Лже-Пётр
Алексей Забугорный
Не выходи из дома, когда желтый закат за окном и в воздухе предчувствие беды. Не выбирай неторную дорогу. Запри дверь, спрячься, затаись. Лучше отсидеться, переждать, притвориться, что ты не при чем, чем случайно заглянуть туда, куда не следует, увидеть то, что нельзя, узнать лишнее. Предыстория рассказа «Авиаторы», в которой открываются причины событий и тайное становится явным (но это не точно).
Алексей Забугорный
Лже-Пётр
Глава 1
Из подъезда одной из многоэтажек, тесно обступивших запущенный двор, вышел человек в плаще и зашагал по тротуару. Фонари еще не зажглись, но дню приходил конец, это было очевидно.
Куда ему идти человек не знал; знал лишь, что дома ему быть никак невозможно. Уж очень там нехорошо: стоит включить свет, как появятся тараканы и станут шуршать за отставшими обоями, а хуже этого звука ничего не бывает. И – крысы. Они всегда приходят ночью. Хотя на самом деле никаких крыс нет, как и тараканов, каждый раз, когда босая нога свешивается с кровати, невольно ждешь, что вот вопьются в палец тонкие, желтые зубы.
Но хуже всего – летучая мышь. Стоит забыть закрыть форточку, как она влетает в комнату и бесшумно мечется под потолком серой тряпкой. От того-то и страшно, что бесшумно.
Однако и мышей не водится в густо заселенном микрорайоне, а все же нет-нет да и взглянешь – а ну как она здесь? Оттого и тревога, оттого и мучение; ведь все спокойно, не к чему придраться. А как бороться с тем, чего нет? И – как победить?
От того и не усидеть дома; оттого и идет человек, не разбирая дороги: будь что будет, и пусть случится хоть самое невероятное, а только не остается, как есть.
***
Оказавшись на окраине города человек в плаще с удивлением заметил, что стемнело окончательно. Перед ним был забитый сухим бурьяном пустырь, за которым светились огни угольного карьера, и доносился звук работающей техники.
Через пустырь вела заросшая колея, и человек зашагал по ней, минуя кучи строительного мусора и какие-то брошенные строения, пока город не скрылся из виду.
Здесь колея заканчивалась. В темноте угадывалась пересеченная местность, где бродил ветер и сеял мелкий не то дождь, не то снег. Идти приходилось наугад, по раскисшей глине, обходя заросли густого кустарника.
Ветер усиливался. Сначала из темноты летели обломки веток, листья и мелкий сор, а затем обрушился снежный шквал такой силы, что человеку пришлось пригнуться, чтобы устоять на ногах.
Полы плаща трепетали. Человек поворотил было назад, но ветер все налетал и трепал его, сносил то в одну сторону, то в другую, так что вскоре он потерял направление и брел сквозь метель наугад, стараясь не угодить в глубокие рытвины и ямы, которые все чаще попадались на пути, вглядываясь в темноту в надежде отыскать хоть какой-нибудь признак жилья, но кругом был только мрак и вой вьюги.
Так прошел час, а может и несколько часов.
Снег валил все гуще, опускаясь на землю волна за волной. Человек шел в снегу сначала по щиколотку, потом по колено, а затем и по пояс. Полы плаща намокли и отяжелели. Уже с трудом переставляя ноги и чувствуя, как сонное безразличие одолевает его, человек разлепил смерзшиеся ресницы и за снежной неразберихой различил смутную тень. Она то росла, то уменьшалась, становясь похожей то на фрегат, плывущий по степи, то на великана с разведенными руками. Тень издавала мерный гул, похожий на звук работающих механизмов.
– Наверное, это экскаватор у карьера, – подумал человек в плаще, и радость зажглась в груди его. Забыв об усталости, он устремился к тени через глубокий снег.
– Провалиться сквозь землю, если я снова ввяжусь в подобную авантюру, – бормотал человек, пряча раскрасневшееся от холодного ветра лицо свое в воротник плаща. – Только бы добраться до дома, а там… Закроюсь шторкой, поставлю на плиту чайничек – и пусть хоть светопреставление; пусть шуршат тараканы и пищат крысы, – от этого я, по крайней мере, не замерзну. – И радостно потирал озябшие ладони.
