Михаил Васильевич Шелест "Потомок Елизаветы I"

Потомок Елизаветы I
Михаил Васильевич Шелест

Главный герой из нашего "настоящего" попадает в прошлое путём "переселения душ" в тело дикого аборигена. Место перерождения неизвестно. Время – неизвестно. До поры до времени герою предстоит существовать в племени таких же, как и он первобытных существ, но потом его жизнь начала меняться.

Михаил Шелест

Потомок Елизаветы I

Глава 1.

– «Видимо, свою жизнь, по понятиям Бога, я прожил хреново, если после смерти возродился в облике обезьяны», – в который уже раз со вчерашнего дня, думал я, горестно вздыхая и разглядывая своё отражение в воде.

Вернее, не совсем обезьяны, а некоего человекообразного существа, сильно смахивающего на… Да, что там, «на». Горилла, – она везде горилла. Только не особо почему-то волосатая.

Сидя в воде по мощную грудь, я пытался поймать рыбу. Сложив не очень длинные ноги «по-турецки» и положив на колени локти, непропорционально, по человеческим меркам, длинных рук, покрытых от локтей золотистым «пушком», я расслабленно ждал жертвы.

Рыбы было много, но мелкой, и она охотно приплывала на приманку – шарик глины, перемешанной со здешними дождевыми червяками, но я ждал подходящего для моих бамбуковых копей размера жертвы.

Бамбук был не совсем бамбук, как и черви – не совсем черви, и рыба – не совсем рыба. Да и горилла, в моём обличии, – не совсем горилла.

Моё новое тело имело скорее коричневую, чем чёрную пигментацию, похожую больше на загар, прямую, но слегка сутулую спину, крепкую шею и развитый торс. Длинные, русые, вьющиеся волосы на голове, слегка украшали моё тяжёлое суровое лицо со слабо выраженной нижней челюстью, выдающимися надбровными дугами и скулами, и носом с короткой переносицей.

Вода в этом месте реки стояла, закрытая от основного течения отмелью, и образовывала заводь. Каменистое дно почти не давало мути, если не сильно тревожить донные камешки, слегка припорошенные илом.

Солнце светило со спины и в тени своей мощной фигуры я хорошо мог рассмотреть своё новое отражение и то, что происходило в воде. Шарик прикормки был крупным и плотным, примерно с теннисный мяч, и «рыбья» мелочь не могла раздерибанить его своими передними плавниками, больше похожими на лапки, и клювастыми мордами.

Крупные «рыбины» прятались в ближайших кустах водорослей и наблюдали за мной и мелочёвкой. Видя, что та мирно кормится, выковыривая из глины маленькие кусочки «червячков», предусмотрительно разрезанных мной на много мелких частей, одна из рыбин подплыла к приманке, попутно лениво пытаясь поймать кого-нибудь из мелких сородичей.

Только двойной удар двух копей гарантированно должен был привести к насаживанию рыбы на импровизированные «гарпуны». Первым било копьё со стороны головы, а вторым, то, что к хвосту. «Рыба», прижатая к камню первым копьём, двигаясь назад, сама насаживалась на второе копьё, легко проникавшее под громадную, почти с кулак ребёнка, чешую.

Первое копьё урона не наносило, скользя по чешуе, и только следующим ударом в большой плоский глаз, оно добивало рыбину.

Вчера, попав в этот мир в тело и разум здешнего аборигена, я так ничего себе на обед и не добыл, пытаясь орудовать одним деревянным копьём один конец, которого, я заточил на камне, и довольствовался корнеплодами, которые тоже добыл не я. Тоже, кстати, вполне съедобными, но не насытившими меня.

Моему новому телу этого было бы достаточно, но мой разум отказывался удовлетворяться двумя сырыми, хоть и большими, картофелинами и требовал кусок колбасы или, хотя бы, шмат сала с большим куском хлеба.

Тело и разум моего «донора» быстро справились с выкапыванием глубокой норы для ночёвки в крутом глинистом берегу реки, нарвало и наносило травы, по запаху похожей на полынь, и застелило ею пол нового жилища. Потом моё новое тело пробежалось по берегу реки и, найдя подходящий по размеру камень, докатило его до входа.

