Ему Вера предложила снять мундир, помыть руки и садиться за стол, коль скоро он хотел сегодня ужинать. Большая, метров шестнадцать ванная, была оборудована и отделана цветным кафелем и фаянсовыми сантехническими приборами. Он не ожидал, что такое оборудование бывает не только в Эрмитаже, но и в провинциальном Хмельницком. Хрустящее махровое белоснежное полотенце. И за стол.
Первый тост был коньячный тост, и коньяк был таким вкусным, что сразу захотелось второй порции, но природная деликатность придержала темпы его аппетита. Ему подали сложный бутерброд с маслом, икрой, желтком варенного яйца на воздушной сдобной булочке.
– Откуда такое великолепие? – спросил Виктор.
– Мой муж занимает должность одного из главных начальников в городе, работает в нескольких областях, у нас специальное снабжение.
– Ну, что ж, хорошо обеспечивают слуг народа.
– Не подумайте, что я всю жизнь так живу, я из небогатой семьи заводского рабочего. Мой папа был токарь, потом фрезеровщик, а мама всегда работала в библиотеке. Но так распорядилась судьба, что я сама не работаю, живу при муже, который сегодня – завтра в командировке. Он разъезжает по командировкам постоянно. Я только что с ним говорила по телефону.
– Я рад за вас, и еще больше за наше знакомство.
– Мне тоже нравится наше общение.
Вторая рюмка коньяка «Молдова» была весьма кстати, она хорошо оттеняла легкий салатик с крабовым мясом и майонезом. А блюдо с тремя сортами орехов, которое стояло прямо напротив нашего друга, манило своим ароматом миндаля. Миндаль, жаренный миндаль запитый глотком хереса – нечто божественное. И несмотря на терпкость этого вина, пить его хотелось, и глотки не вызывали спазм, и аромат хереса чувствовался, несмотря на выпитый перед этим коньяк.
Модный, вернее только входящий в моду, магнитофон, исполнял тихую мелодию из фильма «Возраст любви». Приглушенный свет, красивый стол и музыка, неординарная дама, с белым лицом и яркой рыжей прической, сидящая напротив, все это ослабляло волю, располагало к слабостям. Со времен детства, когда еще Виктор жил со своими родителями, папа его был знаменитым в Советском Союзе ученым, так вот, со времен детства он не испытывал таких чувств, и благополучия, и спокойствия, и умиротворен, и нежелания куда-либо бежать и нежелания ничего желать. Хотя его ум и наталкивал на мысль, что надо желать, что Вера ждет его желаний, но состояние души его было отрешено от подвигов мирских. Наверное, такое умиротворение эдентично понятию «счастливые минуты».
Вера предложила тост «За мужиков, которые еще есть» и предложила выпить за это обыкновенной водки. И они выпили. По солидной стопке. Стограммовой водки. И эта стопка вывела их обоих из состояния оцепенения, в которое повергнуты были коньяком и минорной музыкой.
Виктор задал ей довольно дерзкий вопрос: «Хотите целоваться?», на что получил не менее дерзкий ответ – «А зачем вы думаете, я вас позвала?» Они были еще на «Вы», но это не помешало им броситься друг другу в объятия и целоваться, неистово, страстно, сразу в губы. Он обцеловал ее шею, голые руки, а, чтобы он мог достичь остального тела, она вынуждена была, как можно скорее сбросить свое парадное платье, и все, что под ним было лишнее.
Виктор раздевался со скоростью, как будто получил команду «отбой» в курсантские годы от грозного старшины. И было здесь же в столовой, на диване. Любовник и не заметил, как и когда они переселились в обширную кровать, и нежности любовной не было ни начала, ни конца, ни предела. Вера была очень нежной и искусна.
А когда за окном занялась заря, Вера усилием воли вернула контроль над собой и предложила Виктору собираться и уходить, поскольку, должны прийти нежеланные свидетели для уборки территории двора, а через час домработница. К вечеру она его будет ждать снова в то же время, в десять. Но если не будет гореть свет над порогом, значит лучше ему не входить. Эти ее предосторожности слегка удивили Виктора, хотя он понимал, что замужней женщине стоит быть осторожной. Когда он выходил из дома, то в прихожей его поразила висящая на вешалке генеральская шинель, с артиллерийскими эмблемами. Воспоминания об этой шинели не давали ему покоя весь день. У руководства части он испросил разрешения на работу после обеда не приходить, якобы будет заниматься обустройством квартиры, сам-же в гостинице сразу после обеда лег спать, чтобы восстановить силы к вечеру. И с четырнадцати до двадцати одного спал, не просыпаясь, совершил полный утренний туалет, и к десяти вечера готов был войти в вожделенный дом. И вошел. И было как вчера, все готово к ужину, но ужин быль значительно позже, наверное около часу ночи, в перерыве между позициями любви и фантазий на любовную тему. Во-время ужина Виктор, как бы между прочим спросил, чем все таки занимается ее муж, и она ответила, что работа его носит секретный характер, но он постоянно мотается по Винницкой, Тернопольской, Житомирской и Львовской областям и у него в подчинении много войск. А штаб находится при «Совнархозе» и здесь центр. Впоследствии Виктор узнал, что ее муж руководил созданием на Западном направлении ракетных площадок для размещения ракет земля – земля того времени, это было актуально и серьезно. Но это было впоследствии, и ему это было уже не важно, важно было то, что это не его командир дивизии. И моральная сторона вопроса была несколько сглажена, хотя, женатые любовники всегда преступают мораль, но такова жизнь. А жизнь для них была хороша,, следовало подумать о том, как быть в дальнейшем. Ведь приедут, скоро приедут и его жена, и ее муж. А расставаться ой, как не хотелось.
Они договорились о будущих встречах в принципе. Виктор узнал, что ее муж очень занятой человек, доктор физико-математических наук, она его третья жена, и ее роль – спутницы жизни, а в основном, на встречах, вечерах, приемах, банкетах. А любовные дела по его четкой формулировке – ее личное и совершенно частное дело. Но когда надо лететь в Москву, или в другую страну, она должна быть при нем, его королевой и предметом зависти для всех, с кем он имеет официальные и неофициальные дела. Таковы к ней требования, такова его прихоть, и надо потакать.