Тень оказалась высокой сосной, одиноко стоящей посреди поля. За ней сквозь сетку летящего снега виднелась темная стена леса.
Человек в плаще остановился в недоумении. Сосна была вековая, с мощными ветвями и раскидистой кроной. Ветер гудел в ней словно орган, и сосна мерно, с достоинством кивала в ответ. Ликование и предвкушение скорого избавления осыпались осколками. Вновь тревога, а с ней и усталость, после пережитой радости гораздо более глубокая, разлилась, придавила гнетом.
– Где я? Как попал сюда? – подумал человек, но уже без волнения, а как-то отстраненно. – А впрочем… не все ли равно…
Он попытался поднять воротник , но замерзшие пальцы не слушались.
Не имея сил двигаться дальше, человек тихо опустился в сугроб под сосной. Снег оказался мягким и очень теплым.
– Замечательно, – тихо улыбнулся человек. – И чего это я раньше не догадался сделать привал? Вот сейчас посижу минутку-другую, и пойду снова.
Он придвинулся к стволу, свернулся калачиком, и укрылся плащом с головой.
– Почти как дома, – прошептал человек, чувствуя, как веки его помимо воли смежаются. – Только нет ни тараканов, ни крыс… лишь лес и снег. Ах, если бы теперь был Новый Год…
Вьюга бушевала, расходилась все шире; здесь же, под сосной, было тихо, как на морском дне, куда и в самый свирепый в шторм не доходит даже малейшего волнения, и только снег шел и шел, укрывая плащ, ровняя его с неторной целиной.
***
– Ровняя плащ с неторной целиной, шла вьюга, – скрипел пером человек в плаще. Пламя свечи шевелилось, словно дышало, и тени плавно покачивались в такт, превращаясь то в зимний сад, то в модный салон, то в силуэт незнакомки.
«Ровняя плащ с неторной целиной шла вьюга.
Ей порой…
… с неторной целиной… шла вьюга.
Ей порой… там-тарам-там-тарам-там-там…
…и в кружеве снегов летело небо....»
– Пся крев…
Человек в плаще бросил перо, заложил руки за голову и откинулся на спинку венского стула.
– Где ты, муза? Приди, приди! – шептал он, вглядываясь в узоры летящего за окном снега, будто бы в нем крылась разгадка. Кружевные манжеты его сорочки отбрасывали на стенки плаща тень, похожую на молодую изящную даму, обращенную в профиль.
Вдруг тень повернулась, и оказалась вовсе не тенью, а действительно графиней. Была она тонка лицом и бледна; густые, темные волосы собраны просто, по-домашнему, и ничего торжественного не было в ее скромном платье, но внимательный взгляд больших, темных глаз, которые при свете свечей казались еще более глубокими и даже страстными, проникал в самую душу.
Человек в плаще застыл в восхищении:
Человек в плаще. Как вы хороши сегодня, графиня!
Графиня. Спасибо за комплимент, князь. Тем более лестно, что он исходит именно от вас.
Человек в плаще. О, Вы выше любых комплиментов! К тому же, рядом с Вами я уж и не князь вовсе, а…
Графиня(перебивая его). …конечно, Вы не князь, Вы – великий скромник! В свете только и твердят о Вашей скромности, как об одной из величайших Ваших добродетелей.
Человек в плаще (рисует себе пером усы и бородку). Ваша светлость, я – рыцарь, рыцарь печального образа, и я сражен, погиб безвозвратно, и виноваты в этом Вы. Как несправедлива Ваша красота к тем, кто ценит более нее Вашу душу!
– Sharman, князь, – проворковала графиня и протянула ручку в атласной перчатке с кокетливо отведенным мизинцем. – Вы так великодушны к тем, кто ниже Вас.
– О, не говорите так! – страстно зашептал князь, опускаясь на одно колено и покрывая ручку поцелуями. – Я – раб, раб Ваш! Позвольте мне быть снежинкой, коснувшейся Ваших губ. Целовать следы Ваших туфелек, графиня…
Графиня, словно дразня, наклонилась к нему, взяла тонкими пальчиками полу плаща и вдруг резким движением откинула в сторону.
