– Что… мне… будет за это?.. – вцепившись в шею, Тоська пыталась оттянуть душившую цепочку.
– Ты смеешь ещё торговаться? – голос Мары взвился под потолок. – Изволь же! Я приближу тебя к себе! Приобщу к тайным практикам! Научу, как жить долго! Вечно!
– А… взамен? Что… нужно будет сделать… взамен?
– Да пустяк же. Пустяк! Извести Анну! Приглядывать за её дочкой!
– Ты забрала Ладу себе??
– Анна вынудила меня! Глупыми поступками заставила это сделать! Девчонка больше не вернётся к людям. Останется при мне навсегда!
– Но там же мать… – Тоська отчаянно пыталась дышать.
– Не зли меня! Я жду ответ! Согласишься – тебе же лучше. Откажешь – зачахнешь пленницей в этой дыре.
– А Лада? Что будет с ней?
– Отдам поползухам. Мне некогда присматривать за человеческим дитятей. Я жду ответа! Решайся, Таисия! Не зли меня!
Тоська корчилась на полу. Дышать было всё тяжелее, в глазах мельтешил бесконечный снег. Цепочка с лунницей-подвесом затягивалась на шее в безжалостную петлю.
«Отдам поползухам! Отдам поползухам! Отдам поползухам!» – молотом отдавалось в висках.
И когда воздуха совсем не осталось, Тоська всё же успела шепнуть:
– Я согласна! Согласна…
***
Тимофей заблудился в метели – белая мгла укрыла под собой лес. Ветер толкал его в спину, гнал куда-то вперёд без дороги. И не было больше сил сопротивляться ему – ледяная пустота расцвела внутри, заполнила каждую клеточку, заморозила горячую кровь.
Зазвенели тихие колокольцы, завели незнакомый напев. В снежном вихре пронеслись поползухи, яростно встряхнули мешки, обрушили на Тимофея снежный водопад.
Он так и остался стоять неподвижно, оцепенел безмолвным снеговиком. Не слышал больше пения колоколец, не чувствовал, как улеглась метель, не видел, как знакомая приземистая фигурка поковыляла к нему от деревьев, опасливо озираясь.
– Тимка! Отзовиси, ты тута? – дворовый тихонько постучал по снежной корке. – Хоть ворохниси чуток, пошли мне какой-нибудь знак!
Поскуливая и причитая, кот просеменил вокруг снеговика, безуспешно попробовал завалить того набок.
– Что ж это деетси, что приключаетси! До Тоськи пути перекрыло. Матрёшка в Ермолаево пироги жуёт. Один я тутачки маюси, с холодухи да голодухи терзаюси!
Сделав ещё пару кругов, дворовый решительно встряхнулся и выпустил кривые когти.
– Пипец котёнку! – проорав любимую присказку, зацарапал спрессованный снег, пытаясь добраться до Тимофеева лица.
– Закурить не найдётся? – хрипато спросили позади.
Тощий облезлый волк поддёрнул пояс на ветхой одёжке, переступил на снегу дырявыми лаптями и неожиданно всхлипнул.
– Рвётся в нутре без табачку! Дай закурить, братишка! Не жлобствуй.
– Тольки не лезь обниматьси! – дворовый отпрыгнул и с подозрением принюхался. – Не было у меня таких сродственников! Ты кто такой?
– Не было, так будут! – радостно пролаял облезлый. – Хошь, дерево тебе изображу? Генеалогический куст нарисую? Любого туда навертим за цигарочку! Только мигни.
– На кой мне гинелуческий куст, сроду сродсвенников не знал и теперь обойдуси. – дворовый выудил заветный мешочек и с сомнением воззрился на хрипатого. – Ты откель взялси? Кто таков?
– Бывалошный я, из перекидней. – хрипатый облизнулся на мешочек.
– Дворовые мы, с бабыониного подворью, – представился в ответ кот. И сжалившись над перекиднем, скомандовал. – Раскрывай ладошу. Отсыплю малость дедову табачку.
– Спасибо, братишка. Уважил старика! – занюхав щепоть, бывалошный весело расчихался.