До утра они бесились, как малые дети с большими органами любви, благо, оба хорошо отдохнули днем, готовясь к этой встрече. И как вчера разбежались по своим норкам с ранним еще не разгоревшимся утренним рассветом. Решили встречаться, пока оба свободны от супружеских обязанностей по вечерам, а с приездом хотя-бы одного из супругов – днем, там сориентируемся.
Через день возвращался ее генерал, о чем она была предупреждена, а через три дня Виктор умчался на поезде в Ленинград за семьей. И никого не мучили угрызения совести, и никто не засомневался в правильности своих поступков. А будь сторонние наблюдатели судьями их поступков, или отдельно каждого, то разумно было бы признать их правыми. Они молоды, они энергичны, они знают, уже знают цену жизни. И грех не в деяниях, а в бездействии, даже страстей, которые присущи человеку. Жизнь одна. И очень коротка.
Виктор уехал, в Ленинграде уже были упакованы вещи, они с женой имели возможность пять дней погулять с дочкой по Ленинграду, показать ребенку «Аврору», Исаакиевский собор, побывать в Мариинском театре на детском, и вполне взрослом спектакле, съездить в Царское село. Вполне возможно, что эти посещения ими и их дочкой больше никогда не будут повторены по условиям грядущей жизни. Все может быть, и нельзя терять имеющиеся возможности.
В Хмельницком семье понравилось. Квартира была хорошо отремонтирована. Городок тихий, школа недалеко, правда, чтобы выбрать качественную, большую школу, пришлось записаться в центральную, которая была в центре города, и надо было ходить через железнодорожный переезд. Но пока ребенок недостаточно взрослый, а жена не работает, решили, что мама дочку будет провожать и встречать. Снабжение было не Ленинградское, но полностью компенсировалось городским рынком, к которому привыкли быстро.
А как же любовные дела? Через недельку после приезда жены Виктор встретился с Верой, в обеденный перерыв, узнал, что ее муж уезжает сегодня на пару дней в Житомир, и в тот же день они встретились ненадолго. У нее. Встреча была теплой, Вера умела и хотела создать теплую доброжелательную обстановку и Виктору оставалось только поддаваться на ее посыл и обаяние. Так повторялось временами, у них была разработана система кодированной связи и связывались они каждую неделю и радовались встречам.
Зима на Украине, в особенности в ее западных областях, слякотная, не холодная, и температуры вертятся вокруг нуля градусов. Работы по оборудованию ракетных площадок не прекращались ни зимой, ни летом, этого требовали международные дела, и уже сухопутные дивизии по распоряжению штаба округа стали выделять для оказания помощи строительным войскам рабочую силу в лице солдат и технику в виде самосвалов, гусеничных тягачей и другую. Вот в это время пришлось Виктору познакомиться с милым человеком, но, как оказалось, очень жестким и требовательным – генералом, с женой которого он был знаком давно. А дело шло о скорейшем восстановлении быстро выходящей из строя в тяжелых условиях автотракторной техники. Но здесь Виктор уже готов был дни и ночи работать для выполнения заказов ракетного ведомства. Не прошло и трех месяцев напряженной работы, как его вызвали на беседу к этому генералу, и Виктор получил предложение возглавить транспортный главк, с приличным окладом и повышением в звании. И только доводы Виктора, что он не желает быть эксплуатационником, и является чистым ремонтником, готовится к кандидатской диссертации уже сдал один экзамен – иностранный язык, освободили его от генеральского нажима. Генерал сам был ученым и не хотел мешать в продвижении другим.
Встречи с генеральшей продолжались редко, но продолжались, а жена Виктора уже привыкла, что у него срочная работа по обеспечению ракетных частей и она не ждала его домой раньше двенадцати ночи.
Однажды в цех прибежал посыльный штаба дивизии и сказал, что капитана Гончар вызывает начальник политотдела. Срочно. Виктор двинулся в политотдел. Представился, доложил о своем прибытии. Ему предложили сесть, при разговоре присутствовал начальник особого отдела. Виктор увидел на столе у начальника политотдела свое личное дело.
– Ну, как служба у нас в дивизии? Привыкли к нашим сложностям?
– Не вижу сложностей, я специалист, и мне интересно все то, что я делаю.
– Похвально, мы видим, да и отзывы о вас как о работнике хорошие.
– Скажите, а семья ваша не ущемлена, вы ей уделяете достаточно внимания?
– Да, конечно, мы все привыкли к Хмельницкому достаточно быстро.
В разговор вступает начальник особого отдела, подполковник, который смотрит на собеседника, будто собеседник должен ему большую сумму денег.
– А скажите, капитан, какие у вас взаимоотношения с женой генерала Островского?
– Нормальные взаимоотношения.
– Вы называете взаимоотношения нормальными, когда у интересной женщины систематически остаетесь допоздна, а мужа нет дома?
– Нормальные. Это личные дела и ее и мои.
– Нет, товарищ капитан, генерал является носителем секретов государственной важности, номенклатурным работником, и не может его жена общаться со всеми, с кем вздумается, или кому она понравится. У нас есть точные данные о ваших с ней встречах и нам не желательно, чтобы об этом был извещен е муж. Мы требуем, еженедельного письменного отчета о всех ваших разговорах, и это на следующий день после каждой встречи.
– Разговоры только на любовные темы, пошел ва-банк Виктор, и я отказываюсь афишировать свою и ее частную жизнь.
– А как относится к этому всему ваша жена?
– Она никак не относится, она просто не знает, и я бы просил политработников не скатываться до уровня сплетен.
– Не слишком ли вы смело обращаетесь с политотделом? Учтите, что в беседе участвует и особый отдел.
