Данила Пархоменко "‎Красавица и чудовища"

– Вы не в себе, – заметила Элиза.

– Да… Давно уже… Понимаете, я влюбился…

– У вас вышло плохое признание.

– Нет, не в вас, – отмахнулся он и вздрогнул от собственной ошибки, – не то, чтобы я посмел усомниться в вашей привлекательности.

– Стало мне выслушивать такое от простолюдина, – проговорила Элиза, – к делу. Зачем вы остановили меня?

– Селин… Я вчера уже пытался вам сказать. Моя Селин… Она проводит последние дни с Чудовищем замка… Не может быть, чтобы она по своей воле. Это какое-то злое волшебство. Я готовлюсь собрать своих егерей, чтобы взять замок штурмом. Пока я убедил не всех, но…

– Какое мне дело? Что вы хотели от меня, Жерар?

– Вы ведь направляетесь в замок? Могу я попросить вас урезонить мою Селин?

– Нет, – четко и холодно сказала Элиза.

– Я вам заплачу сколько пожелаете! С моими людьми я могу исполнить для вас… Просто, если вы уговорите Селин…

– Нет. Но я приняла вашу просьбу к сведению. Сейчас я хочу лишь прокатиться по окрестностям. Покиньте меня. Впрочем… нет. Сперва расскажите мне все, что успели узнать о замке.

6

Рассказ Жерара был слишком туманен, но все же подтвердил догадки. Если опустить домыслы, суть заключалась в том, что замок лорда был забыт, но чудом не был разграблен, и его якобы населяли магические существа во главе с неким Чудовищем. Объяснения давались Жерару с трудом, но главное было ясно: что-то похитило и удерживало некую горожанку. Жерар рассыпался в поэтических эпитетах, но было ясно, что оная Селин изначально была не от мира сего.

Догадки подтверждались. Это было вовсе не обычное волшебство, каким, к примеру, баловались феи в былые времена, ограждая дальние леса от докучливых путников. Это было сломанное, вышедшее из-под контроля волшебство, если и вовсе не какое-то безумное проклятие.

Некормленые с зари лошади едва плелись под проливным дождем, грозившимся перерасти в шторм. Путь как будто вел в бурю. И центр этого безобразия ощущался все ближе.

Конечно, Элиза не имела практически никаких знаний о волшебных существах и ритуалах, но особого ума здесь и не требовалось. Поднятые инквизитором приходские записи свидетельствовали о давнем исчезновении натуральнейшей королевской семьи. Ее существование было вымарано из людского сознания. Тем не менее замок, по заверениям Жерара, оставался в полной сохранности и, к тому же, был населен, как минимум, одним человекообразным Чудовищем обладавшем немалой магической силой.

Из наиболее рациональных объяснений, на данный момент, Элиза выделила несколько: скажем, некогда в прошлом, королевский трон был узурпирован, но могущественный придворный маг (раньше это не было диковинкой), наложил на земли проклятие, которое рассеется при появлении настоящего наследника трона. С учетом распущенности былой знати, пара дюжин августейших бастардов на эту роль должно было найтись. Но эта версия плохо объясняла существование Чудовища.

Ветер нещадно размазывал капли по стеклам окошек кареты и со свистом прорывался внутрь сквозь малейшие щели.

Вторым вариантом был тот, при котором астрологи или (чем черт не шутит) дипломаты сгинувшего королевства предугадали первые успешные походы империи. Те, что случились без малого сто пятнадцать лет назад. Скрывающая магия могла выйти из-под контроля. Какой-нибудь особо крепкий, оставшийся на посту, военачальник внешне обратился Чудовищем и начал искать способы продолжения рода. Но эта версия плохо объясняла некоторые детали приходских записей.

Ветви деревьев вдоль заросшей дороги хлестали где-то снаружи. Иногда они не выдерживали от ветра и обламывались, обрушиваясь на крышу.

Жерар встрепенулся услышав особо истошное ржание своей лошади, чья узда была привязана к козлам.

