– Постелька простыла. Да будто ты не в курсе! – огрызнулся Астаз, ломая обветренный рот в небрежной ухмылке. И, подтянув ремни, выругался: – Зараза! Ведь верно, щас дух испустит. Надо в Пост! Шибко!
– Куда там! У него башка пробита! – осознав беду, заныл солдат.
– И твою пробьют, если мы эту стервь не спасём, – припечатал вампир, поспешно подзывая праздно стерегущих окрестность лучников. Дюжина встрепенулась. – Приглядите, чтоб прогорело! – распорядился Астаз, заскакивая в седло. Акация, любимая серая кобыла в белых яблоках, норовисто склонила точёную головку, заплясала на вытоптанных кустах. – Ходу! – прикрикнул вампир, мягко тронув конские бока. – Н-но!
Акация всхрапнула и сорвалась в галоп.
В Голоземье, гиблых лиловых пустошах, что подъедали пегие от лишая отроги с юга, не следовало оставлять неприкаянными тела ни соплеменников, ни врагов, даже под самыми крепостными стенами. Проклятое место плодило беспокойных умертвий, как иной подпол – крыс.
Возглавляемый Астазом, обмелевший отряд долетел до Поста в полторы лучины.
Гарнизон Прихоти не сразу сообразил, что творится на сумеречных Холмах. Зажжённые над брустверами[21 - Так же парапет. Внешняя стенка, венчающая крепостную стену, за которой укрываются обороняющиеся.] огни освещали лишь подножия стен да рокочущий алый поток рукавов Олвадарани. И вряд ли караульные подоспели бы в срок, кабы не «живучесть» Упыря и странные зарницы, внезапно полыхнувшие над мёртвыми холмами.
Стена встретила верховых гробовым молчанием.
Исполинское крепостное сооружение – памятник обстоятельной домовитости праотцов – высилось рукотворной отвесной грядой промеж двух кряжей, преграждая устье долины. Стоявшую особняком скалу, называемую Ястребиным Когтем и приходившуюся на излом стены, древние зодчие укрепили крепостью с кургузой башней правильной прямоугольной формы, увенчанной плоской, зубчатой макушкой и деревянной конструкцией для дозорных. Крепость нарекли Прихотью и с самого основания редко перестраивали, отчего оная, далёкая и мрачная на фоне пепельных небес, хранила отпечаток суровой и грубой воинственности прославленных в балладах эпох.
От Когтя к северу уходила вторая часть Поста: стена, рассечённая угрюмыми башнями на равные отрезки и терявшаяся в тумане Лунного кряжа. За пару дней по парапету можно было, не спускаясь в долину, проехать верхом от Стилета к Клыку, что замыкали хребты по обе стороны.
Ворот укрепление не имело.
Отряд, тем не смущаясь, мчал аккурат в Стилет, не сбавляя ходу. Грозная вершина скальной крепости, чудовищным медведем-шатуном вздымавшаяся над головой, злорадно наблюдала. Астаз неизменно чувствовал на себе её холодный, злющий взгляд. И уговоры тут не помогали. Вампир не сомневался: скала его ненавидит. И каждый раз, с размаху влетая в седой монолит, минуя зачарованный порог, он ждал, что именно сегодня фокус не сработает, и кто-то не досчитается рук-ног.
Секрет древних зодчих коронные любомудры открывать не спешили, снабжая лишь краткими инструкциями, отчего процесс не становился приятнее. «Сие есть тайна», – важно говорил Коронный Чародей, выпячивая колесом затянутую в парчовый кафтан грудь. И тыкал перстом в небо, будто сам ту тайну сочинял. Астаз подозревал, поганые чароплёты и сами не понимали, что именно сотворили праотцы, и надо ли заклятье подновлять.
Изнутри Стилет напоминал полость улья.
Отряд остановился посреди просторного зала пяти саженей в высоту. Каменные стены, изъязвлённые обрешечёнными ходами, с искусной скрупулёзностью прорезали узорами древние письмена. Меркло светящаяся, хитроумная вязь испещрила полированный монолит. Понатыканные тут и там факелы исправно чадили и куда скромнее рассеивали привычный полумрак.
Исполинский холл выступал в качестве передового двора, где нежелательные посетители разом отправились бы под раскалённую смолу. Соответствующая конструкция, устроенная под самым сводом, приводилась в движение с укрытых на верхотуре обходных галерей и вызывала у Астаза не меньшие опасения, чем зачарованный вход. Брусья морёного дуба, железные цепи, вороты и лебёдки снизу казались хлипкими и несуразными, опоры – шаткими, а огромные жбаны – чересчур тяжёлыми.