– Я не вижу, что особый отдел серьезно следит за моралью военнослужащих, но мораль явно не входит в их обязанности, их работа, по-видимому, больше важна для выявления вражеских элементов.
– Мы не будем обсуждать функциональные обязанности особого отдела, но политотдел вынужден будет ходатайствовать перед командованием о вашем переводе по службе в отдаленный район, откуда =бы вы не смогли мотаться к чужой жене и, в особенности, если это жена столь важного человека. Все. Можете идти.
Конечно, этот разговор был неожиданным, неприятным, и являлся жестким предупреждением ему о грозящих неприятностях. Виктор сумел найти возможность в общих чертах поставить в известность об этом разговоре Веру. И важно для них было не разговор, а сам факт постоянной слежки, объемы их информации скорее всего невелики, если Виктора попытались завербовать в осведомители. И его резкое возражение имело последствия.
Не прошло и месяца, как капитану Гончар было предложено перевестись по службе в Петропавловск – Камчатский, с повышением в должности, надо сказать, что этот перевод семья встретила с тревогой, но он обеспечил нашему герою серьезное продвижение и карьеру.
Репутация жены номенклатурного работника, ставленника государства, была спасена.
Николай и Астра
К 50-летию Венгерских событий
(А, уже прошло 66 лет, помним)
Из газет весь мир узнал весной 1957 года, что Советский Союз, подавив контрреволюционный путч, выводит свои войска из Венгрии, и вывод войск будет завершен к осени текущего года. Для поддержания внутреннего порядка будет в неспокойном государстве оставлен ограниченный контингент вооруженных сил Советского союза. Так оно и произошло. Войска были выведены. Во всяком случае, дивизии 8-й танковой армии, в том числе и Бердичевская дивизия, были возвращены на зимние квартиры, но… А вернулись знамена полков, командиры полков, караулы, сопровождающие знамена, секретные делопроизводства, все со своими наименованиями и номерами частей. Вернулось некоторое количество подразделений тыла, техника, которая отслужила сой срок, например, бензовозы, масловозы (смазочный материал для машин), и пр. которые были смонтированы еще в годы Отечественной войны на шасси «Студебеккеров» и автомобилей ЗИС-5, полевые кухни которые отапливались дровами возимые комплекты обмундирования и снаряжения. Все то, что было на тот момент маломобильным, и снято с вооружения, как нецелесообразное для использования «Ограниченным контингентом». Это контингент фактически составляли войска, введенные в страну для наведения революционного порядка за малым исключением. Командующий армией, генерал-лейтенант Бабардженян Амазасп Хачатурович остался командовать этими войсками, правда, вскорости он был переведен в Москву, стал Начальником Главного бронетанкового управления, жил долго, и умер маршалом бронетанковых войск.
Командир дивизии, офицеры, сопровождавшие возвращающиеся грузы и технику, стали золотым фондом, для восстановления воинских частей в новом составе в местах постоянной дислокации и формирование шло очень активно, уже к новому году воинские части представляли собой полнокомплектные полки и отдельные батальоны, такие, как саперный, медико-санитарный, связи, и т. п. Подобные части в Венгрии создавались заново, комплектовались новым оборудованием, благо, на складах требовалось обновлять запасы. Вернулись и вольнонаемные штабного применения.
В Венгрии остались боевые подразделения и части дивизий с личным составом, и на их базе были сформированы соединения и воинские части с новыми наименования ми и номерами. Так оперативно сработали политики и Генеральный штаб. Этого долго не могли понять противники, ведь холодная война была в самом разгаре. В местах же постоянной дислокации была получена новая техника, пополнение личным составом и офицерскими кадрами из гражданки, военных училищ и академий. Фактически формирование было закончено быстро, в срок и качественно.
Российский офицер не может возвращаться с войны с пустыми руками. Женам нужны сувениры, в те поры с мануфактурой в СССР был полный завал, да и вся легкая промышленность работала не на потребу человека, детям нужны подарки, да и себе следует прихватить нечто. Так было всегда. Во времена княжеской Руси, походов Суворова, Кутузова, возвращения войск из освобожденных от немцев территорий и государств в 1945—1946 годах, возвращения войск из побежденной Германии, офицеры везли чемоданами, генералы умудрялись привозить вагонами, так было и теперь. Не зря среди кадровых военнослужащих ходил шутливый вопрос: «Каковы три фактора необходимости новой войны?» и ответ: – «Первое – износились и израсходованы трофеи, второе – нет должностного роста и званий, третье – постарели жены, пора новых ППЖ (полевых походных жен)». Несколько сложнее было тем, кто остался на формировании частей в Венгрии, но и они сумели кое- что, из награбленного припрятать до лучших времен, а кто возвратился… Тащили все, Форинты из разграбленных магазинов и банковских учреждений, штуки различных тканей, причем, не брезговали ничем, ни постельным полотном, ни костюмной шерстью, которые скоро появились на местных вещевых рынках, ни одеждой, даже не своих размеров.
Приближенные к начальству сумели погрузить на платформы десятки мотоциклов М-72 с коляской, которые поставлялись на комплектование Венгерской народной армии до пуча, а один из оборотистых снабженцев сумел загрузить в маслозаправочную пятитонную цистерну более сотни охотничьих ружей. Уж неизвестно, или магазин охотничий разорили, или склад разграбили. О запасных частях к автомобилям различных марок, автошинах и других комплектующих изделиях и говорить нечего. Надо отдать справедливость тогдашнему командиру дивизии, который очень умело ликвидировал эти мародерские приобретения. В частях было официально объявлено, что, в воскресенье, на стадионе военного городка «Красная горка» будет производиться регистрация мотоциклов и ружей, на имя их приобретателей, для чего необходимо построить технику и прибыть с ружьями к десяти часам утра на стадион. Конечно, это решило бы все проблемы, поскольку никто из военнослужащих не мог предоставить документы о законном приобретении транспортного средства или ружья через торгующие организации. А здесь произойдет вполне законная регистрация в централизованном порядке. Уже к восьми часам утра стали съезжаться мотоциклы и выстраиваться на футбольном поле. Каждому раздали по листочку бумаги, на котором надо было написать свои фамилию имя и отчество, адрес и заводской номер регистрируемого мотоцикла или ружья.