– Ты пасть-то прикрой, – дворовый брезгливо отёр снегом усы. – Тольки бантериев мне не хватает!
– Что за зверюги? – разом подобрался бывалошный. По сторонам засаленной шапки шевельнулись лысые острые уши.
– Не бери в голову… – отмахнулся кот. – У меня к тебе просьба нарисоваласи. Помощь мне нужна. Сам не справляюси.
– Подмогну! – согласно закивал перекидень. – Обязательно подмогну! Что надо? Придушить кого? Или пугнуть?
– Снеговику боки намять! Вишь, стоит, не шелохнетси.
– Это запросто. Только зачем тебе?
– Как сладим дело – объясню. А теперь давай, ты спозаду заходи, а я спереду. Тольки сильно не бей. Там внутри человек.
Глава 6
На мельнице было шумновато.
– Что ж тебе нужно ишшо, окаянная! – потрясая сухонькими кулаками, шишига ругалась на закваску. – Чего тебе не хватает, чего не нравится?
Расставленные по столу разномастные мисочки безмолвствовали, от полужидкого их содержимого расползался тухлый запашок.
– Опять меня подвела! – обнявшись с Оней, пожаловалась бабке шишига. – А ведь так хорошо росла поначалу, так пенилась!
– В тепле передержала? Или не доложила чего? – баба Оня с интересом осмотрела невнятную, отталкивающего вида субстанцию. – Чем ты её подкормила, шиша? Соблюла рецептуру?
– Если бы я! Герась расстарался! – смахнув мисочки на пол, шишига гаркнула во всю мочь. – Моргулютки-моргульки, хорош лодыря гонять! Беритесь за дело! Всё вымыть да вычистить. Живо!
Из угла тут же затопотали шажочки – невидимые служки принялись выполнять команду.
– Послушные какие, – похвалила Оня. – Я всё гадаю, как выглядят твои моргульки? На кого похожи? Может, позволишь взглянуть? На минуточку снимешь покров?
– На что там смотреть, хари и хари! – отмахнулась шишига и повлекла гостью поближе к печи. – Присядь уже, отогрейся. У меня иван-чай настоялся. По чашечке выпьем, а после накормлю тебя. Только Герася сейчас покличу…
– Не тревожь его, шиша. Посекретничать с тобой хочу, перемолвиться с глазу на глаз.
– Ну, ежели посекретничать, то пущай дрыхнет. – шишига поставила перед Оней паром исходящую чашку, разломила напополам румяный хлебный кругляш.
– От чая не откажусь, – поблагодарила бабка и принялась разматывать пушистую шаль. – Хорошо у тебя здесь! Тепло, спокойно. Будто не случилось ничего.
– Ты о морозе? – догадалась хозяйка. – Я сразу смекнула – неспроста он на землю лёг. Раньше срока Мара каргой обернулась.
– Каргой?
– А то ты не знаешь. – шишига взглянула удивлённо. – Есть годы, когда особо лютует зима, поворачивается к миру безжалостной своей стороной. И звери тогда замерзают, и птицы. И люди следом. Никого не щадит карга, никого не жалеет.
– Вот и теперь обернулась… – голос у Они дрогнул. – И всё из-за нас!
– Не надо, Оня. Не наговаривай почём зря. Не из-за нас это – из-за одной глупой ослицы!
– Зачем ты так на Аннушку!
– А как прикажешь ещё? О чём думала, когда прятала дочь? Чего хотела добиться?
– Сберечь хотела, оградить. Но не вышло. – расстроенно прошептала Оня. – Забрали Ладушку. Забрали…
– Вот так да! – охнула в ладошку шишига. – Думаешь – она? Мара?
– Уверена, что она. Почти уверена. – бабка отхлебнула золотистого напитка и покивала. – Люблю капорский чай. Он душу согревает.
– Оня! – шишига придвинулась поближе. – А если кто другой в этом деле замешан? Если и Мара не знает, где теперь кроха? Вот и разошлась оттого! Разозлилась!
