Вова рассказывает анекдот «в тему» – про своего тезку, неувядающего Вовочку. Досказал, все снова засмеялись. Как того Вове и требовалось. Он взял свой стакан, чуть выпрямил могучий корпус.
– Ну, – сказал, глядя вдохновенно на содержимое стакана, – огонь!
И первым безо всяких там чоканий выпил.
– Огонь! – подхватил Андрюха.
Дальше – общий план и постепенно расплывающаяся картинка.
Уже когда распадались, в хохочущих, вертлявых огоньках ночи, в сладком, тающем на лице ветре, я Саныча еще раз спросил про журналы.
– Не надо, – ответил он твердо.
– Ладно, – говорю я. – А как ты?..
Саныч помолчал.
– Надо что-то придумать, – сказал он.
– Я придумаю, – пообещал я.
И придумал.
Глава 3. Знакомство
Нет, не думайте, велосипеда я не изобрел. Просто сел на него и поехал – фигурально, конечно, выражаясь.
И ведь точно, нисколько не разучился! Что и показали дальнейшие события.
Осенило меня утром, дня через три. Почему так долго? Ну, есть же у меня и своя жизнь. Впрочем, тпру. Помним уговор.
В общем, подумал я всесторонне и решил, что лучше варианта, чем классический съем, не найти. Правда, тут мне сильно предстояло напрячься, но что не сделаешь ради лучшего друга? Тем более и самому любопытно было молодость вспомнить, показать, так сказать, класс.
Ну, и показал.
Звоню Санычу.
– Есть идея, – говорю.
– Ну?
Какую гамму чувств может содержать один звук! Целой арии стоит.
– Ты же зарплату на днях получил?
– Получил.
– Значит, деньги есть!
– Ну-у… – ария совсем иного свойства.
Я вообще у друзей деньги одалживаю редко, и всегда отдаю. Но опасения Саныча мне понятны. Без Ларисы его бюджет стал неустойчивым, как вертящийся волчок. И лишние на него претенденты – верный путь жить последнюю неделю до зарплаты на хлебе и воде. То есть, отказывать себе в выпивке и курить дешевые сигареты. А радости жизни еще никто не отменял.
– Не бойся, – поспешил я успокоить друга, – я все продумал.
– Ну? – уже ровнее и ближе к первой арии.
– Нам надо идти в кабак.
– Да? – озадачился Саныч.
– Да, – говорю уверенно. – Снимем баб и решим все проблемы.
Обещание мое прозвучало легко и непринужденно. А попробуй сделай. Были бы мы молодые и неотразимые, как двадцать лет назад, тогда понятно. Иди и бери. А ты не возьмешь, тебя возьмут, проверено.
Но то – молодость.
А каково нам, Санычу с его «лампочкой» и мне со своим всем, не намного лучшим?
– А куда? – поинтересовался Саныч.
– Да хоть куда, – сказал я. – В «Хуторок», например.
Саныч подумал.
– Можно, – сказал с неустойчивым одобрением.
– Ты там был?
– Пил пиво пару раз.
– Ну и как?
– Нормально. Только дорого…
– Так что, не идем?
– Нет, – испугался Саныч. – Пошли. Только… – замялся он.
Ясно, я тоже в себе должного запала не чувствовал. Сложностей много. Одно, просто оторваться в кабаке, никакой высокой цели не ставя. Другое, отправиться туда с этой самой целью. Это как пойти за линию фронта за языком. Без права на ошибку, потому что второго захода не будет. Я Саныча знаю. Если деньги потратит, а языка не возьмет, он туда дорогу навеки забудет. И мне припомнит – память у него на обиды емкая.
От этого поневоле заволнуешься. Навыки я порастерял, у Саныча их вообще нет. Как-то все будет?
«Ладно, выпьем и расправим крылья, – подумал я. – А не расправятся, еще выпьем. Хоть в чем-то преуспеем».
– Я все беру на себя, – сказал я небрежно. – Опыт есть. Ты только поддержи беседу. Это же ты умеешь?
– Умею.
– Ну, все! Значит, в шесть заходи, двинем.
– Ага.
– Только оденься понаряднее. Мы же в заведение идем.
– Угу…
В шесть часов вечера стук в дверь. Я открыл – и чуть не расхохотался в лицо стучавшему.
Обычно Саныч одевается вполне чинно, в тон общей заводской братии, настиранной и наглаженной давней семейной жизнью. Ну, крутит для чего-то деревянные четки в руках, но это старая привычка… Я боролся с ней – бесполезно. В остальном же он незаметен, как панельный дом в микрорайоне. И тем хорош, и больше ничего не требуется. Разве что тенниска посвежее и выходная пара туфель, – примерно это я и имел в виду.
Но Саныч постарался! На голове ярко-красная бейсболка, на пузе майка желтая, поверх нее зеленая рыбачья жилетка, внизу какие-то пузырчатые штаны испуганного цвета. Живот перетягивает поясная сумка, в руках брякают четки. На шее золотая цепочка с половинкой разрубленного сердца (вторая половинка у Ларисы), под козырьком бейсболки глухое забрало солнцезащитных очков. И завершают образ мачо лаптеобразные кроссовки на гусеничной подошве. Не то американский шериф на рыбалке, не то рыночный торговец с далеких южных стран. А в общем, дурак дураком.