Наступило время 10 часов утра. На своей «Победе» подъехал командир Дивизии. Его сопровождали три офицера штаба.
Поступила команда положить в коляску мотоциклов листки для регистрации, под каждое ружье положить тоже эту писульку и прибыть к трибуне для получения разъяснений по дальнейшим действиям. Всего в построении участвовало около ста пятидесяти человек. Им было объявлено, что мародерство, это уголовное преступление, зачитана статья уголовного кодекса, по которой каждый мародер подлежит суду военного трибунала и меры наказания. Задан вопрос, кто из присутствующих готов, чтобы его судили военно- полевым судом. Желающих не оказалось. Последовала команда —«Кру-гом!» Все повернулись лицом к выстроенным и мотоциклам и лежащим на поле ружьям, в дальнем углу стадиона открылись ворота и на поле вышел танк Т-34, который, не останавливаясь, проутюжил одной тридцатишеститонной гусеницей по шеренге мотоциклов, этой же гусеницей прошелся по ружьям, развернулся и повторил маневр уже в обратном направлении. Мотоциклы были разрушены в лепешку, что касается ружей, то их собрали два сверхсрочно служащих в кучу и по ним для верности еще поездил танк. Процедура заняла не более двадцати минут времени при полном молчании «владельцев» и одобрительных возгласах зрителей, собравшихся вокруг ограды стадиона.
В приватных разговорах прозвучало, что тащить еще надо вещи, которые можно было уместить в чемодан, и не требуют регистрации. Народ разошелся по домам, а многие в ближайший кабак, в унынии, но с полным пониманием того, что в пылу боевых действий можно и зарваться, что впоследствии может принести большие проблемы, вплоть до военно – полевого суда. А чемоданные мародеры втихомолку радовались. В это время специальная комиссия потрошила маслоналивную цистерну. Масло, МТ-16п было слито, и из цистерны специально обученные солдаты в противохимических костюмах извлекли большое количество ружей, пистолетов, сабель и другой мелочи, представляющей собой как охотничий инвентарь, так и старинные музейные экспонаты. Все было переписано, комиссионно учтено, запротоколировано и сдано на дивизионный склад артиллерийского вооружения. Потом, все это многократно передавалось и на полковые склады и обратно, вероятнее всего, чтобы запутать следы. И если эти ружья не разворованы, и не распроданы оборотистыми ребятами, то они хранятся и по сей день.
Николай Дубонос вернулся в Бердичев в качестве начальника караула в эшелоне дивизионного тыла в полном составе одного из немногочисленных взводов, вернувшихся к месту постоянной дислокации. Дорога к дому была не легкой. На фоне того, что при движении в Венгрию для подавления восставших против коммунистического режима перемещение до границы заняло меньше суток, возвращение с многочисленными остановками, почти на всех узловых станциях, заняло целую неделю. И несмотря ни на какие старания начальника поезда и Николая, неделя в пути, с расположением в товарном вагоне, без условий помыться, сходить в туалет, выспаться наконец, не на жестких нарах, караул, состоящий из двадцати человек, по-настоящему устал. Двадцатилетние парни приходили с постов на остановках, перекусывали разогретыми на буржуйке консервами и замертво падали до следующей смены. Большую физиологическую нужду можно было справить только, если человек выставлял свой голый зад за пределы ворот товарного вагона и его в это время держали товарищи за руки и за одежду. Даже психологически это не каждый поймет или сможет сотворить. Но такова солдатская жизнь, да и офицерская.
К концу пятого дня пути стали жаловаться на недомогание, на одной из остановок, где был военный комендант, в вагон был приглашен санинструктор, оказалось, что у всех температура, но люди не захотели оставаться на неизвестном полустанке в медпункте, когда до Бердичева оставалось сотня километров с небольшим. Пришлось прямо на путях организовать собрание личного состава. Все решили ехать. Рядовой санинструктор не мог, конечно, установить диагноз, он оставил Николаю целую аптечку жаропонижающих лекарств и подари свой термометр. Дежурный по комендатуре обрадовался, что с его головы ушла такая боль, ведь ему пришлось бы вызывать подменный караул из ближайшей воинской части, находившейся чуть ли не в Бердичеве. Да и эшелон пришлось бы задерживать на неопределенное время, а это еще дополнительные проблемы с железной дорогой, центральной диспетчерской Винницкой железной дороги, и многое другое. Он принял все возможные меры, чтобы эшелон был быстрее отправлен, выдал дополнительный сухой паек, и передал по линии движения, что в эшелоне большое количество больных неизвестной болезнью, и необходимо, чтобы он следовал без остановки.
Надо отдать должное, служба военного железнодорожного коменданта сработала, и двигались с этого момента без остановок, через несколько часов были в пункте назначения. В Казатине эшелон был остановлен на очень короткое время, его встретил весьма предупредительный дежурный военный комендант старший лейтенант Губанов, обеспечил дополнительным питанием, питьевой водой, с собой привел доктора, готового оказать неотложную помощь. В Бердичеве, прямо на месте разгрузки, требовалось сдать оружие и срочно госпитализировать весь состав караула. Для этой цели на эстакаду разгрузки прибыли штабные офицеры и офицеры тыла, машина, грузовик, крытый тентом для солдат. Формальности закрыли в быстрейшем темпе, людей Николай лично довез до медсанбата и сдал медперсоналу на помывку-диагностику. Сам он тоже чувствовал недомогание, помылся со своими солдатами в госпитальной бане и, сказавшись здоровым, помчался на встречу со своей молодой женой и еще не виданной им дочкой, которая родилась во время его пребывания в Венгрии. В городе Секешвехерваре ему принесли в танк известие о ее рождении. Начальник штаба батальона передал по рации. Не описывая слез и радости, и сцен встречи дома, надо сказать, что наш герой настолько устал, что прилег на минутку, пока жена готовила ужин, и она не смогла его разбудить, но почувствовала, что Николай неправдоподобно горячий, сразу поняв, что у мужа температура. В доме была теща, которая приехала помочь молодой маме с ребенком, вот она-то и настояла, чтобы он утром сразу шел в госпиталь. Решили, что на время его болезни жена с ребенком уедет к родителям в Одесскую область, в Белгород Днестровский, а он после выздоровления приедет к ним в отпуск, который у Николая был не использован за два года.
