруг Москвы, приняв в состав единого государства Рязанское, Смоленское и Псковское княжества. Василий III был первым князем, чье правление уже не было омрачено ордынской зависимостью. При нем формируется идеологическая и религиозная концепция «Москва – Третий Рим», озвученная игуменом Спасо-Елеазаровского монастыря Филофеем. Княжению Василия III посвящен седьмой том фундаментального труда Н.М. Карамзина «Истории государства Российского».

Оценку, данную Василию III Н.М. Карамзиным, дополняют труды историков С.М. Соловьева и Н.И. Костомарова, а также заметки иностранных путешественников, посетивших Российское государство в конце XV – первой половине XVI столетия.

Проект «Собиратели Земли Русской» реализуется Российским военно-историческим обществом при поддержке партии «Единая Россия».

Василий III. История государства Российского

© Российское военно-историческое общество, 2023

© Оформление. ООО «Проспект», 2023

Предисловие к серии

Дорогой читатель!

Мы с Вами живем в стране, протянувшейся от Тихого океана до Балтийского моря, от льдов Арктики до субтропиков Черного моря. На этих необозримых пространствах текут полноводные реки, высятся горные хребты, широко раскинулись поля, степи, долины и тысячи километров бескрайнего моря тайги.

Это – Россия, самая большая страна на Земле, наша прекрасная Родина.

Выдающиеся руководители более чем тысячелетнего русского государства – великие князья, цари и императоры – будучи абсолютно разными по образу мышления и стилю правления, вошли в историю как «собиратели Земли Русской». И это не случайно. История России – это история собирания земель. Это не история завоеваний.

Родившись на открытых равнинных пространствах, русское государство не имело естественной географической защиты. Расширение его границ стало единственной возможностью сохранения и развития нашей цивилизации.

Русь издревле становилась объектом опустошающих вторжений. Бывали времена, когда значительные территории исторической России оказывались под властью чужеземных захватчиков.

Восстановление исторической справедливости, воссоединение в границах единой страны оставалось и по сей день остается нашей подлинной национальной идеей. Этой идеей были проникнуты и миллионы простых людей, и те, кто вершил политику государства. Это объединяло и продолжает объединять всех.

И, конечно, одного ума, прозорливости и воли правителей для формирования на протяжении многих веков русского государства как евразийской общности народов было недостаточно. Немалая заслуга в этом принадлежит нашим предкам – выдающимся государственным деятелям, офицерам, дипломатам, деятелям культуры, а также миллионам, сотням миллионов простых тружеников. Их стойкость, мужество, предприимчивость, личная инициатива и есть исторический фундамент, уникальный генетический код российского народа. Их самоотверженным трудом, силой духа и твердостью характера строились дороги и города, двигался научно-технический прогресс, развивалась культура, защищались от иноземных вторжений границы.

Многократно предпринимались попытки остановить рост русского государства, подчинить и разрушить его. Но наш народ во все времена умел собраться и дать отпор захватчикам. В народной памяти навсегда останутся Ледовое побоище и Куликовская битва, Полтава, Бородино и Сталинград – символы несокрушимого мужества наших воинов при защите своего Отечества.

Народная память хранит имена тех, кто своими ратными подвигами, трудами и походами расширял и защищал просторы родной земли. О них и рассказывает это многотомное издание.

В. Мединский, Б. Грызлов

«Не гений, но добрый правитель». Карамзин о Василии III

Умнейший человек в России, как назвал его император Николай I, Александр Сергеевич Пушкин глубже и точнее прочих современников Карамзина оценил «Историю государства Российского». Пушкинская характеристика этого труда своей лаконичной выразительностью ярко подсвечивает то, что долгое время составляло предмет спора между историками и литературоведами. Для первых карамзинская «История…» слишком близка к изящной словесности, с избытком литературна и живописна. Для вторых она маргинальна в отношении художественной прозы, слишком документальна и фактографична, лишена фабульности и того главного, что заставляет читателя «над вымыслом слезами обливаться», – то есть самого вымысла; словом, это научный труд.