Третьим вариантом был тот, при котором некий мятежный идеалистичный маг прошлого решил вдохнуть в отдаленные земли иллюзию существования некоторого карликового королевства, обозначил границы, создал иллюзию замка и временную иллюзию Чудовища. Временно – пока не удастся создать видимость полноценного сюзерена для новой страны. Однако, по всей видимости, сей маг безответственно умер от старости и пустил все на самотек. С этой версией было меньше проблем, но она плохо объясняла возможные средства создания подобного заклятия. Дело в том, что…

Элиза ударилась о стенку опрокидывающейся кареты. Она недоуменно смотрела на Жерара, который почему-то пытался удержаться сам, будто и не замечая, как под ее спиной распахнулась дверца.

Падение кувырком по высокой сорной траве к обрыву показалось невероятно долгим – пальцы добрый десяток раз срывались, не успев схватить стебли среди хлещущего ливня. Конечно, это было не так – все вместе с падением длилось несколько секунд.

Подобного позора Элиза не испытывала никогда. Не единожды она думала о том, как пройдет ее казнь, и признавала полагающуюся перед этим томительную муку голодом и холодом в застенках, но вовсе не это.

* * *

Лежа на кустарнике среди несущихся потоков грязной воды, она пыталась закричать, чтобы дать знать о себе, но почему-то не могла. Видимо, было слишком больно. Элиза сама дала толчок к идее экспедиции в Запретные Земли – наверное, единственное место на всем континенте, куда уже сотню лет не наведывались никакие армии, а о прошлых кампаниях ходили лишь смутные слухи – то ли колдовское Чудовище, то ли какое-то красное растение истребляло их подчистую. Но при этом редким купцам и странникам ничего не мешало проникнуть сюда. Элиза считала, что это идеальное место для и так готовящейся для нее ссылки – ни тропической лихорадки, ни кочевых орд, слыхом не слышавших о наступлении века просвещения, если не считать мушкетов и международной торговли.

Элиза, вцепившись окоченевшими руками в колючие ветки, чтобы не сорваться в воду, вспоминала свои надежды. Запретные Земли виделись ее будущим форпостом. Кто бы ни правил здесь, у нее при себе имелись императорские бумаги. С их завуалированными угрозами легко можно было склонить к венчанию какого-нибудь здешнего отпрыска. В довесок выдать некоторые секреты империи. Склонить к сотрудничеству именно с ней, а затем, разобравшись в том, как работает барьер, пригласить к себе семьи или хотя бы детей казненных рыцарей, а потом…

Было очень больно. Элиза как будто очнулась ото сна, и все прошлые измышления казались глупым видением. В скорой реальности же она, утонувшая, уже через несколько часов начнет возвращаться в круговорот леса самым вульгарным образом. Быстрее было бы броситься под мост до визита к императору…

– Нет… – она зажмурилась, вдруг вспомнив неотступно следовавшие ощущения. Ведь и она, и свита, не могли умереть так просто. К тому же, она сама, в минуту слабости, уже безуспешно пыталась покончить со всем – проклятье не позволяло сбежать от уготованной участи. Так что можно было не бояться.

Но какой смысл не боятся?

Если судить трезво – страх – все, что осталось. Она оказалась в Запретных Землях от страха. Заговорщики были казнены в каком-то смысле из-за ее страха выступить против. Она сама пошла к центру проклятия от страха за свою свиту и слуг. Она цеплялась за колючие ветки кустов исключительно от страха. Не от любви, не от ненависти, а исключительно от страха.

Элиза взглянула на рвущийся подол.

Тоже страх, но чужой. Вцепившийся зубами в край юбки, грязный щеночек какого-то животного. Близко грохнувшая молния не осветила его глаз, только слипшуюся перепачканную глиной шерсть, омываемую стремительными потоками бурной воды, несущейся вокруг.

Если убрать страх за собственное будущее, то что вообще останется? Элиза со всех сил пыталась верить учению божьему, но так и не смогла заставить себя в таких условиях.