У всего подразделения был выявлен инфекционный гепатит А, как говорят, болезнь грязных рук. Такие были условия в лагерных палатках в Венгрии, их расположении и еще хуже в дороге. Заметим, что СССР, а потом и Россия, всегда перевозила свои войска в скотских вагонах, да и в скотских условиях, один двадцатилитровый бачек воды из крана или колодца на всех, до следующей остановки. Кажется, что в последние годы для людей выделяются пассажирские вагоны, но это не точно. Скотские – дешевле. Так всегда относились на Руси к своим кормильцам, и поильцам и защитникам. Волны памяти работают.
Жена Николая уехала, он был за эту сторону своей жизни спокоен, деньги за прошедшие месяцы он ей отдал, вернее, она получила по его доверенности в части, так, что она временно во всяком случае, ни в чем не нуждалась, и он мог спокойно лечиться.
В медсанбате было две офицерские палаты, в одной лежали офицеры, возвратившиеся домой после боевых действий с венерическими заболеваниями, в другой лежали офицеры, отслужившие свои сроки и предназначенные к обследованию на предмет годности к дальнейшей службе. Здесь была сплошная, перманентная и ежедневная пьянка, так, что здесь с гепатитом, ему лежать было не очень… Он высказал пожелание лежать в одной палате со своими солдатами, и это было приветственно поддержано руководством медсанбата. Все было хорошо, лечение здоровых, вернее крепких молодых людей шло успешно, уже на третий день у них стабилизировалась температура. Вот только в шахматы никто не играл, да развлечений никаких, а Николай был мастером спорта по шахматам, и так хотелось сражаться. Посещали их сослуживцы, в основном по обязанности, политработники. А наиболее близкие друзья, сокурсники по училищу, остались в Венгрии. Коля с удовольствием познакомился с врачом-лаборантом, которая из немногих была очень интересной женщиной, допускала легкий флирт и на него отвечала. Чувствовалось развитие, не только ограниченное микробиологией. Она недавно, пару недель тому назад вернулась из Венгрии в составе своего батальона, прошла весь путь и могла здраво судить о состоянии каждого, кто побывал там. И внимательно, с пониманием отнеслась к Николаю и его солдатам. У некоторых, желтушный период уже прошел, они питались уже не придерживаясь диеты, а у Коли вообще желтушного периода не было, и он через неделю по своему самочувствию готов был выписаться.
К Астре Павловне в лабораторию он заходил ежедневно, разговоры были вокруг Венгерских событий, вокруг боевых действий знакомых частей и знакомых людей. Касались литературы, обсуждали входившие тогда в моду произведения Хемингуэя, первые его романы вышли в СССР в 1956 году и их было сложно достать для прочтения. Однажды он зашел в лабораторию утром, она как раз в это время производила анализ его мочи на билирубин и проч.– «Ого, сказала она, вам сегодня снились романтические сны, интересно, кто она?» Не долго подумал шахматный мастер над ответом, и сказал, что последние несколько ночей ему снится преимущественно она., Астра Павловна.
Этот ответ смутил ее, но слегка. В самом деле, ей было приятно слышать этот неприкрытый условностями комплимент, да еще от молодого и во всех отношениях положительного мужчины. Разговор перешел на другие темы, но его ответ зародил в Астре определенные эмоциональные настроения. По воскресеньям, когда в госпитале оставался только дежурный врач, больные гуляли по двору, выздоравливающие играли в волейбол, в палатах никто не хотел оставаться все высыпали на свежий воздух. Играла в волейбол и Астра. Она жила одна, в предоставленной ей небольшой квартирке рядом с санбатом, дверь ее квартиры открывалась прямо на улицу. Окна выходили во двор санитарного батальона.
В одной из бесед она поведала Николаю, что в Венгрии они располагались на территории медицинского госпиталя егерской армии и ей удалось при возвращении привезти с собой бинокулярный микроскоп с высокой степенью увеличения в качестве трофея. И, в оправдание сказала, что так делали все, и если бы не она, то кто ни будь другой этот микроскоп забрал бы. У нее в данное время сложности с деньгами и надо микроскоп продать. Николай к этому отнесся с пониманием, и они решили вместе съездить в Киев на пару дней и решить эту проблему. План был такой. Сразу после выписки Николая, Астра возьмет два дня отгула, и им этого срока должно хватит. В Киеве они остановятся у отца его друга, лейтенанта Иосифа Галинского, который живет один, в самом центре города, сразу за оперным театром. Заодно и в театр сходят, давно оба этого культурного мероприятия были лишены.
Так и сделали, выехали рано утром, в шесть часов утра, и в десять их уже принимала столица Украины. Коля хорошо знал город, здесь прошла его юность, и здесь он окончил военное училище, здесь жили его родители, но в планы наших путешественников не входило расстраивать родителей, кроме того, они имели тайные планы друг относительно к другу. Ба. Хоть и не признавались друг другу в этом. С телефон-автомата они позвонили Гдалию Иосифовичу, отцу друга. Николай пообещал рассказать отцу о сыне, который в данное время находился в Венгрии, извинились, что будут поздно, поскольку хотят максимально посмотреть достопримечательности, побывать в театре, да и дела решить. Дела решили во второй или третьей скупочной лавочке, потом все по плану, обедали в ресторане, на что Николай имел свои средства, и лицом в грязь не было, потом красочное «Запорожец за Дунем», и в десять тридцать они были уже в гостях у старика Галинского, который ждал их с нетерпением. Николай от Йоськи знал, что отец совершенно слепой, но с жизненными проблемами справляется самостоятельно. Конечно, они принесли с собой коньяк, какие-то закуски, купили в соседнем гастрономе все, чтобы не быть обузой у хозяина, но их ожидания никак не оправдались, стол был накрыт, приготовлен плов, куплены пирожные, по типу «БИЗЕ», нарезаны мясные закуски. И все это наощупь, но аккуратно и, наверное не всякий зрячий сумеет так сервировать. Выпили за сына, за всех военных, живых и мертвых, старик пил наравне с молодыми и был несказанно рад гостям. Коля ему рассказал о быте и условиях, в которых находится его сын, благо, они действительно сдружились еще в училище и перед отправкой эшелона долго и с удовольствием и красным вином общались. До училища они не были знакомы.