Я как только взглянул на эту красоту – понял: зря идем. На такое может клюнуть разве что пьяная Баба-яга. Наши же привереды попросту тебя не заметят, как будто тебя на свете нет.
Но я ничего не сказал. Сам виноват, не уточнив смысл слова «понаряднее». Саныч в своем токсикозном состоянии все понял буквально – и вот нарядился. Ответственно подошел к делу, в чем же его упрекать?
К тому же, судя по горделивому выражению лица, он был очень доволен собой. И спросил даже, окинув себя сияющим взором:
– Как, нормально?
– Вполне, – отвернулся я. – Сигареты возьму.
Ладно, пойдем. Настрой-то выпить никуда не делся. А про другое лучше не думать. Спишем все на «бабы-дуры, совсем оборзели, не подступиться». Не очень красиво, согласен, но чем-то надо себя оправдать?
«Хуторок» встретил неотзывчиво. Пятничным вечером ожидалось некоторое движение. А тут – музей восковых фигур. За ближним к дверям столиком чей-то день рожденья кисло мусолился двумя семейными парами, отражаемыми друг другом, как зеркалом. Юные влюбленные в углу поверяли свои тайны двум полупустым пивным бокалам. Бармен, укачанный стойкой, тихо дремал на ее груди.
Нужный элемент отсутствовал, как мы ни вглядывались в темные закоулки зала.
– Лето, – сказал я. – Все на природу едут.
– Наверное, – хмуро отозвался Саныч.
И покосился на выход.
– Еще рано, – промямлил я. – Подтянутся.
– Угу, – мыкнул Саныч, перебирая что-то в кармане.
– Может, на улице посидим? – предложил я.
Домой не хотелось. Как здесь ни тоскливо, но дома еще хуже. Здесь хотя бы есть ожидание события. Дома вообще ничего нет.
– Давай, – рванулся к выходу Саныч.
Я думал, совсем убежит. И я бы его понял.
Нет, задержался.
Снаружи была пристроена открытая терраска на четыре столика, огороженная плетнем. Днем туда лупило солнце, и обычно она пустовала. Но сейчас солнце медленно уходило за дом, террасу по диагонали рассекала пыльная тень, и ближе к стенке можно было сидеть, даже и не слишком потея.
Там мы и пристроились.
– Может, в другое место пойдем? – спросил я, страхуясь от будущих упреков.
– В какое? – скептически посмотрел на меня Саныч.
Верно, вряд ли в другом месте будет лучше. Тут хотя бы люди ходили по улице, создавали иллюзию присутствия. И птички летали – тоже компания. И машины гудели – уютно. Да и, главное, выпить уже хотелось. Куда тянуть?
– Ну что, тогда как обычно? – спросил я.
– Надо было пузырь с собой взять, – сказал Саныч. – Не догадались…
– Возьмем, – кивнул я, чувствуя прилив деловитости. – Магазин рядом. А пока для затравки закажем ихнего. Чтоб потом не придирались.
– Давай, – вроде как расслабился Саныч.
Через полчаса тень стала гуще, а листья на деревьях ярче и значительнее. К тому же произошло важное событие: Саныч снял очки. Голубые его глазки смотрели на мир более оптимистично, чем я ожидал.
– Снял бы ты и кепку, – сказал я. – Тут тени и так хватает.
В сущности, мне было все равно. Рядом из нужных людей никто не появлялся, так что надобности в коррекции образа не имелось.
Саныч посмотрел на меня и неожиданно снял бейсболку. И сразу выявился основательный мужчина, а не ряженый неизвестно кто.
– Наливай! – сказал он решительно.
– Есть! – сдвинул я каблуки.
Но веселья не получалось. Поднимали рюмки мы исправно, в отработанном годами ритме. Сиди мы в гараже, трещали бы без умолку. А тут роняли скучные фразы и тут же окуривали их дымом, как докучных насекомых, чтобы побыстрее отогнать и забыть.
Почему не клеился разговор? Место не располагало, да. Но дело было не в месте. Саныч тосковал, я видел. Лицо тяжелело у него не от водки, а от груза желаний. Он грустил по женщине, которую хотел.
Я знаю, как это, грустить по женщине. Хочется трогать ее руками. Хочется смотреть, как она раздевается. Хочется ласкать ей грудь. Хочется любить ее жгуче и долго и знать, что это никогда не кончится. И слышать ее запах, как запах самой жизни.
А мы сидели в пыли и жаре и пили водку. И непонятно, зачем вообще забрели сюда, два безоружных зверолова. И Саныч грустил. Хотя крепился и даже взглядом не упрекал меня.
Потом вдруг рядом возникло какое-то движение. Я обернулся.
За соседний столик уселись две женщины. Я только глянул – и увял. Ситуация напомнила старинный анекдот: я столько не выпью.
Одна была маленькая и суетливая. Ее симпатичная мордочка ведьмы была словно в мелкой шелухе от морщин, особенно пугающих, когда она смеялась. Другая была молода и толста до первобытного бесстыдства. В темном длинном платье она расширялась книзу, как пирамида, и лицо ее напоминало диванную подушку с пятнами глаз и рта. Видеть эту подушку совсем не хотелось.
Но Саныч, в отличие от меня, бросал взгляды на соседний столик хоть и без удовольствия, но и без сколько-нибудь заметных огорчений.
