Виктор Некрас "Метель"

Гнедого привязали к запяткам кареты, и Леон (так его про себя немедленно начал именовать Невзорович) упал на обтянутое красной кожей сиденье напротив Глеба.

– Без церемоний, – протянул он руку Невзоровичу, как только карета тронулась. – Леон. На «ты».

– Глеб.

– Так что же за дело у тебя к Радзивиллам? – Леон с любопытством оглядывал внутренности кареты, почти так же, как и Грегори с Власом два года назад, после достопамятной драки на Обводном канале. Правда, в отличие от друзей Невзоровича, в глазах Радзивилла любопытство было без удивления или даже восхищения – было видно, что ему не в новинку и гораздо большая роскошь. Ну да, Радзивиллы, богатейший род Княжества и Королевства, да и сейчас, пожалуй, богатейший род всех западнорусских земель.

– Мммм… – невнятно протянул Глеб, внезапно понимая, что его последующие слова могут быть восприняты двояко. – Видишь ли, Леон… я связан словом, к тому же моё дело скорее к кому-то…

– К кому-то более взрослому, – весело бросил Леон, блестя глазами. Улыбка его на какой-то миг стала странной, словно он увидел непонятную пока для себя опасность, но это выражение тут же исчезло, сменившись обычной весёлостью. – Успокойся, Глеб, ты меня ничуть не обидел. Я думаю, тебе нужен мой отец или кто-то из его братьев. Или даже дед.

Невзорович вздохнул с облегчением – не хотелось вот так сразу ссориться с Леоном. Молодой Радзивилл ему понравился своей весёлостью и открытостью.

– Твой отец? – переспросил он осторожно.

– Мой отец – Людвик Николай Радзивилл, клецкий ординат. Наше имение недалеко отсюда, в Клецке, но сейчас мы в Несвиже в гостях. Мой дядя – Михаил Гедеон Радзивилл. А дед – Михаил Иероним Радзивилл, сенатор-каштелян, виленский воевода. Кто-нибудь из них тебе подходит? Все они сейчас в замке, сможешь передать им своё поручение. Если нет, то можно поискать кого-нибудь ещё, например, другого дядю – Антония Генриха Радзивилла, правда, он сейчас в Пруссии живёт, князь-наместник Познанского великого княжества.

Невзорович почувствовал, что его голова уже готова закружиться от всех этих многочисленных Радзивиллов, старост, наместников, каштелянов и прочих князей и сенаторов.

– Думаю, твоего деда или отца будет достаточно.

Леон опять рассмеялся, словно замешательство Невзоровича да и весь этот разговор отчего-то доставили ему удовольствие.

На деле же никакого особого дела у Глеба к Радзивиллам не было, просто вспомнилось письмо от Кароляка, полученное несколько дней назад. Намёки, которые в нём содержались, живо напомнили ему зимний визит к Олешкевичу и заставили несколько дней гадать, что же всё-таки имело в виду его петербургский приятель. Странное было чувство – как будто вот-вот шевельнётся он и нечаянно стряхнёт какую-то невесомую завесу, или её сдует порыв внезапного ветра – и откроется ясная и связная картина, которую нужно было увидеть давно. И тогда он, Глеб, изумится тому, как он не заметил очевидного прежде.

Но завеса всё не стряхивалась, и что именно он должен увидеть, Глеб так и не понимал.

В любом случае, стоило последовать совету Кароляка, тем более, что Габриэль пообещал замолвить за него словечко. А вот стоило ли секретничать и надувать щёки перед симпатичным юнкером Гродненского полка, Глеб не знал. Но что сделано, то сделано, и поменяв сейчас своё мнение и признавшись, что едет просто так, а не по какому-то важному делу, он много потеряет в глазах нового знакомца. К тому же, кто знает, насколько этот гусар в курсе дел своего отца или дяди, или ещё кого-то из старших родственников. Мало ли… служит вон, даже и не в войске Королевства, а в русской армии, мундир русский носит…

Хотя…

Что ты городишь-то? – тут же сердито оборвал сам себя Невзорович. – Гродненские гусары – они все поголовно поляки да литва, они почти все когда-то императору служили!

Он почувствовал, что губы его кривит насмешливая, почти злая улыбка. Тень великого корсиканца незримо стояла над миром даже и через четыре года после его смерти, и невесть сколько будет стоять ещё – во всяком случае, до тех пор, пока живы его солдаты.