Я всё это время выступал в роли стороннего наблюдателя. Мой разум доминировал, и сначала я взялся за устройство жилища сам: пытался подыскать для житья яму, натаскав туда веток, но тело стало самопроизвольно трястись, и я понял, что от страха.

Расслабив свой разум, и отдав себя на волю хозяина тела, я и пообедал, хоть и не плотно, и поимел очень даже неплохое жилище.

Когда жилище уже было построено, а до темноты ещё оставалось время, я прошёлся по берегу и нашёл несколько крепких, гладких камней. Используя найденный «мной» валун, как наковальню, я довольно быстро расколол найденные мной камни и попытался сделать из них острое холодное оружие.

Чужие громадные руки слушали мой разум плохо. Пальцы с крепкими когтями хорошо сжимали палку, но камни правильно сжимать, в нужном направлении и под нужным углом бить, отказывались. Оставив их развитие на потом, я кое как вырубил из камней подобие наконечников и вогнал их в расщеплённые палки «бамбука». Закрепить мне его было нечем.

Забравшись в нору и закрывшись камнем, моё тело сразу уснуло. Однако мой родной разум заснуть не мог. Это было удивительное ощущение, когда тело спало, а разум нет. Разум аборигена хоть и чутко, но тоже спал, и я попытался уснуть под его храп, но услышал шуршание речного гравия.

Надо сказать, что органы чувств аборигена были более развиты, чем мои, и я ещё не мог полностью их контролировать. А абориген мог. Он принюхался, зашевелив носом, но так и не проснулся. Шуршавшие гравием существа его не насторожили. Постепенно успокоился и я, перестав раз за разом вспоминать свои последние минуты жизни в том мире и перекатывая в чужой голове одну и ту же мысль: дар – это, наказание или бред?

Проснулся я в своё первое утро в новом мире и новом теле тогда, когда мой «абориген» окунулся в воду в поисках ракушек и улиток. Я вспомнил свой вчерашний неудачный опыт, и посвятил некоторое время утра на изготовление наконечников для копей.

Сейчас, схватив наколотую на оба копья громадную рыбину, я не заметил, как порвал её когтями и жадно впился в сочное мясо. Для моего тела эта еда была явным деликатесом. Набив утробу, я повалился на спину, довольно застонав. Тело не только не ело никогда такую пищу, но и никогда не ело так много. Оно испытывало тяжёлое блаженство, а чужой разум благодарность.

Лежа на спине и глядя на летавших высоко в небе птиц, я подумал, что, то, что я не съем, «домой» тащить не надо. Попробовать «деликатес» попытаются многие, и не факт, что только птицы.

«Подумав о «чёрте», жди чёрта», говорила одна очень неприятная мне старушка, при встрече со мной.

Птицы вдруг стали резко расти в размерах.

– Чёрт побери, – сказал я сам себе, откатываясь от рыбы.

Тело выполнило незнакомую команду неохотно. Но, перевернувшись на живот, оно отпрыгнуло сразу метров на семь от места отдыха, оттолкнувшись сразу четырьмя конечностями и приземлившись на них же.

В полёте моё тело успело нанести кулаками несколько ударов близко подлетевшей «птичке». Не один-два, а сразу очередь. Прикинув, я предположил, что около восьми.

Однако, упав на «четыре точки», тело, забыв о копьях, бросилось наутёк в гущу леса. Сначала на четырёх, а потом, сильно оттолкнувшись передними и поставив себя на задние, на двух ногах, расчищая передними «руками» дорогу сквозь кустарник.

Прямо сказать, было от чего бежать. «Птички», вооружённые полуметровым клювом и почти такого же размера когтями на лапах со «шпорами», вызвали у «моего» тела дрожь воспоминаний, а у меня чувство озноба разума.

Остатки полутораметровой «рыбы» исчезли в прожорливых клювах мгновенно. Похожие на грифов трехметровые птицы, походив по берегу и попытавшись достать меня сквозь кусты, поднялись в воздух, едва не пригнув ветром деревья.

– Птица Рух, – попытался сказать я, но из горла вырвались нечленораздельные гортанные звуки, больше похожие на тихий рёв.

– «Понятно, – подумал я. – Значит разговаривать мы ещё не умеем! А вообще, на сколько мы разумны? Да и разумны ли?»

