Когда я был маленьким и несмышленым, то считал, что все в армии голодают.
Командир что-то прикажет солдату, а тот вскидывает руку к козырьку и напоминает:
– Есть!
Мол, сначала покорми.
Став постарше, я понял, почему женщин не берут в армию.
Они будут любое задание выполнять так, чтобы получить наряды вне очереди. И не готовы отдавать каждому военному честь.
Несбывшиеся мечты.
Мама часто мне говорила:
– Ой, туго придется тебе в армии с твоим характером.
Она произносила это трагическим тоном, с полным неверием в меня и мои военные способности. Как будто армия была для меня высоченным барьером перед входом в райские кущи. И мне предстоят тяжелые, невероятные испытания по его преодолению.
Перемахну – и у меня будет все: слава, уважение, деньги. Меня сделают национальным героем или, на худой конец, президентом международного кооператива.
А может сразу отправят на заслуженную пенсию и превратят мою жизнь в вечный праздник. Я буду ездить по стране и рассказывать пионерам саги о своей жизни.
Так считала моя мама.
Сам я армии не боялся нисколечко. Я был уверен, что там не пропаду. И даже больше – я вовсе и не собирался туда попасть.
Я мечтал быть артистом. И не просто мечтал, а имел некоторые способности. И даже, если хотите, талант.
У меня был голос. И какой!.. Я спокойно мог копировать голоса других людей. И даже птиц и зверей. Поэтому я был абсолютно уверен, что мое будущее никоим образом не будет связано с армией.
Увы!
Настало время, когда я убедился, как далеки бывают наши возвышенные мечтания от грубой земной реальности.
В одном учебном заведении объявили:
– В этом году актерского набора нет!
В других был конкурс: все население земного шара на одно место. И, когда я принес сдавать документы, весь народ топтался возле входа.
Олимпиец.
После провала папа устроил меня к своим друзьям в институт. За небольшую плату я готовил для научных сотрудников чай и занимал для них очереди в магазинах.
Должность моя называлась – лаборант. Правда, при приеме на работу я показал удостоверение токаря первого разряда – удивительную профессию, которую я освоил в школе, – и мне решили не портить рабочую карьеру.
В трудовой книжке записали специальность «токарь» и даже присвоили почетный второй разряд.
Больше того, кому-то в голову пришло повысить его аж до третьего. Но я решил, что это чересчур.
Конечно, я мог бы отличить суппорт от рапорта, но должны же быть какие-то границы наглости и нахальства.
Еще я приобрел вторую специальность – строитель коммунизма и высокое звание – ударник коммунистического труда.
Разумеется я не таскал кирпичи, не месил раствор, и у меня не было никаких ударных инструментов. Зато я твердо усвоил, что такое труд.
Коммунистический труд – это как участие в олимпийских играх, где важен не результат, а сам процесс.
Мне нужно было вовремя приходить на работу, вовремя уходить с нее, обедать в обеденный перерыв, не прогуливать, не пьянствовать, и не портить ни с кем отношений.
И за это, а не за какие-то конкретные и осязаемые результаты я получал зарплату.
Словом, движение – все, а конечная цель – ничто.
Но большим открытием это для меня не стало. Потому что в школе я уже прошел хорошую подготовку, которая называлась воспитанием навыков к труду.
Школьные годы.
Школа у меня была особая, с рабочим уклоном. Регулярно, два раза в неделю у нас проводились уроки труда. На них нас обучали токарному делу.
Это было скучное, монотонное занятие с увлекательной концовкой. Мы вставляли в зажим, который назывался тиски, металлическую болванку и напильником вытачивали из нее молоток.
У некоторых получалось похоже. Учитель труда, он же мастер производственного обучения, прикладывал уголок к граням изделия и давал ему соответствующую оценку.
А то, что не было похоже на молоток, оценивалось остальными. И, чем меньше оно походило на то, что было задумано, тем интереснее, веселее и смешнее было находить похожесть на что-то иное, отличное от молотка.
В углу мастерской стоял настоящий токарный станок. Нас к нему не подпускали. То ли он работал как-то не так, то ли вообще не работал.