Леон не заметил ничего – ни внезапной сумрачной задумчивости своего визави, ни странной усмешки на его губах – он то и дело указывал в оконце кареты на что-нибудь неподалёку от дороги и рассказывал, кто и когда распахал это поле, кого застукали на вон той луговине берегини, в каком лесу несколько лет назад заполевали оборотня или упыря…

Говорлив оказался младший Радзивилл.

Замок показался внезапно. Низкие эскарпы острыми углами торчали в стороны, а над ними подымались башни и стены – стрельчатые окна дворцовой пристройки.

Убежище Радзивиллов, возведённое ещё при Батории[17 - Стефан Баторий – король Речи Посполитой в 1576 – 1586 гг.].

Перекидной мостик через ров давно сменился постоянным каменным, ров заметно обмельчал – уже шестнадцать лет, как никто не отваживался принести огонь и кровь в эти пределы. Да и тогда, в двенадцатом году, сражения шли в основном в поле, никто и не думал запираться за стенами. Там и сям виднелись обвалившиеся куски стены, где-то и пролом зиял – следы старопрежних осад и баталий.

Обо всём это Глебу, пока карета подъезжала к замку, успел рассказать Леон.

Карета Невзоровича нырнула в воротную арку под небольшой церковью – конские копыта гулко цокали под сводом ворот. Пересекли предбрамье, проехали внутрь барбакана и оказались на замковом дворе.

– Здесь, – сказал негромко Радзивилл, распахнув дверцу кареты и стоя одной ногой на подножке (другая нога повисла в воздухе, носок сапога покачивался, словно отыскивая опору). – Отсюда твоего слугу проводят к конюшне, чтобы оставил лошадей, да и самому покажут, где отдохнуть. Долго ехал-то?

– Сегодня второй день, – прикинув в уме, ответил Глеб и покачал головой, словно удивляясь длинной дороге.

5

– Итак, пан Невзорович, вы к нам прибыли из Петербурга? – голос Леонова отца, Людвика Николая Радзивилла, клецкого ордината, мягко обволакивал. Сам князь казался добродушным в домашней одежде – мягком сером сюртуке, без шляпы и в домашних туфлях. Мог бы и в шлафроке и тюрбане принять, ты ж не с официальным визитом, – сказал кто-то внутри Глеба с неожиданной злобой, и кадет вздрогнул, постарался поскорее задавить это чувство. В конце концов, и ты, Невзорович, не велик князь, чтобы ради тебя Радзивилл во фрак рядился да кавалерию на себя вздевал.

– Точно так, ваша мосць, – подтвердил он, изо всех сил стараясь, чтобы его слова не прозвучали слишком торопливо или заискивающе – ещё чего не хватало. Покосился глазами туда и сюда – в просторном зале было пусто. Высокие полукруглые окна, натёртый паркет крупными квадратами, изразцовая печь в углу, лепное панно на стене, портреты, то ли фамильные, то ли просто из признательности к известным людям. Во всяком случае, двоих людей на портретах он узнал точно – пан Адам Мицкевич, столичный старший товарищ и пан Адам Ежи Чарторыйский, некоронованный король польских земель, друг русского царя и подвижник возрождения Речи Посполитой и Великого княжества. – Пан Адам (коротким движением головы Невзорович подбородком указал на портрет Мицкевича) и мой приятель по Петербургу, Габриэль Кароляк, просили меня заехать к вам по возможности.

– Пан Кароляк писал нам о вас, – указывая унизанной перстнями рукой на вычурную козетку в восточном стиле, пан Людвик сам легко опустился в невысокое кресло около чиппендейловского[18 - Т.е. работы Томаса Чиппендейла (1719 – 1779 гг.).] бюро. Людвик Николай Радзивилл был очень схож со своим сыном – глядя на него, легко было сказать, как будет выглядеть Леон через два-три десятка лет. Тот же прямой, чуть приплюснутый на конце нос, те же густые брови, такой же невысокий рост. – Говорил, что вы интересный молодой человек…

– Прошу прощения, пан Людвик, – Глеб благодарно склонил голову. – Но я пока что ничем не заслужил подобных отзывов. Впрочем, я благодарен пану Габриэлю…

– Похвальная скромность, – Радзивилл приветливо улыбнулся. – Но я думаю, пан Кароляк не просто так рекомендовал нам вас?

Нам.

В зале, кроме них, не было никого. Проводив гостя до дверей зала, Леон куда-то вдруг исчез, и Глеб про себя побаивался, что молодой князь всё-таки обиделся, если не на него, так на своего отца, который, похоже, тоже в чём-то таился от сына.