Карамзинская «История…» не то и не другое. Не документальный роман и не научная монография. Пушкин отлично это увидел и блестяще сформулировал: «Карамзин есть первый наш историк и последний летописец. Своей критикой он принадлежит истории, простодушием и апофегмами (нравоучительными изречениями. – Н. И.) – хронике. Критика его состоит в ученом сличении преданий, в остроумном изыскании истины, в ясном и верном изображении событий. Нет ни единой эпохи, ни единого важного происшествия, которые не были бы удовлетворительно развиты Карамзиным. Где рассказ его неудовлетворителен, там недоставало ему источников: он их не заменял своевольными догадками. Нравственные его размышления своею иноческою простотою дают его повествованию неизъяснимую прелесть древней летописи. Он их употреблял как краски …»

А.С. Пушкин. Автопортрет.

Комплект почтовых карточек

«К столетию со дня смерти А.С. Пушкина». 1937

В своем многотомном и многолетнем труде Карамзин одновременно и строгий историк, и словесный художник. Как историка его нередко обвиняли в произвольных толкованиях, пренебрежении фактами ради занимательности изложения и даже злонамеренном «очернительстве» неоднозначных исторических персон. Но отношение Карамзина-ученого к вымыслу слишком известно, чтобы эти обвинения имели под собой прочную основу. Его принцип, сформулированный в предисловии к «Истории государства Российского», – «взыскательная и строгая критика», не позволяющая историку «для выгод его дарования обманывать добросовестных читателей, мыслить и говорить за героев, которые уже давно безмолвствуют в могилах.

…Что ж остается ему, прикованному, так сказать, к сухим хартиям древности? Порядок, ясность, сила, живопись». Историк, ищущий в «преданьях старины глубокой» истину, исходит из наличных фактов, из заданных реальностью событий. «Он творит из данного вещества: не произведет золота из меди, но должен очистить и медь».

Натура художника, словесного живописца натолкнула Карамзина на мысль следовать в своем труде путями летописцев. Кто знаком с древнерусским летописанием и не чужд литературного вкуса, не лишен чувства стиля, тот знает, вместе с Пушкиным, эту «неизъяснимую прелесть древней летописи», выразительную «поджарость» ее языка, ее простодушную бесстрастность, порой, однако, перемежаемую самыми горячими эмоциями хрониста. В иной формулировке Александра Сергеевича: «… трогательное добродушие древних летописцев, столь живо постигнутое Карамзиным и отраженное в его бессмертном создании». Каково же отношение летописцев к домыслу и вымыслу, к подтасовкам и «переписываниям истории», в чем так уверенно их обличают порой современные читатели?

Древнее русское летописание, создававшееся монахами-книжниками, имеет в основе своей богословие. Историю летописец понимал как область соработничества человека и Бога. Человек действует, Бог творит Свою волю, направляя движение истории. В непрерывно происходящих на земле событиях люди могут прочитывать волю и деяния Господни. А следовательно, изучая прошлое, познавать самого Бога. Современное богословие формулирует это так: «… Исследование человеческой истории с целью выявления в ней непрестанно действующего Божественного промысла может… рассматриваться как… способ естественного богопознания»[1 - Давыденков О., протоиерей. Догматическое богословие: учебное пособие. М.: Издательство ПСТГУ, 2013. С. 74.]. История – святыня, прикосновение к ней должно быть трепетным и благоговейным. И только – чистыми руками, только очищенным от порочных страстей сердцем, только нелживыми устами. Сознательно искажать историю означало осквернить эту святыню. Все равно что надругаться над Священным Писанием. Так понимал свой труд богобоязненный и усердный к Истине монах-летописец.