Вампир предпочитал не смотреть вверх без нужды.
В разные стороны от двора разбегались за подъёмными решётками кроличьи норы улиц, отродясь не видавших солнца. Свайные подъёмники из древесины железняка, скрипя и позванивая цепями, воскрешали в воображении образы орудий пыток и казней.
Бездыханного Фладэрика устроили на сооружённых из плащей носилках, подняли ярусом выше и уложили в высокой комнате с глухими сводами, соседствовавшей с кордегардией.
Астаз хмурился. Златокудрый, подозрительно нежной наружности «командир» на вид едва разменял двадцать вёсен от роду и, разогнав сквернословный дозор, наперебой спешивший «доложиться», тело осматривал уж слишком заполошно. И выглядел немногим живее, чем окровавленный, что-то бессвязно хрипевший Упырь.
Оборванный терракотовый кафтан и зелёную тунику пришлось срезать кинжалами, щадя выдернутые из суставов руки и рваное брюхо. А вот ременную перевязь и форменный, клёпанный пояс с цепями порезать Астаз белобрысому отроку не дал. Ругаясь и сопя, осторожно снял сам и уложил на сундук.
Под рубахой, мокрый от хозяйской крови, нашёлся трясущийся спутник. Зверёк не сразу очухался в астазовой руке, но не преминул куснуть за ладонь.
Разглядывая костенеющий остов из-за плеча золотоволосого «командирчика», вампир окончательно помрачнел и решил с балаганом завязывать. Шутка ли: любимца королевы замучить.
Унимая вопящего, ужом вьющегося Спутника, Астаз посоветовал белобрысому «командиру бастиона, старшему вампиру крепости» больного перепоручить владеющим лекарским ремеслом и звать из долины гарнизонных. Потому что, коли язва чернявая околеет тут в «школярскую седмицу», безутешное Величество всенепременно поснимает головы всем причастным, в том числе, и самому Астазу. И разбираться никто не станет, школяр ты или Смотрящий, от скуки перебравший с хмельным и потому за караульными не доглядевший.
Мероприятия эти холерные Гэдэваль Лаэрвиль, недоброй памяти канцлер Стударма, учебного заведения для отпрысков именитых родов и особо отличившихся умников, хвала Князьям, устраивал редко. Вельможным ученичкам предлагалось поддерживать порядок в очищенной от постоянного гарнизона цитадели. Вопиющая неосмотрительность со стороны мессира канцлера. Хорошо, строили древние крепости на века.
Астаз сердито скрипнул зубами.
Горе-студиозусы половину срока ожесточённо бездельничали на вольных хлебах, в относительной безопасности от розог наставников, а вторую, осознав последствия, пытались оные устранить. Троих с обморожением увезли на телегах, двое потравились, один свалился со стены в потёмках. Не обошлось и без драк.
Но апофеозом стал этот проклятый Фладэрик.
Караульные, приметив на пустошах зарницу, до последнего надеялись, что это мертвяки добычу делят. Пока Астаз Валдэн, Смотрящий Стилета, для порядка с недорослями оставленный, не вышел на стену помочиться да оказию ту не расшифровал. Весь многодневный хмель с Валдэна тогда как рукой сняло. Караульные, балагурившие на стене, получили по шеям. А Астаз поднял дюжину и выехал в Холмы. Успели они чудом.
Воюя с кусачим горностаем, Валдэн потопал обратно в холл, костеря постылый молодняк и на ходу сочиняя послание в Розу.
Командир-златовласка, тем часом, над полумёртвым собратом уговаривал призванного «лекаря» – такого же зелёного и впечатлительного – поторопиться и, полыхая лихорадочным румянцем, обещал люлей в случае неудачи.
«Целитель» смотрел ошалело, обходил тело широким суеверным кругом, чесал в маковке, кряхтел и воровато косился по сторонам. Вонявшие потрохами и болотиной тряпки он сбросил на пол, а туго скрученный, прокровившийся свиток, разглядев странные печати, всучил подоспевшему с повязками да мазями гарнизонному. И наказал передать командиру. А лучше, отослать непосредственно в Розу, Величеству лучезарному лично в белы рученьки.
