– Так она твоя зазноба, что ли?
– Можно и так сказать. А потом повезло ей – в издательство устроилась, как интеллигентная… Пришли, – Егор открыл тяжёлую дубовую дверь с застеклёнными проёмами, через которые на тёмную улицу падали жёлтые полосы света. С холодной улицы они попали в небольшой вестибюль, жарко отапливаемый камином. Сбоку от двери, за конторкой, восседал швейцар, бравый старик с военной выправкой, в несколько потёртой форме, украшенной двумя Георгиевскими крестами, полученными, вероятно, ещё в русско-турецкую войну. При виде посетителей он поднялся и отвесил им поклон.
– Добрый вечер, Семёныч, – поздоровался с ним, как со старым знакомым, Егор.
– Здравия желаю, Егор Петрович, – вежливо поклонился швейцар.
По лестнице с массивными перилами, которая показалась оробевшему Ване величественной и нарядной, хотя из украшений имелись только две головы льва на тумбах у подножия ступеней, молодые люди поднялись до шестого этажа, миновали его и очутились на самом верху, где располагались мансарды.
– Шикарно живут твои друзья, – вполголоса произнёс Ваня, не решаясь нарушить тишину парадной. – И швейцар, и лестница такая нарядная…
– Брось, – отмахнулся Егор. – ты швейцаров из респектабельных домов не видал. Вот там, действительно, и стать, и мундир нарядный. И верхнюю одежду снять помогают, и гардероб там имеется, и ковры на лестницах, а тут голые ступени… Ну, мы пришли.
Егор позвонил в одну из дверей, за которой слышались голоса и взрывы смеха. Им открыла девушка лет тридцати, худая, угловатая, с удлинённым лицом.
– Здравствуйте, Егор Петрович. Здравствуйте, барин, – слово «барин» относилось к Ване, отчего тот вспыхнул до корней волос и от смущения не ответил на её приветствие.
– Здравствуй, Глаша, – небрежно поздоровался Егор. Глаша помогла им раздеться, повесила верхнюю одежду на аккуратно прибитые вешалки и возвратилась в комнату.
– Кто это? – прошептал Ваня.
– Это Глаша и есть, Глафира Яковлевна, старшая сестра.
Молодые люди прошли в комнату, наполненную пепельным туманом от папирос. Центральное место в ней занимало витражное окно, выходящее на крышу. Интерьер комнаты показался неискушённому Ване роскошным: мраморный камин, украшенный золотыми часами, циферблат которых поддерживали две нимфы, стены, обитые непривычным для глаз бордовым штофом, картины, пестревшие яркими, сочными красками, и большие фотографии в рамочках, на которых были запечатлены обнажённые люди: девушки, сидящие и лежащие на диванах, с длинными папиросами в уголках губ или между пальцами, со спущенными чулочками, в сандалиях и туфельках, у зеркал, туалетных столиков, на фоне пейзажей и в интерьере комнат; но были и мужчины – мускулистые, усатые, похожие на борцов из цирка, хотя очень может быть, что позировали именно циркачи – борцы и акробаты. Впрочем, на одной из фотографий Ваня увидел клоуна – с грустными глазами и нарисованными чёрными чернилами слезами на бледной щеке, с опущенными уголками губ в рамке нарисованной улыбки. Он стоял на фоне голой стены, тощий, смущённый, прикрыв причинное место колпаком скомороха… Посередине комнаты стояли уголком два мягких дивана, с чехлом тоже бордового, в цвет стен, бархата, со множеством подушек, на которых были вышиты котики и цветочки. Между диванами стоял круглый столик из красного дерева на резных ножках, сервированный бутылками вина и закусками. На диванах располагалась компания – две девушки, одна из которых показалась ему ослепительной красавицей, и трое молодых мужчин. Глаша тут же проворно принесла откуда-то два бокала.
– А, Егор Петрович! – приветливо окликнула их та, что показалась красавицей. – О, вы не один! И кто этот красавчик? Матильда, тебе не кажется, что он на Есенина похож?
– Очень похож! Егор, знакомь.
– Господа! – торжественно провозгласил Егор. – Прошу любить и жаловать! Это Иван Фёдорович, князь.
– Князь?!