Впрочем, это не мешало нашему наставнику регулярно, как заклинание, повторять главное правило токарного дела:
– Не оставляй ключ в патроне!
Это было таинственно и загадочно. По отдельности – про ключ и патрон – я знал. Но как это совместить?..
В какое место патрона можно вставить ключ, что бы он там остался? Как это сделать? И, если ключ удалось бы всунуть в патрон, зачем его непременно нужно оттуда забирать?
Однажды я не выдержал и спросил о возможных последствиях нарушения этого токарного закона.
В ответ педель долго и пристально смотрел на меня большими глазами с расширенными зрачками. Видимо, определял степень моей заинтересованности: дурак или действительно хочет знать?
– Это же техника безопасности! – объявил он.
– Ну и что? – не понял я.
Он выразительно постучал себе указательным пальцем по лбу и мрачно поведал:
– Потому что может попасть в голову!
Понятнее от его слов не стало. Но с тех пор я стал относиться к трудовику с большим уважением.
Возможно, и даже вполне вероятно, что он сам стал жертвой ключа и патрона, что и подвигло его в лоно воспитательного процесса.
Примерно с тай же частотой и трагичностью в голосе он сообщал правильное на его взгляд, название сплава, который мы, мальчишки, называли алюминием.
Он произносил его по слогам:
– Ду-ра-лю-мин!
И этим он еще раз подтверждал мои догадки и предположения.
Майор и муха.
Наше будущее – в наших руках. Надо верить в себя до конца и никогда не терять надежды.
Именно с таким настроением я вступил в военкоматовский кабинет.
– Можно?
– Зайди!
Майор, удобно расположившийся в кресле за столом, отмахивался от кружившей вокруг него мухи.
– Ну, где ты хотел бы служить? – спросил он, проглядывая мою анкету.
Я понял, что все зависит от меня. И, если мое будущее действительно в моих руках, надо сделать так, чтобы они стали продолжением рук майора с короткими толстыми пальцами и мясистой ладонью. И от этого зависит станет ли моя армейская жизнь ярким праздником или протянется чередой тусклых, безликих дней.
Я ринулся в атаку.
– Хотел бы служить в армейском ансамбле!
– Танцуешь? – поинтересовался он, отгоняя от лица муху.
– У меня голос.
Он воткнулся в анкету.
– Здесь этого нет.
– Понимаете, я умею подражать разным голосам. Как артист Винокур. Я мог бы вести конферанс.
– В Советской Армии игры в карты не допускаются, товарищ Стаканов! – строго заметил майор.
– Семенов!
– Это неважно. – Он сделал предупреждающий жест. – Подожди!
Докучливо вьющаяся вокруг майора муха села на краешек стола. Он сложил ладонь ковшиком и осторожно повел на нее. А потом резко дернул рукой вперед.
Муха взлетела и закружилась над ним.
– Ах, ты! – досадливо воскликнул военный.
Судьба, определенно, давала мне шанс. Это был именно тот самый случай.
Я стремительным движением схватил муху, слегка сжал ее в ладони и помятую, но живую выложил перед майором на стол.
Он свернул мою анкету трубочкой и пошевелил ею муху.
– У, тварюга!
Немного поиграв, он казнил анкетой насекомое и брезгливо смахнул ее на пол.
– Есть! – удовлетворенно заметил он. – Так что ты хотел?
– В ансамбль. Развивать способность.
– А по анкете ты – токарь!
– Я же говорил: голос…
– Что ты тут пургу несешь? – рассердился он. – Какой еще голос?
Он ткнул пальцем в злополучную бумагу.
– Токарь!
И тут я сорвался.
– Встать! Смирно! Равнение на середину! – взревел я голосом, который не раз слышал по телевизору во время парадов.
Майор, доселе вальяжно располагавшийся в кресле, вскочил, вскочил, распрямился и окаменел, выпучив глаза.
– Вольно! – разрешил я.
Майор опал и стек в кресло. Он платком вытер пот со лба, и лицо его стало медленно приобретать жесткие очертания. Не прост, ох, не прост был этот военный распорядитель судеб!..
– Значит, в ансамбль захотел? – зловеще спросил он.
– Ага.