Старик предоставил им двуспальную кровать, на которой уже давно никто не спал. Жена его уже два месяца жила у старшего сына в Ужгороде. Таковы были семейные обстоятельства и потребности. Сам он спал в кабинете на диване.
После душевой оба, каждый со своего краю, осторожно, чтобы не шуметь и не разбудить хозяина, улеглись, но они просто не могли не приближаться друг к другу и уже через пять минут они лежали обнявшись. Астра Коле сказала, что не будем-же мы будоражить спокойствие старика, на что он ответил, – а мы то взбудоражены, и уже оба не смогли устоять и уклониться от той страстной сцены, которая неминуема между двумя физически заинтересованными друг в друге молодыми людьми. Коля со времени выхода в Венгрию по тревоге не был близок с женщиной, а астре для поддержания своего авторитета, несмотря на ухаживание многих, за границей, надо было держать себя в форме аскетического воздержания. А сейчас их ничто не тормозило. Они оба этого хотели и оба получили, и им обоим понравилось, и несмотря на перенесенную болезнь, Николай смог восстановить свой мужской статус многократно, она не возражала, и они уже забыли, что находятся в гостях, правда, утром, часов в семь они встали, Гдалий Иосифович был уже на ногах и подозрительно рьяно стал убеждать, что спал сном младенца и ни разу за ночь не просыпался и ничего не слышал.
Совершив утренний туалет, готовили завтрак сообща, завтракали долго, с наслаждением, не спеша, будто жаль было расставаться с этим домом. Снова рассказывалось о Венгерской эпопее, бесстрашно все трое давали политическую оценку происшедшим событиям. По своей профессии хозяин дома был журналист, международник, и имел по событиям вполне трезвое суждение, и знал, что его мнение эти люди не унесут за пределы этой квартиры. Прощались с гостеприимным хозяином уже во втором часу дня, до поезда было еще много, он отходил в десять вечера, и было время еще походить по городским паркам, побывать во Владимирском соборе, посетить Софию.
Бурная ночь и хождение по городу, вроде и не утомили наших друзей, правда, Астра видела, что Николай себя чувствует несколько натянуто, скажем, тяготится своими действиями. Он был цельной натурой и все с ним происходящее воспринимал, как измену своей семье, как он думал, в первую очередь дочери. И Астре пришлось его успокаивать. Она была значительно старше Николая, ей было близко к сорока, а ему двадцать пять. И ее успокоительные слова были похожи на слова мужчины, который только что лишил девственности молодую девушку.
Она говорила:
– Ты не переживай, что меня пару раз поимел. Это не грех, это жизнь. Тебя не убыло, ты остался таким же добропорядочным отцом, ведь не думаешь ты, что у тебя возникли обязательства по отношению ко мне, хотя, я всегда готова буду тебя утешить во всех твоих неприятностях и невзгодах.
– Я понимаю всю абсурдность своих переживаний, и даже не буду тебя переубеждать, поскольку я честно должен тебе признаться, что мы оба проявили слабость.
– Так я тебе скажу, ответила она, что о такой слабости, как ты говоришь, мечтает каждая женщина. И в моменты нашей слабости иллюзорно казалось – вот оно, счастье.
– Тогда не будем об этом больше говорить, лучше сосредоточиться на будущем, на том, что нас ждет в дальнейшем.
– А в дальнейшем нас ждет еще одна ночь, у меня дома, когда приедем. Не пойдешь же ты в два часа ночи через весь Бердичев на красную гору. Я себе этого не прощу. Разговор шел в поезде, он мчал их к дому, и они сидя, задремали, благо, усталость давала себя почувствовать. А когда приехали, добирались до ее дома пешком, и ночь радости и печали повторилась. Николай ушел от Астры во второй половине дня. Был воскресный день, он посетил своих солдат в их палатах, и остаток дня в полном одиночестве, но уже в другом качестве, со значительно измененной психикой провел дома, готовясь завтра представиться командованию, как прибывший из госпиталя.
На следующий день он был уже на службе, и ему сразу предоставили очередной отпуск на месяц, за прошлый год. Таким образом, ему экономился отпуск за текущий. Через пару дней Николай был уже в Белгороде, его встречала большая семья жены, Людка с ребенком, две козы, собака Тюбик, и кошка Брыська, и было так уютно и так тепло, и так по родному, что слезы наворачивались. Когда они с Людой собирались в отпуск, то мечтали каждый день ездить в Одессу, развлекаться в ее цивилизации, но сейчас ему ничего не хотелось, только хотелось спокойствия семейного, такого, каким он его застал в первый день. И домашние, отнеся его настроение к последствиям пережитого в боевых действиях, относились с пониманием и не торопили его с чем-бы то ни было. По утрам он с тестем и удочками отправлялись на Днестровский лиман, без рыбы не возвращались, да еще пристрастились ловить раков, и это было удовольствие, когда поднимаешь раколовку в метр диаметром, а в ней пять-шесть раков, да каких крупных, Днестровских. Николай научился этой премудрости и вскоре перестал ловить рыбу и только охотился за раками.
