– А чего изволите?
– Ну, грибков солёных давай, картошку в мундирах, да щи разогрей.
– Щи ещё горячие, в печи томятся.
– И ладно. Ну-с, скидывай, Илья, свою кацавейку на рыбьем меху, да за стол. Чем богаты, тем и рады.
– Благодарствуйте.
Пройдя в столовую – большую комнату с длинным столом посередине и старым буфетом с мутным стеклом у одной из стен, Илья поискал глазами красный угол, который предстал перед ним в виде тёмных старинных икон в увесистых окладах, размещённых на основательной полке и слабо освещённых мерцающим светом едва тлеющей лампадки, перекрестился и поклонился три раза. Старик тем временем сел за стол и рукой указал ему место напротив себя. Агафья, пожилая, полная баба с добродушным лицом, вынесла к столу крупно порезанный чёрный хлеб, затем блюдо с солёными груздями, глубокую тарелку с варёной картошкой и кастрюлю, из которой аппетитно пахло щами. Затем она положила перед барином и его гостем столовые приборы и, пожелав приятного аппетита, удалилась.
– Агафья, чуть позже чайку подай с кренделями! – крикнул ей вслед хозяин. И, слегка улыбнувшись, представился: – А меня Афанасий Матвеевич величать. Помещик я здешний. Кутафьев фамилия моя. Ну, ты кушай, Илья, кушай.
Илья не заставил себя уговаривать и с аппетитом набросился на предложенные угощения.
– Куда путь держишь? – полюбопытствовал хозяин.
– В Петербург-Петроград, – жуя, ответил Илья.
– Путь неблизкий. А по какой надобности? По делам своего монастыря? Или в паломничество?
– По делам, – уклончиво ответил гость и перешёл к только что принесённому Агафьей чаю.
– Ммм, вкусно! – оценил он крендель.
– Домашней выпечки, – довольно ответил старик и улыбнулся, отчего у его выцветших голубых глаз собрались морщины. – Это Агафья у меня кулинарит. Искусница!
– Можно ещё один?
– Можно, конечно! Угощайся! Думаю, ты весь день ничего не ел.
– Да, – кивнул Илья. – Как позавтракал в монастыре, так и не ел. – Благодарствую!
– Улыбка у тебя хорошая, открытая, – задумчиво сказал Афанасий Матвеевич. – Доверчивая… А время сейчас смутное… Не боишься один путешествовать?
– Как же один? – пожал плечами Илья. – Со мной Бог.
– Так-то оно так, – усмехнулся хозяин, – только вот когда бить начнут, Бог-то далеко. Да и кулаков у него нет.
– А как же в Священном Писании сказано, что ни один волос с нашей головы не упадёт без ведома Бога? Поэтому, если что и случится – значит, Господь попустил этому быть. Бог меня руками разбойников бить, стало быть, будет.
– Так-то оно так, а всё-таки поберечься бы не мешало, – внушительно заметил Афанасий Матвеевич, – бережёного Бог бережёт.
– Ну, коли поберечься не мешало бы, – заговорил Илья, внимательно глядя на собеседника, – тогда поберегите вы себя, Афанасий Матвеевич.
– Себя? – у того недоумённо поползли вверх брови. – Я, чай, у себя дома. Под защитой крыши, стен, дверей и замков. Да и люди дворовые меня, надеюсь, защитят, в обиду не дадут за мою хлеб-соль.
– Послушайте меня, – мягко сказал Илья, однако взгляд его стал жёстким, так что хозяин невольно поёжился. – Ложитесь сегодня спать с дворовыми людьми. Где они у вас спят?
– Во флигеле, за сарайками.
– Вот, и вы там же укладывайтесь. И я с вами. Да вот ещё – когда будете ложиться, оденьте халат попроще, а лучше рубаху кого-нибудь из ваших дворовых, да зубы подвяжите, как будто от боли мучаетесь. А когда спрашивать вас будут о чём – мычите и головой мотайте, как будто от боли ничего не соображаете.