Помимо воспоминаний о вполне реальной мисс Маделейн, в ней зародилась своя собственная, эфемерная, но куда более грозная гувернантка, которая хлестала линейкой, стоило отвлечься в трудный час на что угодно, кроме непосредственного исправления ситуации. Будь то уныние, слезы или заученные молитвы, в самый тяжелый час являлась она и хлестала по сложенным в мольбе рукам, требуя не тратить драгоценное время попусту и заняться чем-то не столь бесполезным. Во внутреннем табеле о рангах, эта гувернантка сумела занять то место, на которое пыталась взойти мисс Маделейн – выше радостей и печалей, выше размышлений о рае и аде – от нее не было спасения. Только с этим незримым внутренним надсмотрщиком стоило договариваться. Что могут черти в котле, если она останется при Элизе? Она запросто отхлестает любых чертей, дабы не мешали преподать настоящий урок.

Но пока не было ни чертей, ни серы.

И тут ее поразило осознание. Все изначально было бесполезно и будет бесполезно – как и это грязное зубастое животное, она, возможно, даже переживет шторм. Но оно все равно умрет. Скорее всего, посреди этого леса и в полной безвестности.

– Точно, – прошептала она, сдерживая слезы радости.

Все прошлые планы глупы и беспочвенны, и они непременно завершатся смертью, даже если сработают. Но с каких это пор это не повод пытаться выжить? Пусть и хватаясь одними зубами? Причины нет, и она никогда не появится. Потому правильного плана жизни никогда и ни у кого не появится. Те, кто думает иначе, лишь тешат себя иллюзиями. Но это значит только одно – неправильный план ничем не хуже – в конечном счете, его ждет то же завершение. Поэтому можно не бояться.

Элиза вздохнула с облегчением, с трудом выбравшись на край образовавшейся стремнины.

– Отцепись, зараза. Вылезли уже! – шикнула она на непонятное животное, все еще волочившееся вцепившись зубами в грязный мокрый подол.

Никто всерьез не ждал ее возвращения из Запретных Земель. Ни один из возможных планов не мог стать верным, но и ошибкой его не назвать.

Элиза смахнула пот со лба.

Среди прибитого потоками воды к кустистому островку мусора нашлась длинная увесистая палка. Элиза спешно схватила ее. Правая нога очень болела. Хотелось опереться на что-то.

В душе больше не было заметно препятствий, но вот с силами было все не так уж радужно.

В свете молний Элиза шла вверх по пологому лесному склону, тяжело опираясь на подобранную клюку. Воняющие мокрой гнилью деревья сливались воедино из-за приближающейся ночи. Было безумно холодно. Но, в том числе, немного жарко. Элиза не была в точности уверена. Но вот изредка прорывавшийся кашель точно не был предвестником чего-то постыдного, как тогда в ее комнатке над трактиром.

Элиза все понимала – свобода всегда тяжела. Так называемое «естественное состояние», согласно современным мыслителям – это естественное состояние отдавалось дискомфортом во всем. Горе тому, кто его опробует. Как если выйти на балкон перед зимним рассветом – тяжелый спертый воздух в жарко натопленных покоях отступит перед леденящим ветром. Лишь первые вздохи принесут облегчение, но потом придется снова вернуться в золотую скорлупу еще явственнее почувствовав опостылевшие запахи. Потому Элиза никогда не жаждала свободы. Ее собственная золотая скорлупа была по-своему прекрасна. Не богатством. Даже Феона, происходившая из новой знати, жила в куда большей роскоши. Дело было в другом – Элиза чувствовала нечто вроде пульса во множестве костистых, рожденных из небытия, покрытых кровью, руках, которые удерживали державу воедино. Их можно было чувствовать в званиях, иерархиях, вере, правилах и идеалах – люди сами рождали и питали эти руки, удерживавшие все воедино. Грех было отказываться от их помощи во имя свободы.

Но все пошло иначе…

Когда молния осветила облезлый верстовой колышек, Элиза поняла, что уже идет по дороге. Она просто выбирала наименее заросшие места, но выбраться, кажется, все-таки удалось. Дорога должна была куда-то привести.