– Представьте! Это везунчик, каких мало. Его прошлое было окутано тайной, которая не так давно развеялась, принеся Ивану Фёдоровичу целое состояние. Не буду утомлять вас пересказом серой биографии нашего героя, она достаточно заурядна. Скажу лишь, что не так давно выяснилось, что он – единственный наследник одного князя – фамилию умолчим, и вот – вуаля, сей достойный юноша только что вступил в права наследства.
– Какое очаровательное враньё! – съязвила красавица.
– Враньё? – не растерялся Егор. – А как вы объясните вот это?
Он подёргал себя за лацканы пиджака.
– Костюмчик не дешёвый, – согласилась красавица.
– Этот костюм милостиво пожаловал мне князь. Он отмечает вступление в наследство, и ему благотворительность пока что в новинку.
Взоры всех присутствующих обратились к Ване. Ошеломлённый тем, как его представили, он, однако, не показал своего смущения, а расплылся в лучезарной улыбке, уместной для такой счастливой ситуации, и даже приосанился, входя в роль князя.
– Больше вам знать необязательно, – продолжал вещать Егор. – Достаточно того, что Иван Фёдорович позволил мне сообщить вам. А теперь – внимание, наш юный князь желает разделить с вами свою радость!
Ваня полез в карман и вытащил пачку банкнот, вид которых произвёл на присутствующих магическое впечатление.
– Спрячь, спрячь, – поспешно проговорил Егор, – это слишком много… Глафира Яковлевна, можно попросить вас сходить в магазин и привезти на извозчике, которого наш дорогой гость тоже оплатит, вина на всю компанию, самого дорогого, а также балык, заливную рыбу, грибков мочёных и… Заказывайте, господа, ну же! Пользуйтесь случаем!
– Буженину в черносливе!
– Икру севрюжью!
– Конфет французских!
– С удовольствием! – воскликнула Глаша, глаза которой вспыхнули, а щёки раскраснелись.
– Теперь мы верим, что вы – князь! – затараторила прекрасная незнакомка. – У простого человека не может быть столько денег.
– Да, – подхватила Матильда, – всё натурально. А как одет! Простой человек не может так одеваться.
– А если что, – подхватила её подруга, – мы вам поможем приодеться: посоветуем, расскажем, что сейчас в моде, проедем с вами по самым лучшим магазинам… Вы ведь недавно в Петрограде?
– Недавно… – только и успел вставить Ваня.
– Разве вы сами не видите? – перебил его Егор, очевидно, опасаясь, что неискушённый друг сболтнёт что-то лишнее. – Посмотрите, какой румянец! Вы когда-нибудь видели такой цвет лица в нашем угрюмом городе, отравленном туманами?
– Да, цвет лица – что надо, – вторила ему красавица. – Был бы у меня такой, я бы сколько на пудре и румянах сэкономила… Но давайте знакомиться! Я – Лизавета Яковлевна. Это – сестра моя, Глафира Яковлевна. А это – Матильда Михайловна. Это – Игнатий Иванович, он семинарист. Это – Захар Захарович, студент университета и мой друг детства. А это – наш будущий гений, художник, живописец, Велимир Водкопьянов. Без отчества: у них, у творческих людей, так уж принято…
– Кстати! – вмешался Егор. – Наш князь тоже балуется живописью. Он – неплохой художник. И, представьте, часть своего наследства он желает потратить на курсы живописи, на уроки от известных мастеров и, конечно, на путешествие по Италии, где он будет писать этюды на пленэре!
– Ах, князь, вы не могли лучше распорядиться своим состоянием, – затараторила Лизавета Яковлевна. – Это так мило!
– Князь! – всплеснул руками Велимир. – Я, конечно, пока не столь известный мастер, но, если изволите, я тоже готов преподать вам уроки рисунка, и сопроводить вас в Италию!
Ваня кивал с лучезарной улыбкой, а сам исподтишка рассматривал присутствующих. Чаще всего его взгляд останавливался на Лизе. Со слов Егора он представил её распутной женщиной, потасканной, утратившей свежесть и девичье очарование, размалёванной, с вульгарными манерами. А перед ним сидела совсем юная девочка, тонкая, так что, казалось, талию её можно перехватить двумя пальцами, с ангельской внешностью – копна непослушных каштановых кудрей, огромные карие глаза, длинные, загнутые ресницы, утончённые черты смугловатого, с ярким румянцем, лица. Над чувственным ртом – пикантная родинка. Одета скромно, по-домашнему – белая блузка с кружевным воротом, пожалуй, чересчур низко расстёгнутом, тёмная, из какой-то мягкой ткани, юбка.