Карамзин, после короткого периода увлечения масонством в молодости, сделался добрым христианином. Его понимание истории созвучно с летописным. Зачин его исторического труда – плод глубоких раздумий ученого, мыслителя, художника. «История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству…»

За два столетия после Карамзина поле истории российской исхожено вдоль и поперек тысячами ученых, великих и не очень. Десятками или сотнями тысяч их сочинений и исследований заполнены библиотеки. История как наука ушла далеко вперед от благословенных времен, когда русскую древность только открывали, как Америку, и Карамзин, по слову Пушкина, стал ее Колумбом. Для современного любителя истории, а тем более того, кто выбрал ее своим профессиональным поприщем, Карамзин может служить лишь отправной точкой увлекательного путешествия в глубь веков. По любой эпохе, любому событию, любой исторической персоне найдутся более точные, подробные и глубокие научные работы.

Но Карамзина следует чтить как первопроходца. Не столько как академического исследователя, сколько как знаменосца русской истории, поднявшего высоко державные хоругви отечества. Он создал великую книгу о нашем былом. Собрал воедино наше минувшее, разбросанное по ветхим документам, и показал его как драматическое действо, непрерывное на протяжении веков. Честь ему за это и хвала! Чтение Карамзина увлекает доныне и взыскательного, и неискушенного читателя. Он сам в предисловии к своему труду объяснил причину этого: «Любовь к отечеству дает его кисти жар, силу, прелесть».

* * *

В «Истории государства Российского» Карамзин выработал эпический стиль, в котором следование истине факта сочетается с художественной насыщенностью. С драматизмом сюжетов, предоставленных самой историей и разбавленных прямою речью исторических персон, сочностью словесной мозаики, занимательным психологизмом. Карамзин-ученый педантичен и скрупулезен в передаче картин прошлого, но эмоционален и ярок как писатель, щедр на нравственные оценки поступков своих героев, портретные наброски. Афористичен как мыслитель: «в делах государственных несчастие бывает преступлением», «богатство не заменяет доблести», «с варварами не должно быть варваром».

Одной емкой, яркой фразой он изобразил великого князя Московского Ивана III, представив его гением русской истории, звездой первой величины на небосклоне отечества: «Государствование Иоанна III есть редкое богатство для истории: по крайней мере, не знаю монарха, достойнейшего жить и сиять в ее святилище». Иван Васильевич, отец Василия III, создатель Русской державы, запустивший процесс превращения ее в царство и в империю, в полной мере заслуживает эту похвалу. Его сын многие таланты родителя не перенял. И все же оказался достойным преемником. Не уронил отцовой чести, не промотал его наследство, не вверг страну в беды и несчастия. Берег ее, как умел, и собственному сыну, Ивану IV, оставил наследство еще большее. «Государствование Василия казалось только продолжением Иоаннова, – пишет Карамзин. – Будучи, подобно отцу, ревнителем самодержавия, твердым, непреклонным, хотя и менее строгим, он следовал тем же правилам в политике внешней и внутренней… не унизил России, даже возвеличил оную».

А. Флоров. Николай Михайлович Карамзин.

С оригинала В. А. Тропинина. 1815

Вот портрет великого князя Московского Василия III в регалиях монарха кисти Карамзина. Находясь в анналах истории между двумя великими, двумя Иванами, дедом и внуком и «уступая им в редких природных дарованиях – первому в обширном, плодотворном уме государственном, второму – в силе душевной, в особенной живости разума и воображения, опасной без твердых правил добродетели, – он шел путем, указанным ему мудростию отца, не устранился, двигался вперед шагами, размеренными благоразумием, без порывов страсти, и приближился к цели, к величию России, не оставив преемникам ни обязанности, ни славы исправлять его ошибки; был не гением, но добрым правителем; любил государство более собственного великого имени и в сем отношении достоин истинной, вечной хвалы, которую не многие венценосцы заслуживают. Иоанны III творят, Иоанны IV прославляют и нередко губят; Василии сохраняют, утверждают державы и даются тем народам, коих долговременное бытие и целость угодны Провидению».