Разум больше проявляется в стаях, чему способствует обучение, передаваемый опыт, речь и другие виды коммуникации, а существо, в которое вселился мой разум, явно вело одиночный образ жизни.

Пока я размышлял, моё тело вышло из кустов на берег и побрело в сторону высокой, почти вертикальной скалы, стоявшей у самой воды метрах в ста справа вниз по течению реки, а подойдя к ней село возле кучи больших камней и по-детски заскулило.

Из-под завала торчали части тел погибших, точно таких же, как и он существ. Посмотрев на свои содранные в кровь пальцы рук, я понял, что «я» пытался откопать тела, но не смог. В груди сгустилась тёплая тупая боль, заломило скулы, а глаза наполнились слезами.

– «Там, кто-то родной», – подумал я, и понял, почему саднит всё тело и кровит ссадина на голове.

Рядом с завалом, ближе к скале лежали не до конца объеденные зверями останки «моих» родичей. Я понял, что и моё тело лежало здесь же, брошенное племенем, посчитавшим «меня» убитым.

Останки тел были крупнее моего.

– «А! Да ты, то есть я, – детёныш», – подумал я. – «Фига себе! И сколько же мне?»

По размерам получалось, около десяти лет, но кто их тут разберёт?

– «А мне не по барабану?»

Подумав, я понял, что нет, не по барабану. Чем моложе, тем легче будет научить это тело моим приёмам и навыкам, подчинить разум. Физической кондиции, первобытных инстинктов для этого у него было в излишке.

Попытавшись успокоить его, я понял, что он ко мне прислушался и перестал скулить. Я принюхался и услышал чуть заметный запах, принесённый ветром. Запах моих родичей, ушедших по берегу, вниз по реке.

– «Пойти за ними?», – подумал я.

Мой зверёныш понял мою мысль и снова заскулил, но теперь уже от страха.

– «Я с тобой», – сказал я ему. – «Не бойся!»

Подавив его волю, я встал и пошёл к норе. Надо было отдохнуть после обеда и подумать. Еда была сытная, желудок полный, и заснул я быстро, проснувшись под вечер одновременно с «пасынком». Немного подумав, я решил задержаться здесь, на берегу этой «рыбной» речки, чтобы немного проникнуть в сущность своего донора и самому поднабраться опыта «выживальщика».

Походив по бережку и насобирав кремня, я принялся учиться правильно скалывать его, и после часа работы получил очень приличный наконечник для копья и несколько наконечников для дротиков. Кое-как приладив к тонким бамбуковым отросткам и испробовав дротики, я понял, что и в таком виде они годятся для охоты на «речную дичь».

Мои огромные мощные руки всаживали снаряжённые острыми и тяжёлыми наконечниками палки в тушки «рыбы» легко и ловко. Убив таким образом ещё две рыбины, и снова слегка перекусив, я успокоился. День был прожит не зря.

Слегка передохнув, я продолжил изготовление орудий труда, а именно топора. Темнело и я заметил высекаемые кремнем искры.

– «Огонь», – подумал я. – «А он мне нужен? Нужен! От хищников, да и вообще… Прогресс, опять же. Что-нибудь сварить».

Тут же захотелось чаю или кофе.

На следующий день я углубил и расширил свою нору. Копать было легко. Мои ладони точно неоднократно занимались этим трудом и без особых повреждений гребли твёрдую глину, как тяпки. А с помощью небольшой деревянной лопатки, вытесанной из куска, расколотого молнией дерева, похожего своей продольной структурой на ель или сосну, работа двигалась очень быстро.

Не то чтобы мне было плохо в норе, но представив себя придавленным тоннами глины, я понимал, что из-под такого завала не выберусь. Пробив трёхметровый «потолок» и установив в нём бамбуковые воздуховоды, я полностью успокоился и спал ночью хорошо. Моя новая комната позволила моему двухметровому телу расслабиться и отдохнуть так, как оно ещё никогда не отдыхало.

Утром я снова услышал мысленную благодарность от своего «пасынка», причём он обращался ко мне почти официально, как к старшему родственнику. Прислушавшись к нему, я стал понимать его мысли. Его звали Урт. Причем «т», произносилось, скорее, как «ф». Я долго тренировался, чтобы воспроизвести этот звук.