Глафира совершенно не походила на сестру – худоба её была лишена изящества, черты угловатого лица слишком резки – длинноватый нос, узкие губы, мелкие, близко посаженные глаза, гладко зачёсанные волосы мышиного цвета открывали слишком крупный, зернистый лоб. На её неаппетитной фигуре как-то косо сидело простое серое платье, придававшее ей сходство с горничной. Ваня пытался найти что-то общее в этих столь разных лицах сестёр, но, ничего не найдя, переключил своё внимание на других присутствующих.
Матильда имела внешность неброскую – русые пышные волосы, откинутые назад, бледное измождённое личико с выражением меланхолии и грусти. Платье висело на впалой груди и казалось большим для её хрупкой фигурки. Она томно курила длинную папироску, грациозно держа её в своих тонких, нервных пальчиках.
Мужчины тоже выглядели очень по-разному. Игнат, которого представили, как семинариста, высокий брюнет с бледным, несколько желчным лицом и короткой бородкой, был одет в чёрный семинарский подрясник. Он постоянно скептически ухмылялся.
Студент Захар, блондин с волосами до плеч, мечтательным взглядом серых глаз и болезненным цветом лица, худенький, облачённый в тёмно-зелёный форменный костюм учащегося университета, казался неестественно возбуждённым.
Велимир, высокий, хорошо сложенный шатен, носил длинные волосы, выделялся оригинально сшитым костюмом, шею его небрежно обвивал широкий шарф фиалкового цвета.
Когда Глафира, ко всеобщей радости, наконец-то отправилась за покупками, никто в ожидании деликатесов не притронулся к скромным угощениям, состоявшим из ломтиков булки и долек мочёных яблок. До половины опорожнённая бутылка дешёвого вина тоже осталась нетронутой.
Разумеется, присутствующие старались втянуть нового знакомого в разговор, интересовались им, но он отмалчивался. А как только открывал рот, так и закрывал сразу, увидев выразительный взгляд Егора.
Долгожданное возвращение Глафиры и появление на столе бутылок с вином и закусок вызвали всеобщий восторг.
– Клянусь, я полтора года не ел ничего подобного! – вопил Велимир.
– А я такого вообще никогда в жизни не ел, – вторил ему Захар.
– Господа! Господа! – воскликнула Лиза. – Предлагаю выпить за знакомство!
Глафира разлила по бокалам из высокой бутыли с нарядной этикеткой вино, которое тут же, под звон бокалов и смех, было выпито.
– Наконец-то я пью нормальное вино! – воскликнула Лиза. – Наконец-то нашёлся настоящий мужчина, который в состоянии угостить даму!
Самому Ване вино показалось необычайно вкусным: он выпил полный бокал и как-то быстро захмелел. Когда гости несколько утолили свой голод, и восторги, вызванные невиданными яствами, поутихли, Лиза взяла на себя роль ведущей:
– Князь, если вы думаете, что мы собираемся здесь только для того, чтобы праздно проводить время, пить, хохотать и дурачиться, то с радостью сообщаю, что у нас здесь салон, который называется «Вечерняя мансарда». У нас собираются те, кто любит искусство.
– Современное искусство! – подчеркнул Велимир, подняв указательный палец.
– У нас собираются люди прогресса, – вдохновенно продолжала Лиза, – люди, которые любят современное искусство…
– А вы знаете, какое оно – современное искусство? – вмешался Велимир.
– Я думаю, что он вообще не знает, что такое искусство, – съязвил Егор. – Он ведь пока не брал уроков у таких мастеров, как наш Велимир.
Все рассмеялись и повернулись к Ване. Такое впечатление, что его подавали здесь, как новое блюдо, простое и пряное, что-то вроде солёных огурцов, приправленных укропом. Вроде просто, зато ядрёно, а главное, непривычно.