Что главное для автора «Истории…» в личности Василия III как правителя? Он «снискал общую любовь народа». Чем же? Какими свойствами души, отразившимися в его деяниях? По Карамзину, важнейшее свойство государя, дающее его стране благоденствие, пролагающее ей добрый путь к развитию, – благоразумие. Для Карамзина-христианина благоразумие же в первую очередь – это обуздание собственных страстей. Той «силы душевной, особенной живости разума… опасной без твердых правил добродетели», буйство которой оказалось так губительно для второй половины царствования Ивана Грозного. Не говоря уж о страстях явно порочных, низменных.

Карамзин сравнивает Василия III с другими правителями той же эпохи, «редким собранием венценосцев, знаменитых делами и характером». Карл V, Генрих VIII, Сулейман Великолепный, Густав Ваза… Вывод неутешительный для этих монархов и их стран: «… все имели ум и дарования отличные. Но была ли счастлива Европа? Видим, как обыкновенно, необузданность властолюбия, зависть, козни, битвы и бедствия: ибо не один ум, но и страсти действуют на феатре мира».

Это излюбленная мысль Карамзина и как историка, и как нравоучителя: «В самых благих, общеполезных деяниях государственных видим примесь страстей человеческих», доставляющих несчастья народам и их властителям. Нет идеальных государей, приносящих всем своим подданным исключительно только благо. Но правление Василия III в этом плане выигрышно на фоне его современников-монархов. Хотя и его политика не лишена была игры страстей, злой несправедливости в отношении, скажем, удельных князей или младших родственников, без вины, по политической сообразности брошенных в темницу (как то: сводный брат Василия Дмитрий и углицкие княжичи, его двоюродные братья, заточенные еще Иваном III). Однако история не дает нам кумиров, идеальных фигур без единого изъяна для преклонения перед ними, «будучи историею людей, или несовершенства», философствует Карамзин.

Василий III, не обладая гибким и глубоким умом, как его отец, не имел и столь кипучих разрушительных страстей, как его сын. Поддаваясь в своей политике обыкновенным человеческим чувствам и наклонностям, знал в том меру: «… был действительно более мягкосердечен, нежели суров, по тогдашнему времени». Потому вердикт истории вынесен в его пользу: он правил страной, «благоразумием заслуживая счастие в деяниях государственных».

* * *

Во времена великого государя Ивана III константинопольский двуглавый орел перелетел на берега Москвы-реки и начал вить гнездо на Боровицком холме. Во времена Василия III с орлиными крыльями над Москвой уже свыклись настолько, что более не считали диковинную птицу иноземной. Орел обрусел, получил свое законное место в русском политическом, религиозном, культурном пространстве. Его «прописка» на Руси была закреплена в документах концептуально-идеологического свойства и государственной важности.

Печать Ивана III Васильевича

(лицевая и оборотная стороны). 1497

Сравнительно некрупное еще в середине XV века удельное Московское княжество, глухие задворки мира, всего за полвека с небольшим превратилось в обширную Русскую державу, без пяти минут царство. На Европейском континенте родилась сверхновая звезда, пульсообразно расширяющая свои размеры и заявляющая себя как новый центр мира. По крайней мере, мира восточнохристианского, взамен угасшей и погибшей звезды православной Константинопольской империи.