Помолчав несколько мгновений, словно собираясь с духом, Глеб наконец решился и выговорил:

– Мы их наследники – страшиться мы не вправе…

Пан Людвик поднял брови, несколько мгновений разглядывал покрасневшего Глеба и наконец, сказал в ответ:

– Преодолённый труд – всегда ступенька к славе[19 - Адам Мицкевич.]. Ай да пан Адам, он даже в русской столице нашёл своих. С вашего позволения, пан Глеб, я приглашу к разговору ещё одного человека.

Лакей молча выслушал приказание и так же молча исчез за дверью. Глеб не разобрал, что именно говорил лакею пан Людвик, но тут и гадать было незачем – попросил кого-то позвать. А кого именно – ты, Глеб Невзорович, скоро увидишь и сам.

Увидел.

В дверь вошёл сухощавый середович в военной форме со знаками различия бригадного генерала – впалые щёки, выдающийся римский нос, белокурые локоны, едва заметная седина.

Глеб вскочил с места, как подброшенный пружиной.

– Михаил Гедеон Радзивилл, – представился он, весело и живо блестя глазами. Дядя Леона! – понял Глеб. – Отцу нездоровится, он не смог сейчас встретиться с нашим гостем, но обещал непременно спуститься к обеду.

Отец, это должно быть, дед Леона, отец обоих этих Радзивиллов, сенатор-каштелян, виленский воевода.

– Ваша мосць! – поклонился Глеб как можно изящнее, в душе обмирая со страху – как бы не увидеть пренебрежение на лицах этих магнатов.

– Стало быть, пан Кароляк и пан Олешкевич вам кое-что рассказали, – сказал, наконец, пан Людвик. Сенатор-каштелян, изящно отложив в сторону нож и вилку – мелькнули над белой скатертью потемнелая морщинистая кожа рук и начищенное серебро, внимательно смотрел на кадета. Стол был накрыт на пять кувертов, хотя за столом было всего четверо – Леон почему-то к столу не вышел. Глеб несколько раз бросал в сторону двери взгляды, ожидая, что юнкер вот-вот появится, но этого так и не случилось. «Странно, – подумал озадаченно кадет. – Неужели всё-таки обиделся? Или у них в семье что-то не так?» Впрочем, никто из Радзивиллов не выглядел ни удивлённым, ни рассерженным – должно быть, у отсутствия Леона была какая-то весомая причина.

– Очень мало что, – позволил себе улыбнуться Невзорович. – Они больше изъяснялись намёками.

В этот момент он больше всего боялся, что его голос дрогнет, и собеседники посчитают, что в нём звучит обида. Тем более, что обида в этот момент и так кольнула его душу.

Глеб приблизительно догадывался, на что ему намекали Кароляк с Олешкевичем (да и в словах Мицкевича несколько раз прозвучало что-то подобное), да и о чём пойдёт сегодняшний разговор – тоже.

– Это вполне понятно, – добродушно пробурчал пан Людвик, тоже, в свою очередь, покосившись в сторону двери – тоже, должно быть, хоть и знал причину отсутствия за столом Леона, всё равно ждал, что сын вот-вот войдёт в дверь. Надеялся. Наверняка, причина для него неприятная, – догадался неожиданно для себя, Глеб, и с усилием заставил себя слушать слова хозяина замка, отгоняя навязчивое недоумение. Начиналось самое важное и нельзя было пропустить ни единого слова.

– Видите ли, юноша, – мягко сказал пан Михал. – Уставом нашего общества запрещается принимать в него неофитов младше двадцати одного года, и я сильно сомневаюсь, что мы можем сделать исключение для вас…

– Хотя вы уже и зарекомендовали себя человеком, преданным нашему делу… – задумчиво проговорил Чарторыйский, глядя в скатерть, – так, словно пытался разглядеть в переплетении её нитей какую-то тайнопись. – Тем не менее, вам придётся подождать. Хотя бы год.

Глеб молчал – его слов сейчас никто и не ждал, всё было понятно сразу. Он сидел, пожав ноги под стул и вцепившись пальцами в его края, бегая глазами от одного магната к другому, и в голове стремительно проносились одна мысль за другой, а в душе медленной волной вздымался восторг.

Он угадал!

Заговор!

Это заговор! Польша будет свободной! А с ней и Княжество!

Словно подслушав его соображения, старший Радзвивилл повернулся к Глебу, посмотрел так, будто душу из него хотел вытащить на всеобщее обозрение.

– А вы, сударь… служите или просто время проводите в столице…

– Кадет Морского корпуса, ваша мосць! – вскочил Глеб, польщённый тем, что пан старший Радзивилл, наконец-то, обратился к нему напрямую.