– Да ты что такое говоришь, послушник?
– А что говорю – про то знаю. И вы скоро узнаете да спасибо потом скажете.
Афанасий Матвеевич подозрительно покосился на странного гостя, но тот, заметив его взгляд, широко улыбнулся и сказал:
– Нет-нет, не бойтесь, я не сумасшедший. А вот прозорливый в меру, которую Господь определил, это да. Видно, Господь вас уберечь через меня захотел…
– Ишь ты, прозорливый… – хозяин выглядел недоверчивым, – а не молод ты ещё? До прозорливости дорасти надо, святостью жизни. Не так разве?
– Оно, может, и так… Бог знает, – отмахнулся Илья.
– Ты бы рассказал о себе, – осторожно попросил Афанасий Матвеевич. – В монастыре-то давно?
– Сызмальства. Сирота я. Как папаша преставился, так я в монастырь и убёг.
– А отец твой… из крестьян, что ли?
– Священником был. В сельском храме.
– А мать?
– Матушку не помню. Мал был, когда её Бог забрал.
– Вон оно как… Ну, а в монастыре какое послушание нёс?
– Да я как к монастырю прибился, так вскорости в затвор ушёл.
– В затвор? Наказали, что ли?
– Не, сам.
– И… куда? В затвор-то?
– В пещеру. Там келья земляная. Через дыру мне хлеб да воду братия спускали.
– Нну… – недоверчиво протянул хозяин. – А спал-то ты как?
– На земле спал. Мебелей в пещере не имелось.
– А зимой как? Холодно, небось.
– Холод – это что, к холоду привыкаешь… Да и ко всему привыкаешь.
– А… зачем??
Илья задумался.
Дальнейшая беседа вращалась вокруг монастыря. Афанасий Матвеевич расспрашивал Илью о жизни в обители, а сам ненароком пытался навести его на разговор о странном предупреждении, однако Илья отвечал уклончиво.
По мере приближения времени сна разговор становился всё более вялым и, наконец, оба собеседника замолкли. Илья смотрел на Афанасия Матвеевича неподвижным взглядом, в котором застыл немой вопрос – ну, и что медлишь?
– Н-да… – Афанасий Матвеевич решительно поднялся из-за стола. – Ты, верно, с дороги устал, спать хочешь.
– Устал.
– Ну, что, пожалуй, послушаюсь тебя: идём ночевать во флигель?
– Сначала распорядитесь, чтобы ваши люди вынесли во флигель или в другие постройки то, что имеет для вас ценность.
В голосе мягкого послушника появилась властность.
– Тришка! – крикнул хозяин, который, как загипнотизированный, не мог отвести взгляд от этого парня в чёрной поношенной рясе.
На его зов прибежал парень, дожёвывая что-то на ходу.
– Кликни мужиков, надо во флигель кое-что вынести.
– Что именно?
– Сходите с ними, покажите, что выносить, – распорядился Илья.
Афанасий Матвеевич послушно кивнул и вышел. Они словно поменялись ролями: вальяжный, уверенный в себе барин стал выполнять распоряжения бедного странника, ещё недавно смиренно просившего о ночлеге. Илья, сидя за столом, наблюдал, как хозяин нервно отдаёт распоряжения, как дворовые люди задают недоумённые вопросы и, позёвывая, лениво таскают скарб, слушал визжащий стук передвигаемой мебели и женские причитания.
Наконец барин, немного возбуждённый и растрёпанный, вернулся к гостю.
– Что смогли, перетащили. Хотя я по-прежнему не совсем понимаю…
– Сейчас понимать не надо, скоро всё и так станет понятно. Перетаскали, что могли? Хорошо. Теперь – переодеться и зубы…
– Ах, да… Тришка! Притащи сюда свою рубаху да портки. Да тряпку какую-нибудь давай.