– Да кто другой решится на такое? Ладушка ведь зачуровать может. Или обратить в кого… не со зла, а случайно. Несмышлёная совсем ведь малышка, за ней приглядывать нужно.
– То Анне своей скажи!
– Да говорила! Уж столько раз говорила! Не я одна.
– И что теперь?
– Не знаю, шиша! К тебе вот крюк сделала, совета спросить.
– Из меня советчик, что из Лиды грибник. – шишига прислушалась к чему-то и зычно проорала. – А ну, вон пошли! Просейте муки под новую закваску! Чтобы как воздух стала. Иначе…
Моргульки резво прыснули прочь – копытца протопотали совсем рядом и стихли.
– Взяли манеру подслушивать. Хорошо хоть рты позашиты, никому ничего не сболтнут.
– Да все и так знают. В деревне разве скроешь секрет.
– А знают и ладно. – отмахнулась шишига. – Я тут про Тоську подумала. Она же сейчас на обратке?
– На ней. – подтвердила Оня. – И Тимка там.
– Опять разругались с Анькой? Давно ушёл? Знает про Ладу?
Но Оня лишь развела руками в ответ.
– Хорошо, что Тимофей у сестры, – неожиданно объявила шишига. – Боюсь я за Тоську. Сильно боюсь. Вдруг не удержится, снова переступит черту.
– Не станет она по-чёрному колдовать! – заступилась за приятельницу Оня. – Одумалась Тося. Изменилась.
– А внутри червячок так и точит! Аньку ведь она не признала! И Ладе вовсе не рада. Когда последний раз их навещала?
– Ей время нужно…
– Эх, Оня. Слишком добрая ты, всех оправдаешь!
– Какая есть, шиша. Другой уже не стану, – бабка отставила чашку. – Пора мне. Ещё девчат созывать.
– Собирайтесь. Тогда и решим. Хотя что мы сможем противу Мары.
– Если не придумаем, как быть – отправлюсь к Маре сама. На разговор вызову, просить стану о милости.
– Ты-то может и станешь, да она вряд ли послушает. Мара ведь другая сейчас. Всем худо, а ей только в радость.
– Пойду я. – кивнула бабка. – Спасибо, шиша, что выслушала, поддержала.
– Собирай девчат. И защиту поставьте – мало ли кого Мара сюда пошлёт, мало ли что прикажет. Поползухи уже прилетали. Скоро и другие пойдут.
– А вы, смотрю, уже расстарались. Вон Лида Васильевна ведьмин круг собрала.
– Пускай чудит. Главное, что при деле. Ей хорошо, и мне спокойнее. Не мешается, не пристаёт.
– А Фёдор всё бродит?
– Бродит, Оня. По Варьке вздыхает да мается. До чего не свезло мужикам! Что Герась мой, что Федька – богатыри! Взглянуть любо-дорого, а вот поди же!
– Ничего, шиша. Найдут ещё свои половинки.
– Что на роду написано… – потуже затянув фартук, шишига направилась к двери. – Давай, что ль, аиста высвищу? Вызову для тебя такси.
Домой Оня вернулась под ночь – перестряли её по дороге удельницы. Сорочьей стайкой налетели на аиста-возницу, принялись щипаться да клевать, норовя угодить в глаза. Не растерялась бабка – швырнула в нечисть адамовой головой, сухим корнем, что заготовила летом. Посыпались градом перья, послышались стоны да крики. Сильнее молитвы и креста боялись удельницы этой чародейской травы.
Уже возле дома приметила бабка жихаря. Длиннющий да тонкий, хромал он по деревне, замирая подле дворов, пытаясь заглянуть в окна. Облокотившись о крышу, пристраивал ухо поближе к трубе, прислушивался к людским разговорам.
У дальних построек шевелились корявые тени, там прятались или безымени, а может быть – кошемары.
Оня не стала присматриваться – быстро юркнула в дверь, подсыпала под порог четверговой соли.
Девчата не спали – на кухне горела свеча. Грапа с Варварой раскладывали пасьянс, Матрёша втирала в лицо зелёную липкую массу.