Вычищать раны, сшивать плоть и накладывать смердящие териаком[22 - Лекарство, универсальное противоядие. Здесь: целительный декокт.] повязки пришлось долго. Пепельный от пережитых страстей целитель уже мысленно прощался с головой, когда в дверях показался солдат в стёганом кафтане с полосами чёрной кожи по рукавам и значками постоянного гарнизона Прихоти – увенчанной тремя башнями стеной на серебристом поле.
– Что это? – возмутился гвардеец, не совладав с первым впечатлением.
Лекарь мрачно шмыгнул носом:
– Хворый, – буркнул он, не поднимая глаз.
– Вижу, что не здоровый, – хмыкнул солдат, не без опасения косясь на врачевателя. – Он тебе что, денег должен? Или сестрицу обесчестил?
– Не смешно, – обиделся лекарь, смотреть на дело рук своих тоже по возможности избегая. – Я всё, что мог, сделал…
– Это-то и настораживает, – согласился гарнизонный. – Чародея во всём Стилете не сыскали?
Сочувствие сквозило ехидством, так что лекарь только, потупившись, уныло колупал носком сапога пол. Лучистый[23 - Гвардеец Лучистого Стяга, гвардии долины.], осторожно пощупав синюшное плечо, передёрнул собственными. Вампир на столе глухо стонал и кровоточил.
– Он в северной части, недалеко от Клыка: парней холерина забрала, – лекарь развёл руками. – Не ждать же!
– Это да, – протянул гарнизонный, потирая гладкий подбородок. – Астаз тут вообще? Ничего не говорил? – Лучистый навскидку провёл рукой над изувеченными плечами. Жилы сами собой зашевелились. Оттенок синевы слегка переменился.
– Наказал Микэлю за вами посылать, – отчитался лекарь стылым шепотком. И, ответа не дождавшись, прибавил: – Тут только школяры. Седмица же.
Гарнизонный скрипнул сведёнными челюстями, распрямился и покрутил затёкшей шеей:
– Не иначе, похоронная, – пробурчал он сердито. – Кто решётки на Малом Обходном заклинил? А южный подъёмник поломал? Был бы Милэдон, башку бы снял… остолопам, – явно придержав выражения, солдат угрожающе зыркнул на побелевшего лекаря. – Наигрались, так валите отсюда! Командир же приказал возвращаться.
Отрока как ветром сдуло.
Лучистый проводил того мрачным взглядом и, насвистывая под нос пошловатый мотивчик «вдовушки» – крестьянской песни о похождениях весёлой молодки, – деловито перетряхнул сваленные на полу тряпки. Изобильная коллекция периаптов[24 - Амулеты, обереги. Заколдованная вещь, наделявшая обладателя сверхъестественной силой.] привлекала внимание. Зачарованные цацки в Златых Вёрстах Дзвенцска, до которых ещё поди доберись, стоили целое состояние. А шаманский навенз[25 - Узел-оберег.] Драб Варьяна и вовсе не заполучить без высочайшего благоволения старшего Ведуна, вредного, что сам Тёмный Князь.
Натёртый пахучими мазями, замотанный вмиг прокровившимися повязками Адалин глухо застонал.
Гвардеец, усовестившись внезапной меркантильности, стибрил всего одну серебряную цепочку с подвесом из оникса, окинул соплеменника сочувственным взглядом и решительно удалился.
Глава 7. Стилет
Седой туман пах мёдом и сухой осокой.
Палевый разлив ласкал колючие холмы, куделью растянувшись по отлогам, карабкался среди лиловых островков вереска, метёлок очерета, завитков папоротника и розеток дурнопьяна. Отрезами изысканного шёлка льнул к ноздреватым монолитам ледяных камней кромлеха. Грубо обтёсанные плиты вставали хороводом вкруг холма. А в воздухе петляла тихая свирель.
Фладэрик оглянулся, пытаясь вспомнить, как оказался среди про?клятых камней. А заодно и определить источник звука. Пастушеская флейта тлела потайной печалью. Он стоял в самом центре большого круга. Узор из белых, гладко окатанных камней, оттенённый ярким мхом, спиралью разбегался под ногами.
Свирель манила и баюкала. Дурманил голову медовый аромат.
Упырь заметил тени, переходящие от монолита к монолиту за внешним кругом исполинских каменюк. Ломаные силуэты качались, будто танцевали среди тумана и пахучих трав.
До Фладэрика донёсся тихий, едва уловимый смех.
В прозрачных облаках, мерцая и двоясь, скользили звёзды. Очень быстро, точно кто-то сматывал в рулон парчовый полог неба. Зелёные небесные огни переливались и дрожали. Адалин тряхнул влажными волосами, посмотрел на окровавленный, изрезанный кафтан, на вывернутые руки. И с удивлением отметил, что вряд ли смог бы держаться на ногах в таком состоянии.