Становилось все холоднее.

Феона вряд ли бы так страдала на ее месте. Впрочем, завидовать было мало причин. Ее одержимое сохранением новоприобретенного статуса семейство было неприятно. По тому, что разузнала Элиза, с самых малых лет тело Феоны упорно пыталось расти, как у сельской бабищи – из тех, что могут руками корчевать пни в полях и избивать до полусмерти перебравшего мужа. Все попытки исправить ее природу лишь несколько заморили несчастную. Все обучение сводилось к этикету и умению держать себя. Завидовать было нечему.

А Мария, окажись она на ее месте в смываемом ливнем лесу, так и вовсе начала бы, прихахатывая, зачитывать по памяти какую-нибудь скверно переведенную на латынь греческую пьесу. Ее отец имел отвратительнейший характер и, убив где-то на юге на дуэли последнего книгочея, кто решался ему перечить в трактовке Софокла, взял бедняжку в оборот с совсем еще юных лет. Супруга не одарила его наследником мужского пола, и оттого Марии не было спасения.

Словом, Элизе не следовало корить судьбу. Вместо этого она тихо проклинала бьющие в лицо ветви и стирала с лица обильный пот больше не заботясь об облике. Она уже не была уверена, но похоже, она все-таки приближалась к центру Запретных Земель. Буря разыгралась не на шутку, и в ней не было ничего естественного. Некоторые стволы деревьев были расколоты молниями, их тлеющие внутренности неприятно шипели под ливнем. Начавшийся град сбивал ветви, но так и не умерил пыл попискивавших и стрекочущих лесных жителей, что следовали за ней не решаясь приближаться. Элиза несколько раз оборачивалась, но так ничего и не смогла разглядеть в мокрой темноте – лишь мельтешащие на ветру ветки и листья, коряги и какой-то невнятный мусор. За горячечной дымкой было сложно понять, какие из возможных объяснений могли быть верны, а какие были бредом, если не все разом. Нарисованные страхом картины были одна другой бессмысленнее. Самой правдоподобной среди них представлялся вид затопляемых подземных катакомб, из которых ринулись полуслепые от долгой подземной жизни крысы и огромные насекомые, неспособные быстро настичь жертву на поверхности. Оттого они и привязались.

Чем они могли бы питаться, дабы расплодиться так? Корнями того мифического красного растения из замка? Бред. Как и все прочие догадки.

Правда, от каждой отринутой разумной догадки становилось только страшнее.

Зато от этого вдруг отвлекло более телесное ощущение – Элиза вдруг поняла, что уже давно чувствует жжение сзади над правым коленом. Просто из-за полученных синяков оно раньше не казалось чем-то особенным.

Но вдруг это укус какого-то ядовитого гада? К большинству ядов у нее уже выработалась некоторая устойчивость. Правда, эта приобретенная особенность лишь означала, что она бы не умерла от укуса будь она в комфортных покоях. Элиза плюхнулась на поваленное дерево, задрала юбки и разорвала чулок пытаясь вывернуть ногу так, чтобы разглядеть ранку. В свете молнии она увидела нечто совершенно невозможное – малюсенькую татуировку. Некоторое время она вглядывалась, ожидая нового всполоха молнии. Было ясно одно, это символ не человеческого языка. Это, кажется, унгау… Или… нет, что-то серьезнее. Только откуда вообще она могла это знать?!

Осознание пронзило ее. Она сняла серьгу

Армии? Нет, в Запретные Земли не мог проникнуть никто, кто бы мог нанести существенный вред и установить свои порядки. Ни армии, ни банды. Это было очевидно.

Так что она сама и нанесла этот символ. Причем так, чтобы в последствии не замечать его. Все для того, чтобы забыть о том, что она узнала о спруте или от него.

Ведь ее проклятье несло ей «самую ужасную смерть», что бы это ни значило. Вернее, это значило, что даже рядом с ней было очень опасно. В том числе и лорду этих земель.