У места наших обедов уже паслись и не улетали грифы. Их было трое. Держась ближе к кустам, я подошел ближе и понял, что могу всадить пару дротиков в ближайшую особь, стоявшую ко мне своей задницей.

Под перо дротики вошли, как в масло, прошив тушу насквозь. Птица, не ожидавшая такой подлости от «кормильца», подпрыгнула, но тут же рухнула на землю.

– Рух, – сказал пасынок. – Пц Рух. Урф – Рух!

– «Молодец», – подумал я, и понял, что дротики метали мы вместе с Урфом.

Я побежал на оставшихся птичек сжимая в левой руке копьё, а в правой каменный топор. Оба оружия были смертельно остры. В три прыжка, я пересёк каменистую отмель и в последнем, самом высоком, всадил копьё одной из них сверху прямо вдоль шеи в межключичную ямку. Клюв щёлкнул рядом с моей рукой, перерубив пятисантиметровый бамбук.

Увернувшись от удара лапой и отпрянув от удара клювом, я резанул толстую шею третьего «грифа» топором. Шея надломилась и повисла, однако «птичка» продолжала наносить хаотичные удары лапами и крыльями, но уже лёжа на боку.

Я мысленно «отпустил» Урфа.

– Урф! – Зарычал он и застучал кулаками по груди. – Урф!

Он приник к ране на шее Руха и стал пить пульсирующую кровь.

– Хорошо! – Сказал я и у меня получилось «Хрша!».

Сходив за ножами мы с Урфом стали разделывать добычу. Я подсказывал, Урф резал.

Аккуратно сняв шкуру и срезав с костей мясо, стараясь не повредить жилы, мы насадили его на тонкие бамбуковые палочки и развесили в лесу. Было прохладно. Мух не было. Трава и лист желтел. И я понял, что наступает зима. И ещё я понял, почему и куда уходило племя Урфа. И ещё я понял, из чего я сошью себе первую в этом мире шубу и тёплые сапоги. И ещё я понял, что без огня могу и не выжить.

Следующие три дня я пытался разжечь огонь, но у меня ничего не выходило. Искру кремень давал слабую. Сам бы я уже давно бросил, но Урф, поняв задачу «хреначил» кремнем о кремень без устали. Я только успевал менять предмет розжига, выбор которого в этом лесу был мал, и продолжал вспоминать рекомендации по добычи огня своими руками. Мха не было, трутовик не попадался. Лес, в основном, был хвойный, а грибы на таких деревьях, как я думал, не растут. И ошибался.

На четвёртые сутки, оставив попытки «поженить» два кремня, я пошёл вдоль берега реки за «проклятую скалу». Дискомфорта от холода я не ощущал и переправлялся через водные преграды, возникающие на левых поворотах реки, легко, хотя пар изо рта уже шёл. За пятым поворотом я увидел его. Жёлто-коричневый гриб. Громадный гриб-трутовик на стволе хвойного дерева.

Я стал чувствовать к этому миру благодарность.

Перекусив и насадив гриб на оба дротика, я отправился обратно, не забывая смотреть себе под ноги, ища что-нибудь с металлическим блеском, и у самой скалы я увидел окаменевшую спиралевидную раковину какого-то здешнего моллюска, имеющую явно стальной блеск.

Так бывает, когда один минерал замещается другим. Так объясняют учёные, но как это происходит, по-моему, и они не знают. Но, факт остаётся фактом. У меня был кусок сульфидного железа, называемый пиритом проявившийся в «амоните1». А вечером у меня был огонь.

Мы так долго высекали его, дули на зародившуюся искру, поэтому пламя, появившееся из неё, Урф воспринял, как нечто рождённое им лично. Он снова зарычал:

– У-у-у-у-рф!

Я переложил огонь в специальный глиняный горшок с небольшими отверстиями в стенках и занёс его в «нору».

Утром я очнулся от паники, обуявшей Урфа. Он метался с горшком по берегу реки, пытаясь разжечь, раздуть, загасший за ночь, огонь.

Взяв его волю под контроль, я некоторое время успокаивал его, потом, разозлившись, «плюнул», и разжёг огонь снова. Получилось быстро.

Практически отключив Урфа, я занялся лепкой различных глиняных емкостей. К вечеру у меня получилась большая ванна для замачивания кож, несколько кувшинов и кружек.