И вот уже барин предстал перед Ильёй в таком виде, что сложно было признать в нём помещика – залатанная выцветшая рубаха, вытертая местами доха, портки, висящие на верёвочке, стоптанные сапоги. Лицо было перетянуто тряпкой настолько, что и узнать нельзя было, кто это: тряпка, длинный нос, да клочья седых волос над полысевшим лбом.
– Ну, гость дорогой, как вам мой маскарад? – он пытался шутить, хотя видно было, что ему не до смеха.
– Годится, – кивнул Илья.
– Ну, в таком случае милости прошу во флигель. Там нам уже постелили.
Во флигеле народу оказалось предостаточно. Все взволнованно переговаривались. При появлении Ильи и барина замолчали, но тут один кто-то робко попросил:
– Благословите, святой отец.
Илья благословил всех. Затушили свечи. Улеглись…
Однако никто не спал. Все прислушивались. Но всё было тихо. Тишина нарушалась только лаем собак. Но вот отдалённый ленивый лай постепенно стал непрерывным и яростным. Собаки реагировали на что-то необычное. И оно приближалось.
Послышались голоса. Их неразборчивый гул становился всё ближе. Кто-то из укрывшихся во флигеле охнул, кто-то пробормотал:
– Господи, помилуй.
– Эй, есть кто в доме? Выходи!
– Не отвечают… Дрыхните, что ли? Поднимайтесь!
Раздался настойчивый стук в дверь барского дома.
– Афанасий Матвеевич, к вам, – боязливый голос.
– Здесь нет Афанасия Матвеевича, – громко сказал Илья. – Нету! Уехал ввечеру по делам. А куда? Неведомо. Понятно?
– Понятно, батюшка.
Тем временем с улицы донеслось:
– Ну, коли не открывают, ломай дверь, ребята!
Послышался хруст выламываемого дерева. Во флигеле кто-то начал вполголоса бормотать молитву.
Илья поднялся со своей лежанки и направился к выходу.
– Куда вы, батюшка? – опасливо спросил кто-то. – Останьтесь, там опасно.
Однако он, не обращая внимание на предостерегающие возгласы, вышел на морозную улицу. Его глазам предстало жуткое и, в то же время, прекрасное зрелище, прекрасное силою и страстью разрушения: на фоне черноты ночи на крыльце барской усадьбы суетилось множество людей, которые размахивали факелами, топорами вышибали двери и окна, затем вломились в дом. В окнах замелькали огненные всполохи, замельтешили тёмные деформированные фигуры людей.
– Да тут никого нет! Налетай, ребята! – послышался разудалый крик.
Дважды приглашать не пришлось – те, что в нерешимости топтались у крыльца, ринулись внутрь. Из окон полетели вещи, предметы мебели, посуда. Те, которые остались снаружи, подхватывали выброшенное и утаскивали куда-то в темноту.
– А где барин?
– Дом пустой. Никого нет.
– Ну, так поджигай! Вот вернётся барин, а тут… «Вот вам, бабушка, и Юрьев день!» Нетути-с ничего!
Чёрный дом запылал изнутри. Ослепительно яркие прямоугольники окон на чёрном фоне загадочной ночи. И звёзды померкли. Внутри бушевало пламя, но дом стоял, дом был неподвижен. Казалось, его невозможно поколебать, уничтожить. Толстые, двухсотлетние брёвна долго сопротивлялись огненной стихии. Но вот разбушевавшееся пламя вырвалось из окон, огненные языки заползли на крышу. И вот уже весь дом оказался охвачен пламенем. Огонь гудел и завывал, метался, взмывал в небо, распадаясь на множество искр. Люди, как заворожённые, наблюдали эту пляску хаоса и разрушения. Под порывами ветра пламя переметнулось на ближайшие хозяйственные постройки. Раздались крики перепуганных животных, запертых в хлевах и сараях.
– Братцы! Животину спасать надо! – в панике закричал кто-то.
– Смотрите, хлев загорелся! А ведь там коровы.
– Конюшня горит, ребята! У Матвееича кони-то знатные.
– Спасать надо! Айда!