Прошло почти половина отпуска, когда молодые супруги вырвались в Одессу. Сначала был, конечно оперный театр, потом ужин в ресторане гостиницы «Красная», домой возвратились последним автобусом около часу ночи, но были довольны своим вояжем. Таких вылазок до конца отпуска они совершили еще две,, и возвратились в Бердичев отдохнувшие, готовые к новым свершениям на поприще военном. Жена работала на заводе «Комсомолец» инженером технологом, но в данное время была в отпуску по уходу за ребенком.
Служебные заботы, семейные хлопоты, ежедневные занятия спортом, не вытеснили у него из сознания наличия Астры, которая напоследок просила его приходить навещать в любое удобное для него время. И он это время нашел. В части обеденный перерыв длился с двух часов до пяти вечера, а потом надо было заниматься с солдатами до восьми вечера. Ходила такая шутка: «у нас восьмичасовый рабочий день – от восьми до восьми». Так Николай использовал эти три часа обеденного перерыва, чтобы сотворить «дополнительную любовь», и все были довольны. Но однажды Астра призналась, что она готовится устроить свою судьбу, что у нее появился воздыхатель, который уже пару раз у нее ночевал, и, конечно, ему далеко до потенции Коли, но и она же не девочка, чтобы раздумывать в своем холостом положении: – дать или не дать. И они уже подали заявление в загс, но, это ничего не значит, пусть все остается, как было, и Николай приходит днем, и ей это даже удобно.
Николай, конечно, был ущемлен в своем самолюбии, но трезвый рассудок подсказывал, что все закономерно и правильно. В своем понимании истины, и будучи математиком, склонным к точным формулировкам, Николай сформулировал для себя: – любовные похождения, случайные связи или просто разврат, никогда и никак не должны влиять на родных, на семью, детей в первую очередь. Такова мораль, которой он следовал до конца жизни. А жизнь, по его понятию, была не удавшейся. Ему по причине призывного возраста не пришлось учиться в математическом учебном заведении и не удалось применить свои способности, которые он сознательно развивал в себе с детских лет.
Возвратился Йоська из Венгрии, обрадовались встрече, во избежание недоразумений Николай все ему рассказал. Встретил полное понимание. Неожиданностей не должно произойти. Вернулся из Венгрии еще один еврей, Матвей, и это возвращение навело на грустную мысль, о национальной политике в кадрах Вооруженных сил Советского Союза.
Но это уже другая история.
Парижанин Мойше Фраерман
Пока военная служба автора проходила в Прикарпатском Военном округе Советского Союза, и тематика, и события, описываемые в этих рассказах в какой-то степени связаны с западными городами Советской Украины.
Писать о городе Бердичев, и не написать о его наиболее характерных обитателях – грех несусветный.
Характерные жители пятидесятых годов, да и до вторжения немцев в 1941 году – патриархальные евреи, со своим патриархальным укладом, со своими обычаями, с «идыш», что является отчасти жаргоном, и языком общения, и способом выразить мысль, чтобы не понимали «гойи», окружающиеся и с интересом прислушивающиеся. Хотя, надо отдать должное, на городском рынке сплошь да рядом можно было услыхать, как бойкая украинка из ближней деревни активно торгуется на идыш со старой еврейкой, продавая ей цыпленка.
В 1950 году на улицах Бердичева появился странный субъект. Худощавый, с горбатым носом, рыжеволосый, явно семистский представитель человечества, но странно для советского города одетый. В брюках, забранных в икре на резинку, гольфы и ботинки, легкое демисезонное пальто, на голове – берет, с какой – то эмблемой, и все это аккуратно содержалось, во-время чистилось, и имело до поры приличный вид. Вся одежда имела недвусмысленный военизированный цвет. Хаки. В те поры можно было встретить на каждом шагу человека в полувоенной форме, но форме российского образца, а здесь было не Советское, да еще человек совершенно не знал русского языка, а на идыш и он не понимал и его воспринимал с трудом. Он говорил на иврите, чем приводил в изумление каждого, с кем пытался пообщаться. Этого языка еврейская (Бердичевская) община в бытовом обиходе не знала, а, старики, помнившие молитвы и талмуд, или вымерли, или были в военные годы фашистами расстреляны.
По Указу, подписанному И. В. Сталиным, и опубликованному во всем мире, каждый, кто в революционные времена покинул территорию Советского Союза, мог обратиться в консульство по мету временного проживания, и ему обеспечивалась виза для возвращения на Родину.
А Мойше в своей Франции молился на коммунизм. Он читал К. Маркса, увлекался утопическим коммунизмом, и, как только закончилась вторая Мировая война, уволился из Английских вооруженных сил, где был успешным в военных делах лейтенантом, освобождал родную Францию, и явился в Советское посольство в начале 1949 года. Семья его во Франции во время войны была полностью уничтожена немцами. Ему ничего не стоило объявить себя выходцем из Бердичева, желающим возвращения на свою историческую родину. И такое право он получил, а, оказалось, что юношеские мечты о коммунистическом обществе, о коллективном радостном труде, о совершении трудовых подвигов с песней – только утопия. И никому, ни в Бердичеве, ни во всем государстве не нужен был человек, закончивший Сорбонну, воевавший в союзных войсках, и готовый активно включиться в созидательный труд, послевоенного восстановления Советской экономики.
Прибыв в начале 1950 года в СССР, он приехал в вожделенный Бердичев, и не нашел ничего, на что распространялись его надежды. Из литературы он знал, что в Советском союзе лишь два-три города, где веками проживают евреи, а, следовательно, есть община, и есть возможность контакта. Ни организации, занимающейся трудоустройством, ни места для проживания перемещенных лиц, ни просто условий для первичного устройства на новом месте, ничего этого он не обнаружил в городе, о котором мечтал, как о городе большого порядка и больших перспектив, и возможностей.