Столь кардинальная перемена, радикальный поворот в истории Руси, произошла благодаря нескольким событиям, изменившим сознание русских людей и особенно русских государей. Во-первых, Русская церковь обрела автокефалию, независимость от Константинопольского патриархата, впавшего в «латинскую ересь» и заключившего договор с римским папой (Ферраро-Флорентийскую унию). Во-вторых, следствием духовного падения греков стал военный разгром и уничтожение их империи турками в 1453 году. В-третьих, великий князь Иван III женился на племяннице последнего константинопольского императора Софье Палеолог; его двор наводнили греки из свиты новой великой княгини, в придворные ритуалы стала проникать имперская пышность, а в регалии великокняжеской власти – инсигнии царьградских ромеев: для начала – тот самый двуглавый орел. В-четвертых, Русь скинула с себя остатки ордынского ига в военной кампании, известной как Стояние на Угре 1480 года, и сделалась единственной в мире независимой православной державой – остальные отныне прозябали в рабстве у иноверцев-«басурман». В-пятых, военно-дипломатический гений Ивана III в несколько раз расширил пределы Московского государства, положив начало ликвидации удельной системы в русских землях.

Неожиданно для самой себя Русь осознала, что она больше не бедная родственница в дырявом платье, а глава рода, потому что все старшие умерли либо покалечились, лежат парализованные. На ней теперь – ответственность за всех прочих, за всю родню. За сохранность дома и его благополучие, за сбережение жизней, за спасение душ для Царства Небесного. На плечах этой бывшей Золушки отныне лежала забота о хранении в чистоте истинной веры – Православия, а над головой ее замаячил венец константинопольских императоров.

Уже Иван III видел себя самодержцем всея Руси, а ученые книжники из духовенства величали его царем. Уже и внук его от первой жены Дмитрий был как соправитель венчан на великое княжение по чину коронования греческих царей. Но Дмитрия постигла опала, и на престол московский после смерти родителя в 1505 году взошел Василий. Сын греческой принцессы. Формально обладавший правом на византийский трон. А более того, по праву духовного преемства Руси от павшей империи, по праву наследования ментально переместившегося с Босфора на берега Москвы-реки царства Василий III имел все основания венчать себя короной православного царя. Однако царский венец надел на себя лишь его сын, Иван Грозный.

К. В. Лебедев.

Венчание и принятие царского титула Иоанном IV. XIX в.

Возможно, Василия тревожили воспоминания о венчании его сводного брата и политического врага – Дмитрия, которого он держал в темнице. Но возможно, рядом с ним просто не оказалось мудрого духовника, близкого архипастыря, который настоял бы на короновании царским венцом, придал бы решимости, убедил бы в легитимности и необходимости этого шага. У Ивана III таким духовником был архиепископ Вассиан Ростовский, у Ивана IV – митрополит Московский Макарий. Святитель Вассиан крестил новорожденного Василия, но наставником его стать не смог: умер, когда крестнику было два года. Однако Василий, должно быть, знал пламенное Вассианово «Послание на Угру», адресованное его отцу в 1480 году. И в память ему не могло не врезаться, как пророчествовал Вассиан, обращаясь к Ивану III: «… непоколебимую и безупречную царскую власть даст тебе Господь Бог в руки твои, Богом утвержденный государь, и сыновей сынов твоих в род и род и вовеки».

И без короны на голове Василий III вполне сознавал себя царем всея Руси, единственной царствующей персоной во всем православном мире, равной по статусу монархам иноверческих империй – Священной Римской, Османской. Иногда он использовал царский титул в своих грамотах внутри русских земель. Но чаще прибегал к нему в переговорах с иностранными дворами: с Тевтонским (Прусским) и Ливонским орденами, с Данией, с римским папой и римским цесарем. В сношениях с русским правителем титул «царь» употребляли в своих посланиях крымский хан, турецкий султан, православные иерархи Балкан.

При дворе великого князя была создана идеологическая концепция, подводившая прочную основу под русское самодержавие – и возводившая ее легитимность вовсе даже не к недавним событиям, связанным с падением Константинополя. Придворные книжники, занявшись умозрительной генеалогией Рюриковичей, вывели их родословное древо из корня Древнего Рима, от императора Августа. Подобные мифологические родословцы в европейских правящих домах тех веков были в порядке вещей. «Сказание о князьях Владимирских» не стало в этом ряду чем-то экстравагантным. Но более «практической» явилась вторая часть «Сказания…», повествующая о присылке на Русь царских регалий и атрибутов от императора Константина Мономаха его внуку, великому князю Киевскому Владимиру Мономаху. Русская «шапка Мономаха» отныне на столетия обретала коронационный функционал.