– Ты себя недооцениваешь, Упырь, – насмешливо заметила Валтарова голова, подкатившись к сапогам.
Рот колдуна кривился в подобии усмешки или оскала. Волосы впитали столько крови, что хвост почернел. Синие глаза полыхали, как Ставменский маяк.
В медовом аромате проступила соль. Холодный ветер причесал шипящий очерет.
Фладэрик наклонился и двумя руками поднял ледяную, липкую голову Седьмого Колдуна.
– Зачем ты это сделал, Выжлец? – спросил Упырь хрипло.
Голос не повиновался. Звук вышел тихим, точно шелест сухой листвы по шапке погребального кургана.
– Сделал что? Калейдоскопы? Так то была моя работа, – засмеялась голова. Слепые зенки разгорались всё ярче. – Мой долг по обету. Служить Семи Ветрам и Эрвару, Алмазной Лилии Ллакхара.
– Вы разомкнули Кромку, Валтар, – нахмурился вампир.
Колдун захохотал:
– Нет, Упырь. Это сделал ты. Твоя сабля проткнула явь и запечатала наш знак. Твоя рука сжимала рукоять. Теперь ты Кромешник.
– Какая чушь… – слова застряли в горле.
Кромешник? Страж и заложник Кромки, нечистый дух. Сказка, какой пугают непослушных малышей.
Танцующие тени скользили всё быстрей. И звёзды превратились в метеоры.
– Узнаешь, Адалин. Всё узнаешь.
Голова Седьмого Колдуна вдруг загорелась, опалив нездешним пламенем лицо и руки Упыря, изжарив грудь и потроха.
Фладэрик распахнул глаза и попытался сесть. Не тут-то было. Замотанное полосами ткани, покрытое коростой тело повиновалось неохотно. Повязки на животе паскудно побурели. Упырь выругался сквозь стиснутые зубы и уронил затылок обратно на неприветливую твердь стола.
Подкопчённый каменный свод и характерный запах сомнений не оставляли: штопали Адалина гарнизонные пьянчуги вампирского Поста. Они же, судя по всему, нашли и куда-то дели треклятый свиток Седьмого Колдуна. Фладэрик осмотрелся. Голова болела, шея едва шевелилась, а сжать кулаки удалось не с первого раза, и всё же тело потихоньку пробуждалось.
Своей одежды Упырь поблизости не заметил, но на сундуке лежали полотняная рубаха, длинная шерстяная туника с украшенным тесьмой подолом, дублет из тёмной кожи и ремни аккуратно снятой перевязи с ножнами. На бочке по соседству нёс печальную вахту одинокий глиняный кувшин. Воняло снадобьями, выстуженным камнем, сырым железом и мышами. В разбросанной по полу прелой соломе кто-то вкрадчиво шуршал. Стену коптил небрежно воткнутый в кольцо факел.
Фладэрик осторожно пошевелил пальцами, сжал кулаки, согнул локти, повертел кистями. Плоть жгло раскалённой кочергой. В боку, в затылке и плечах будто засели шипы. Упырь медленно сел. Стол, напоминавший покойницкий, устроили из уложенных на козлы досок, разгородив пространство «покоев» пополам. В углу на жаровне тлели угли. Оттуда тянуло можжевельником, топлёным жиром, миррой и анисом. Отметив букет ароматов редкой тошнотворности, Упырь поморщился и попытался угадать, куда безвестный доброхот подевал Валтаровы свитки. Варианты одинаково удручали. Попади записки королеве ли, Гуинхаррэну иль в Малый Голос, больше их Фладэрик, конечно, не увидит.
Тяжёлая, окованная железом дверь приоткрылась с натужным скрипом.
Незнакомый гвардеец, щеголяя свеженькими командирскими лычками форменного облачения, пренебрёг галантными порядками и ввалился без позволения, точно к себе домой. Фладэрик устремил на вошедшего непроницаемый взгляд, коим потчевал зарвавшуюся челядь. Лучистый пригнул украшенную подвитыми кудрями башку в знак почтения.
– Мессир проснулся, – отметил он остроумно. Упырь считал констатацию очевидных вещей пустой тратой времени, а потому промолчал. – Что ж, славно. Мы тревожились.
– Напрасно, – отозвался, невольно кривясь от гадостного «мы», Адалин.