Кривясь от осознания последствий, Элиза аккуратно расцарапала несколько линий символа. Жжение потухло. Стало легче, но вместе с тем и накатили забытые воспоминания. Она успела уже куда ближе познакомиться со своим проклятием, чем казалось только что.

Элиза кое-как встала и направилась дальше.

Ее посетило странное чувство, как будто бы она была не одна посреди негостеприимного леса. Возможно, дело было в том, что буря была поднята не против нее одной.

– Дом… – почти спросила Элиза приглядываясь. Впереди наконец-то появилось убежище. Втыкая в размытую землю клюку, и переваливаясь вперед с каждым шагом, Элиза преодолела остаток пути до пустого дверного проема. Это был действительно дом. Заброшенный и совсем небольшой, но, все же, настоящий. Здесь было отчетливо заметно какое-то волшебство. Элиза всего пару раз в жизни видела зачарованные вещи, да и те, по прошлым легендарным временам, игрушечные – шлем первого императора и надломленное копье в мавзолее клана Мериам.

Впрочем, нет. Элиза напрягла память (только в памяти не было всепроникающего шторма, от которого здесь было не скрыться).

Она поднялась по трем ступеням к порогу. Сильно пахло дымом. Здесь мог кто-то жить.

Итак, когда сорвалась ее самая первая помолвка, она чувствовала схожее ощущение – она исполнила все в точности, как было велено.

Не слишком дальновидный внучек графа Ангатье сумел поднять восстание. По его мнению, заявленные дедом амбиции по пересмотру условий вассалитета не могли быть достигнуты. В этом, конечно, он был прав, но методы он избрал слишком решительные. Граф был убит вполне неплохо. В этом Элиза отдавала внуку должное. Однако императору не было нужды и шевельнуть пальцем, чтобы испортить весь пылкий замысел. Столичное казначейство безо всяких указаний само по себе слишком долго разбиралось с договорными бумагами – кондотьеры из западных владений отступили на земли Ангатье в ожидании возобновления нарушенных контрактов по снабжению. А их подчиненные быстро взяли вопросы пропитания в свои руки путем односторонних «сделок» с местным крестьянством.

Внучок справедливо верил в свой шарм и воинское мастерство. Потому он мигом помчался разбираться, оставив обалдевать знать и местные гильдии, ошарашенные кончиной графа и внезапно учиненной независимостью всего феода. Внучек справился с задачей мастерски, в кратчайшие сроки склонив распоясавшихся (и даже начавших грызться между собой) кондотьеров к подданству в его ныне независимых землях. Однако имперские военачальники подобного мастерства вовсе не ожидали и заблаговременно выставили кордоны, ожидая потока беженцев и разбойников со стороны разваливающегося узурпированного графства, нанеся непоправимый урон купеческим гильдиям и перспективам создания зимнего продовольственного резерва. Также, предположительно при пересечении оных кордонов, при неизвестных обстоятельствах погибла миссия епископа, возвращавшаяся в империю.

Словом, дела приняли еще более скверный оборот. Все шло к большой войне, бунтам и голоду, но новый граф и тут преуспел – он сумел вернуться и в кратчайшие сроки призвать к порядку местную знать, священнослужителей и большинство средних воинских чинов. Затем каким-то немыслимым образом разобрался с имперским энвоем, предотвратив вторжение. И, в довершение, убедил императорского канцлера в необходимости межгосударственного, а не вассального брака, упрочив собственную независимость.

Элиза не могла упустить подобного – она задействовала все свои связи и оказалась направлена к Ангатье. Она множество раз перечитывала донесения о метаниях графа с трепетом в груди. Подобное умение быстро и бескровно исправить любую сложную, безвыходную и опасную ситуацию встречалось раз в тысячу лет. Элиза могла бы компенсировать прилагавшуюся к нему чудовищную, смертельно опасную недальновидность. Вкупе с бесшабашностью и убедительностью внучка, их союз мог бы стать чем-то поистине легендарным.

Элиза сделала все в точности так, как и было велено. Так, как планировалось. Ей даже удалось выжать одобрение деталей плана канцлером всего лишь за день.