Дохнуло холодом. Ветер задул свечу и настал мрак. Графиня приблизила к человеку угловатую, заросшую косматой шерстью башку свою, вгляделась в его глаза маленькими, внимательными глазками и сказала низким баритоном: «Кажись, живой».
И тут же чьи-то сильные руки подхватили его и потащили сквозь ночь, вьюгу и лес, и вьюга ярилась над миром, и снег шел и шел, и не было ему конца.
Глава 2
Человек в плаще очнулся в жарко натопленном помещении, освещенном тусклым неверным светом. Совсем близко над ним был бревенчатый потолок, по которому ходили неясные тени, а рядом и, казалось, чуть ниже, раздавались приглушенные голоса.
– Так где ты нашел его? – спрашивал один, принадлежавший женщине, плавный и певучий.
– Я и говорю, – низким баритоном и, видимо, не в первый раз отвечал другой. – Шел из города, да сбился с дороги. Пришлось напрямки выбираться, через лес. Иду, значит. Глядь – что-то там под сосной: не то кочка, не то камень. Хотел уже пройти мимо, да будто толкнуло что: «Иди, проверь». Разгреб я снег – а там он. Ну, я его на плечо – и сюда. Так и нашел.
– Да-а уж, – ответил третий голос, степенный и неспешный. – Не сидится людям дома. Никакого порядка ни в природе, не в обществе.
– Как знать, – возразила женщина. – Может, нужда у него какая, или горе. Ведь кто-ж по своей воле пойдет в лес в такую метель? Только полоумный. А все же спас ты его, Миша, чудесным образом.
– Предлагаю тост за избавление, и избавителя! – вступил четвертый голос, высокий и дребезжащий.
– Сиди ужо, – возразила женщина. – Одно на уме. А ну, как не очнется он?
– Очнется, – успокоил баритон.
– Одно из двух, – рассуждал степенный голос. – Но, если разовьется пневмония, дело можно будет считать проигранным; лекаря в округе нет, а в город я в такую погоду не полечу. У меня ограничения.
– Хватит тоску нагонять, – отозвалась женщина. – И так тошно. Али спеть…
– Ровняя плащ с неторной целиной, – завела она вдруг чарующим малороссийским напевом, – шла вьюга. Ей порой… там-тарам-там-тарам-там-там… …и в кружеве снегов летело небо.... …О-ой…
Человек осторожно приподнял голову и огляделся. Он помещался на покрытой стеганным одеялом печи в небольшой бревенчатой избе. В маленькое промерзшее окошко билась вьюга. Под окошком у длинного дощатого стола сидела пышнотелая баба в домотканой рубахе до пят, с длинными распущенными волосами. Напротив, спиной к человеку, помещался матерый, косматый медведь в вышиванке и лаптях. Слева от медведя – черный как смоль ворон с длинным загнутым клювом, а справа – высокий, тощий козел с длинной шеей и длинными же, тонкими, изогнутыми как серп месяца рогами.
На коленях женщины был его, человека, плащ, который она зашивала, далеко отводя руку с толстой иглой.
– Ровняя плащ с неторной целиной, – снова запела она, но тут человек громко и неожиданно для себя чихнул.
– Ай очнулся?! – воскликнула женщина, и хозяева столпились у печи.
Смущенный их вниманием, человек попытался сесть, но ударился головой о потолок.
– Я, видите ли, – начал он, потирая макушку, – шел по лесу и, кажется, заблудился....
– Уж заблудился так заблудился, – сказала женщина, разглядывая его. – Миша насилу откопал тебя.
– Еще немного – и не добудились бы, – подтвердил медведь.
Женщина склонила голову набок и вздохнула, глядя на человека с жалостью: «Бедный. Натерпелся поди, в лесу-то».
Человеку в плаще захотелось рассказать, как тревожен желтый свет в его одинокой комнате, как неприятен звук за обоями, и крысы, особенно когда на самом деле их нет, и как он ушел от них, – но побоялся, что его, чего доброго, действительно примут за умалишенного, поэтому сказал так: «Вы правы. Ночной лес – действительно не лучшее место… особенно зимой… Но скажите, что это вы пели сейчас?»