– Мессир себя не видел. – Молодой командир повторно склонил блестящую в факельном свете макушку и чопорно прикрыл за собой дверь. – Вид был… преотвратный.
– Потрясающе, – тонко улыбнулся Упырь, исподволь разглядывая посетителя.
Прежде Прихотью командовал старший наследник Милэдон, Сейран. Мракобес и бражник тот ещё, но хозяин исправный, да и мечник не из последних, не понаслышке знавший, каким концом вперед следует держать саблю. В отличие от лощёного хлопчика, которого Упырь прежде имел удовольствие наблюдать лишь при дворе Её Величества, среди ему подобных красотуль в щегольских аксамитовых[26 - Плотная ворсистая, часто узорчатая ткани из шёлка и золотой или серебряной нити, напоминающая бархат.] кафтанцах да кружевных брыжах.
– Давно я тут? – только и уточнил Адалин.
– Четвёртый день как, – ответил так и не назвавшийся командир, без спроса садясь на сундук. – Сперва только бредил. Но вчера чародей принёс какой-то новый декокт. Как вижу, рецепт оказался удачным.
«Вот ещё рецепты декоктов на мне не испытывали, – мрачно подумал Упырь, облизнув полынно горькие, иссохшие струпьями губы. – Того и гляди превратят в мантикору».
– А где мессир Милэдон? – Кожа под перевязками обнадёживающе зудела, не пульсировала и не полыхала. Фладэрик подумал, что уже мог бы удержаться в седле. А значит, с местным гостеприимством можно было и попрощаться.
– Теперь здесь командую я. – Манерный подданный огладил бугристый рисунок богато расшитых обшлагов кафтана. Любовно оправил звякнувший ажурными цепями, изобильно проклёпанный пояс. – А Милэдона отправили в долину, – Упырь равнодушно кивнул. – Я… заслужил это место, – зачем-то добавил гвардеец, с вызовом уставившись на соплеменника.
– Не сомневаюсь, – отозвался тот бесцветно.
По имени новоиспечённого командира Адалин не помнил, а род по значкам не узнавал. То ли от захудалости оного, то ли от общей незначительности. Представиться же гвардеец так и не надумал.
Сейран Милэдон, старший из четырёх сыновей Белого Генрича, оставался одним из немногих подданных долины, с которыми Фладэрик водил знакомство в охотку, а не по долгу службы. Упырь, возвращаясь домой, в прежние времена частенько задерживался в Прихоти, по возможности откладывая визит в замок. Нелюбовь старшего Адалина ко двору стала притчей во языцех, тем паче, обласканный Её Величеством подданный почитался желанным и долгожданным гостем в королевских покоях, о чём десятилетиями судачили клятые Дамы.
Отставка Сейрана не радовала. Но и тешить надменное непотребство, без спросу взгромоздившееся на сундук, Упырь не собирался.
Свежеиспечённый командир Прихоти представлял зрелище презанимательное: хорошенькое личико с до сих пор не ломаным носом да точёными скулами портил лишь массивный подбородок. Чуть раскосые глаза, под стать какому туату[27 - Народ, племя, нация. Здесь: обитатели холмов, аналог высших эльфов.], приблудившемуся из волшебной сказки, глядели запальчиво и одухотворённо. А вот придворная стрижка и локоны, подкрученные на железках, в стенах Поста, от куртуазных приблуд столь же далёких, как сельский нужник от светлокняжеского терема, выглядели нелепо. По меркам неизменно полупьяного от скуки гарнизона, стерегущего вампирье пограничье, такой командир – ходячая несуразица, объект солдатского зубоскальства.
Красавчик, плотно стиснув челюсти, тоже взирал на соплеменника с надменным недоумением. Адалин, горбоносый, тощий и жилистый, с иссечённым шрамами лицом, заросший, точно деревенский староста, прекрасно знал, какое впечатление производит.
– Моя преданность угодна Её Величеству, – бросил Лучистый, выпятив грудь колесом. – Наша государыня прозорлива.
– Воистину, – ухмыльнулся Упырь. – Завидная проницательность, что граничит с ясновиденьем. Кому и охранять рубежи, как не юному дарованию, оных не покидавшему. Свежий взгляд, опять же.
– Я… – гвардейчик запальчиво вскинул благородный подбородок. – Я ходил в разъезды!
– Не думал усомниться, – покивал нарочито серьёзный Адалин. – Опасно нынче в Саженцах. Да и вдоль Мрачных Холмов так запросто не погуляешь.