При горисполкоме был человек, занимающийся трудоустройством безработных граждан, вернувшихся после войны на родину. Но и здесь он не мог ничего доказать, в силу своего незнания русского языка, тем более украинского, незнания местных порядков и обычаев, и в связи с отсутствием у него свидетелей, которые могли бы подтвердить факт проживания его родных в этом городе, хотя бы до революции. И деваться ему было некуда, да и еврейская община в те времена существовала в Бердичеве на полулегальном положении. Ведь всякие национальные формирования, особенно по религиозному признаку, властями преследовалось. Человек оказался в положении, когда возвращаться некуда, и вперед идти невозможно.
Нашлись, правда, добрые люди, которые познакомили его с одной дамой, живущей одиноко, она работала на базе плодоовощторга. База располагалась на территории бывшей крепости – монастыря «кармелитов». Жить у этой дамы, хоть она и была без мужа, его высокая мораль, и провинциальные устои не позволяли, хотя Хая, так звали женщину, и устроила Мойше на базу грузчиком, куда брали постоянно лиц, без определенного рода занятий, и с которыми ежедневно рассчитывались, чтобы не нести ответственности за них, как за штатных работников.
Таким образом, хоть и временно, но вопрос трудоустройства был решен, хоть это было не то место, года должен работать человек, знающий в совершенстве три языка (французский, английский, немецкий), да еще и иврит. Его знания были на уровне лингвиста. В среде грузчиков его встретил еще один изгой общества, некто Тюрин, который тоже был специалистом – языковедом, владел несколькими языками, и ранее преподавал в Житомирском педагогическом институте иностранную литературу. Его уволили с лишением всех ученых степеней, за «космополитизм», это так в те времена с легкой руки члена политбюро Жданова называли всех, кто пользовался достижениями мировой культуры и науки. За это были закрыты журналы «Звезда» и «Ленинград», за это претерпевали гонения многие писатели, в том числе Зощенко, Ахматова и другие. Дурость доходила до того, что запрещались песни и танцы типа танго, фокстрот, линда и пр. И это преследовалось силами комсомольских патрулей на танцплощадках, с участием милиции. Девушек в брюках задерживали, и разрезали брюки до ягодиц.
Так этот «товарищ» Тюрин посоветовал Мойше обратиться в Бердичевский педагогический институт с просьбой предоставить ему место преподавателя, куда Мойше при первом же свободном времени и сходил, но ему было отказано под тем соусом, что он не знает в достаточной степени русского языка.
Но знаний и методов изучения языков у Мойше было значительно больше, чем у специалистов института. Не теряя времени, Мойше взял один из романов Золя, переведенный на русский язык, оригинал на французском ему нашел Тюрин, и, по методу Генриха Шлимана (в три месяца один язык), используя все свое свободное время, приступили к работе. Произношение русского ему ставил сам Тюрин. К концу первого месяца Мойше уже знал наизусть тридцать страниц русского текста, и бегло читал по-русски. Дальше работа пошла более продуктивно, он старался разговаривать по-русски постоянно и к концу второго месяца ему удалось прочесть на русском языке половину тома, а разговорная речь его была еще бедна, но абсолютно правильна, почти без акцента. В течение трех месяцев с хорошим учителем и правильным использованием методики Мойше уже свободно разговаривал на русском языке… Жить им приходилось здесь —же, в закутке подсобного помещения, что в значительной степени облегчало руководству базы сбор грузчиков в случаях, когда приходили ночные транспорты, то ли железной дорогой, то ли автомобильным, что в те времена было не часто. А официально их все равно на должности не оформляли. Но для бездомных это было удобство, да в тепле и при свете.
Второй его поход в институт носил характер уже принципиальный, он уже знал русский язык, но, трагический, его на следующий день арестовали, поставив в вину якобы сокрытие своего знания русского. Конечно, он был арестован по заявлению дирекции института. Бдительные дураки искалечили человека. Допросы начались немедленно. Спецам от НКВД (тогда уже КГБ) очень хотелось отрапортовать о задержании важного шпиона, но результаты допросов ни к чему не привели. Через год у Мойше открылся туберкулез, чему было причиной крайнее истощение организма и те условия, в которых он пребывал уже длительное время. К нему применялись и методы физического воздействия. Он начал выступать и писать на протоколах допросов, что требует встречи с французским консулом и возвращения на родину во Францию, так как, СССР в его услугах по восстановлению разрушенного народного хозяйства не нуждается, что дирекция института его обманула, и, пообещав принять на работу после того, как он изучит язык, в приеме ему отказала. Поняв бесперспективность в получении от него данных о шпионской деятельности, и во избежание международных осложнений, после доклада в Москву, НКВД его выпустило с предписанием срочно поступить на работу в институт, но прежде – досдать в Киевском институте иностранных языков предметы, которые не изучались в Сорбонском университете, как Марксизм, диалектический и философский материализм. Конечно, он должен был дать подписку о неразглашении порядка и методов работы Народного комиссариата внутренних дел.
Пришлось ехать в Киев, где, к чести администрации института, надо сказать, его приняли хорошо, представили место в общежитии и оформили лаборантом, с определенным окладом, который давал возможность худо – бедно существовать, питаясь в студенческой столовой, и вести практические занятия со студентами по разговорной речи, что понравилось и ему и студентам. Он оказался едва ли не единственным носителем французского языка в институте. Его быстро полюбили как специалиста, а со сдачей экзаменов все отодвигалось и отодвигалось, поскольку не было указаний от министерства и разъяснений, выдавать ли ему диплом общесоюзного образца. Несколько раз его посещала Хая, не теряющая надежды связать с ним свою судьбу, воспламенялось взаимное чувство, подогреваемое отсутствием личной жизни у сорокалетней Хайи и длительным воздержанием нашего француза. Они уже пообещали друг другу пожениться, как только он вернется в Бердичев. Время проходило, а указаний от министерства не было, хотя Мойше говорили, что запрос в министерство высшего образования Украины неоднократно посылался.
Пришлось ему самостоятельно обращаться в министерство, и ответ пришел довольно оперативно: – после сдачи социально-экономических предметов и на основании французских документов о высшем образовании – выдать диплом общесоюзного образца.