И именно во времена Василия III русскую историю впервые после Нестора Летописца опять начали вписывать во всемирную. У русских книжников появилась уверенность, что происходившее и происходящее на Руси вовсе не малозначимые в мировом контексте дела и события дальней провинции, заднего двора бывшей греческой империи и некогда подневольного татарского улуса. В «Русском хронографе», предположительно авторства Досифея Топоркова, Русь зазвучала органно-торжественно и громко, как великая держава, промыслом Божьим предназначенная к великим деяниям.

С расширением прав и могущества увеличиваются и обязанности. В этом не переставали убеждать Василия III те, кто по положению своему, по принадлежности к священному сану должен был вырабатывать идеологию царской власти на Руси. Ибо в монархическом государственном устройстве на земле они яснее других видели икону Царства Небесного, а в православном государе – образ Христа Вседержителя. Христос же – Царь благой и Пастырь добрый, Судия хотя строгий, но милостивый, податель всех благ, утешитель плачущих и гроза нечестивых. Уже Вассиан Ростовский в «Послании на Угру» вменял Ивану III в первейшие обязанности искреннее покаяние в личных грехах, мужественную защиту отечества и народа от врагов внешних, суд праведный своим подданным и любовь к ближним: «… никого не притеснять и быть милостивым к виноватым».

Знаменитый Иосиф Волоцкий, споривший и с Иваном, и с Василием даже до разрыва добрых отношений с тем и другим, в своем «Просветителе» учил русских самодержцев еще назидательнее, еще острее: «Всякий царь или князь, живущий в небрежении, не пекущийся о своих подданных и не имеющий страха Божия, становится слугой сатаны… У солнца свое дело: освещать живущих на земле, а у царя – свое: заботиться о всех своих подданных. Получив от Бога царский скипетр, следи за тем, как угождаешь Давшему его тебе, ведь ты ответишь Богу не только за себя: если другие творят зло, то ты, давший им волю, будешь отвечать перед Богом. Ибо царь естеством подобен всем людям, властью же подобен Богу Вышнему. И как Бог хочет спасти всех людей, так и царь должен охранять от всякого вреда, душевного и телесного, все, что ему подвластно… Царь злочестивый, не заботящийся о своих подданных, – не царь, но мучитель». Преподобному Иосифу вторит псковский монах Филофей, автор формулы «Москва – Третий Рим», напрямую адресуясь к Василию III: «… Перемени скупость на щедрость и немилосердие на милость. Утеши плачущих и вопиющих день и ночь, избавь обидимых от руки обидящих… Если добро устроишь свое царство – будешь сын света и гражданин вышнего Иерусалима».

Иосиф Волоцкий. Икона XVI в.

Давно подмечено, что карамзинская «История государства Российского» – это похвала русскому самодержавию, которым создалась и крепка была Россия; а кроме того – урок монархам, как нужно и как не нужно. Карамзин учил царей царствовать, направлять подданных к величайшему благу и даровать им счастье. Эта его излюбленная тема на страницах «Истории…», его государственный идеал, словно перекликается с наставлениями Иосифа Волоцкого и старца Филофея: «Самодержавие не есть отсутствие законов: ибо где обязанность, там и закон: никто же и никогда не сомневался в обязанности монархов блюсти счастие народное».

Но что же Василий III? Внимал советам? Карамзин ответил на этот вопрос в рассуждении о благоразумии великого князя и его «счастии в делах государственных»: «Рожденный в век еще грубый и в самодержавии новом, для коего строгость необходима, Василий по своему характеру искал средины между жестокостию ужасною и слабостию вредною».