Она шла по пустому совещательному залу самолично держа свиток. Изначально предполагалось, что это должно было намекнуть на особенности ее намерений. Равно как и отсутствие цветов ее фамильного герба в платьи. Как и многое другое, что она предусмотрела. Все должно было пройти идеально.

Элиза шла по пустому залу для совещаний, обходя опрокинутые стулья.

Она перешагнула тело какого-то еще хрипящего мародера и возложила свиток на хозяйский край стола. Поклонилась и, не поднимая головы, отступила.

В воздухе вились три мухи.

Ее рыцарь стоял у входа. Два, с арбалетами, возле окон. Еще один обследовал приоткрытый тайный выход возле камина. Последний – бесшумно за левым плечом, тоже с арбалетом. (Просто она не любила грохота пороха, и ее личный отряд относился к этому с пониманием.) Хотя и без этого в голове стоял шум от безумной трехдневной гонки ее кортежа.

Элиза подняла голову и снова оглядела пустой зал.

Она сделала все в точности так, как и было велено. Так, как планировалось. Но, к несчастью, чуть позже, чем нужно.

Все-таки, это были замечательные времена. Если бы и сейчас при ней были те слуги, все бы было иначе.

В покинутом графском замке было очень похожее волшебство на то, что почудилось сейчас, но оно не тяготило. Было сложно сказать, в чем именно оно заключалось – пустые коридоры, лестницы и комнаты, в которых больше нет смысла, обычно вовсе не волшебны. К тому же, обычно, заброшенным жилищам, особенно роскошным, требуется время, чтобы «оголодать» по людскому присутствию – время между тем моментом, когда они только стали покинутыми и тем, когда в них уже обосновалось запустение. Когда в них заживет больше нечеловеческого, чем обыденного – больше извращенного плесенью и гнилью «порядка», наведенного чьими-то невидимыми руками. Это дома, в которые будто заселилось что-то совсем иное, что исказило прежний человеческий быт под себя, обустроило все вопреки утраченным желаниям прежних жильцов. Словом, подобные места бывали несколько неприятны уже не только из-за отсутствия людей.

Но вот павший графский замок обладал каким-то иным свойством. Пустота в нем была необычна. Она была полна яростью. Яростью истории оборвавшегося рода. Яростью незаконченной предсмертной записки, только во сто крат больше. Пустота залов казалась реальной сама по себе.

Но в те времена подобное не пугало Элизу.

К тому же, если придираться к мелочам, настоящей безлюдной пустотой содержимое замка также не было. Хоть знать и гарнизон разбежались, понимая неизбежное, в замке нашлось приличное число мародеров. Правда, в имевшихся условиях, их нельзя было считать за людей, как, скажем, обычных грабителей или воров – это были самозванцы под руководством якобы вернувшегося отца ее суженного. Что было наглой ложью, за которую они быстро поплатились.

Кажется, именно тогда ее начали за глаза называть «вестницей гибели» или чем-то подобным. С годами (и несколькими похожими эпизодами) так и не запомненное прозвище все больше мешало вопросам о помолвках. Но все же, это были приятные воспоминания.

Ей стоило больших усилий вышколить своих рыцарей. Пусть те и не имели официального звания, а лишь числились слугами. Элиза считала, что, если это всего лишь слуги, а не военный отряд, она смогла бы, в случае чего, отвести от них гнев «правосудия». Они были прекрасными послушными инструментами. Даже самый непутевый и самый лучший – Бернард – понимал, когда нужно бросить свою жизнь на кон, а когда можно открыто из-за ее спины ухмыляться в лица самой герцогской четы. И он очень бесстыже, неподобающе, но заразительно, смеялся, рассказывая остальным четверым, как дескать госпожа Бенуа «заткнула пасть» этим «наглецам, которые выдумали себе, что чего-то стоят рядом со славной госпожой».

Все же, это были добрые времена. И, как о всем хорошем, об этом лучше не вспоминать. Особенно в нынешних условиях, когда не только от слуг, а от нее самой не осталось и десятой доли уверенности и силы.