– Морского, стало быть, – задумчиво сказал виленский воевода, глядя на Невзоровича вприщур. – Что ж, моряки нам, надеюсь, будут тоже нужны, не только уланы… готовы сразиться за вольную Речь Посполиту?!

«Готов, ваша мосць», – хотел ответить Невзорович, но горло вдруг перехватило невесть с чего. Он сглотнул и выговорил (голос вдруг упал до сипения):

– Почту за честь, ваша мосць! Мой отец служил у Костюшки и Домбровского, мой брат погиб при Ватерлоо за императора…

На мгновение ему показалось, что оба младших Радзивилла стремительно и непонятно переглянулись. И вновь возникло неощутимое впечатление, словно тень великого воина (великого! – что бы там ни говорил про него старый пан Рыгор Негрошо!) встала за его спиной, внушительно глядя на всех присутствующих за столом.

– Невзоровичи, как же, помню, – кивнул сенатор с одобрением.

Но Глеб вдруг похолодел, поражённый внезапной мыслью.

– Но… – запнулся, встретив взгляды трёх пар внимательных глаз.

– Не стесняйтесь, кадет, – подбодрил его пан Людвик.

– Мне ведь придётся принести присягу, – упавшим голосом сказал Глеб, отводя глаза. – С ней-то как быть?

– Да, – помолчав некоторое время, подтвердил сенатор. – Вам, видимо, действительно придётся принять присягу русскому царю. Но это не должно вас смущать в будущем – свобода Родины важнее. Не так ли, юноша?

– Так, ваша мосць, – подтвердил Невзорович всё тем же упавшим голосом. – Но как же… разве цель оправдывает средства?

Трое Радзивиллов опять переглянулись, и Глеб поспешил объяснить, путаясь в словах:

– Видите ли, ваша мосць… я именно потому и пошёл учиться именно в Морской корпус, что там не пришлось бы нарушать присягу или сражаться против своих…

Кадет смолк. В комнате воцарилось тягостное молчание, тяжёлое и вязкое, словно патока или расплавленный свинец, потом пан Людвиг, взглянув на остальных сказал медленно, словно обдумывая каждое слово:

– Я вижу, вы пока что не совсем готовы принять решение, кадет, – он помолчал, разглядывая Глеба с непонятным выражением, – с непониманием и, одновременно, словно видел перед собой что-то удивительное. – Ну что ж… время пока что терпит. Думаю, к нашей новой встрече что-нибудь изменится, не так ли?

Глеб смолчал, только сглотнул слюну, которая вдруг стала горькой.

В комнате слоями плавал табачный дым.

– И всё-таки я не понимаю, – задумчиво сказал виленский воевода, выдувая роскошное кольцо, которое, словно подумав, дрогнуло и поплыло по направлению к окну. – Габриэль действительно считает этого мальчишку таким ценным для нас, или они просто подружились, и у нашего петербургского друга взыграл непотизм?

Оба младших Радзивилла переглянулись, пряча усмешки.

– Отчасти вы правы, отец, – кивнул пан Людвик, разглядывая скушенный кончик сигары так, словно раздумывал – а не выбросить ли её целиком и не взять ли новую, раз уж так неаккуратно получилось. – Когда мы получили письмо от Кароляка, мы сначала тоже посчитали это обычной протекцией… человек несовершенен, увы, и даже сам великий император не был свободен от таких низменных вещей…

Сенатор не смог сдержать кривой усмешки – он, в отличие от большинства поляков, пиетета перед личностью удачливого корсиканца не испытывал.

– Но потом что-то изменилось? – поднял он бровь.

– Видите ли, отец, – на этот раз ответил пан Михал. – Этот мальчишка не очень хорош со своим опекуном, Миколаем Довконтом, а Довконт – первая опора русского наместника в Литве.

– Новосильцева, – процедил виленский воевода едва ли не с ненавистью. Младшие Радзивиллы опять бегло переглянулись. Впрочем, отец быстро справился со своими чувствами – прикрыл глаза, пыхнул сигарой. Она окутала его облаком пахучего дыма, а когда дым рассеялся, лицо Михаила Иеронима уже было таким же спокойным, как и обычно.

– Рассчитываете через него как-то воздействовать на Довконта? Или на самого… наместника? – на слове «наместник» голос старшего Радзивилла чуть дрогнул, запнулся.

– Увидим, – равнодушно сказал пан Людвик. – В любом случае, полезно иметь около такой личности своего человека, разве не так?

– Полезно иметь наших людей везде, где только можно, – скрипуче согласился с ним отец, откладывая чадящий окурок в предупредительно поставленную холопом на столик чашку.

Глава 3. Пастораль

1