– Отчего же? – обиделся Ваня. – Я знаю, что такое искусство… Например, иконы в храме – это искусство.
– Иконы в храме – какая прелесть! – закатил глаза Велимир. – Князь, вы не возражаете, если я напишу ваш портрет?
– Чей? Мой? – смутился Ваня.
– Ну конечно! Вы очень колоритно выглядите!
– Если хотите…
– Очень хочу! Итак, князь, договорились, вы мне будете позировать.
– Договоритесь потом… Так вот, – Лиза вернула себе инициативу. – Если говорить просто – есть искусство старое, есть новое. Время же не стоит на месте. А какое время – такое и искусство. Мы – дети нового времени, дети двадцатого века. И нам уже не интересно и чуждо то, что волновало стариков. Например, Пушкин: «Мороз и солнце – день чудесный…» Как это пошло и плоско.
– Да, – подхватил Захар, – то ли дело Давид Бурлюк, вот где мощь!
Захар вскочил, скрестил руки на груди и, бросая на присутствующих устрашающие взгляды исподлобья, зловеще продекламировал:
«Небо – труп! Не больше!
Небо – смрадный труп.
Звёзды – черви, пьяные туманом.
Звёзды – черви, гнойная, живая сыпь!»
Вот это настоящая поэзия! – добавил он уже своим обычным голосом. – Какие образы! А какой реализм! Мы не хотим больше восторгаться бабочками и цветами. Жизнь – жестокая штука, и надо иметь мужество смотреть ей в глаза. Как вам стихи, Иван Фёдорович?
– Страшно, – признался Ваня.
– Князь, вы очень точно подбираете слова! – заметил Захар. – Я, как филолог, могу оценить… Именно страшно! А разве жизнь, а разве окружающая нас действительность – не страшная?
– Страшная, – согласился Ваня.
– Давид Бурлюк – гений! – воскликнула Лиза. – Давайте выпьем за него!
Бокалы наполнились кроваво-красным вином.
– Такая же история – во всех других видах искусства, – подхватил Велимир. – Например, в живописи. Кому сейчас интересны пресные пейзажи с солнышком и цветочками? Никому! Чёрный квадрат Малевича – вот вершина новаторства!
– Чёрный квадрат? – прошептал Ваня, широко раскрыв свои васильковые глаза.
– Картина такая – «Чёрный квадрат», – пояснил Велимир. – Он написал её изначально для декорации к спектаклю «Победа над солнцем». Чёрный квадрат заменил солнце. Чувствуете, как символично? О, Казимир Малевич – философ и мистик!
– Солнце заменится чёрным квадратом, небо свернётся, как свиток, и звёзды спадут, – воскликнул Ваня.
– Именно! Однако, откуда это? Как будто что-то знакомое.
– Он образно перефразировал Откровение Иоанна Богослова, – пояснил семинарист Игнат.
– Браво, князь! – присутствующие зааплодировали.
– Так, а что на картине-то нарисовано? – поинтересовался смущённый непривычным вниманием Ваня.
– Чёрный квадрат, только чёрный квадрат.
– Как – только квадрат?
– В том-то и дело! Это – ни на что не похоже. Это символ. Это – выражение идеи.
– Какой идеи?
– Идеи пустоты, мрачности, бессмысленности жизни. Изначально Малевич задумал «Чёрный квадрат» как триптих – чёрный квадрат, чёрный круг, чёрный крест. На своей выставке он повесил чёрный квадрат в красном углу, ну, то есть в углу, где обычно иконы. Только вместо икон – чёрный квадрат.
– Я была на этой выставке! – подхватила Лиза. – Это гениально! Только мне больше понравился чёрный круг. Он такой… как всевидящее око, чёрное око, которое за всеми нами наблюдает.
– Наблюдает и злорадствует! – подхватил Захар. – И глумится над нами!
– На меня больше впечатления произвёл чёрный крест, – перебил его Велимир. – Он такой зловещий…
– Ничего в нём зловещего! – возразила Лиза. – Так, кривенький, кособокий крестик.
– То и зловещее, что крест – и кривой.
– Господа, – вмешался в дискуссию Ваня. – Может, про крест не будем?
– Ах, да, забыл предупредить, наш князь – верующий, – язвительно улыбнулся Егор.
