Милочка сделала для себя вывод: «Многим богам не везло в любви, даже Зевсу: полюбил красавицу Ио и превратил в корову, чтобы защитить от ревнивой Геры. Так и не уберёг свою любовь. Одиссей с Пенелопой полюбили друг друга, да пришлось им разлучиться на 20 лет. А что происходит с влюбленными в романах? Тоже, одни трагедии: Джульетта, Анна Каренина, мадам Бовари. Нет, уж лучше не влюбляться совсем. Права была моя любимая Афина, когда назвала меня бессердечной».
Не влюбляться было несложно, а вот запретить себя любить, было совершенно невозможно.
Юная девушка была потрясающе красива. Её фигуру можно было сравнить со статуэтками, изображающими греческих богинь, настолько пропорциональны и округлы были линии её тела. Лицо Милочки отличалось утончённостью и разнообразием красок. Чёрные, вразлет, красиво изогнутые, брови подчёркивали сине-зелёные глаза, обрамлённые двумя рядами густых, длинных ресниц. Немного вздёрнутый, с горбинкой, носик, узкий овал лица и бледные, красивой формы, губы говорили о благородстве крови. Тёмно-каштановые прямые волосы тяжёлыми прядями ложились на плечи. Небольшая бледность, связанная с постоянными болезнями, и грустный взгляд придавали её образу глубину и загадочность.
Неудивительно, что к такой красавице ни один представитель сильного пола не оставался равнодушным. Некоторые из них были влюблены в Милочку с первого класса, другие – оценили её красоту чуть позже, когда повзрослели. И сейчас, когда до окончания одиннадцатого класса оставалось два месяца, практически все одноклассники объяснились ей в любви, а, некоторые уже успели сделать предложение руки и сердца. Милочка спокойно выслушивала юных Ромео и, дабы не причинять им душевную боль, как и обещала когда-то Афине, вежливо отказывала, ссылаясь на то, что при таком больном сердце, как у неё, врачи категорически запретили ей выходить замуж и рожать детей. Доля правды в этом, конечно, была, но Мила очень надеялась поправить своё здоровье предстоящей операцией. Истина же заключалась в том, что ни разу не дрогнуло её слабенькое сердечко ни от объяснений в любви, ни от обещаний юных Ромео покончить с собой, если она не будет с ними – с теми, кто её так любит.
И если с любовью у Милы было всё относительно спокойно, то артистическая карьера шла полным ходом и очень успешно. Первый раз Артур Вениаминович привёл дочь за кулисы в пять лет. Когда же Миле исполнилось 8 лет, она впервые вышла на сцену в детском спектакле. Конечно, ей было немного страшно, но не на столько, чтобы не сыграть зайчика или снежинку. В 14 лет она первый раз сыграла Красную Шапочку, и родители осознали, что их дочь обладает настоящим талантом. Милу вызывали на бис несколько раз. Успех был грандиозным. Сама же Милочка получала огромное удовольствие, находясь на сцене. Она уже давно перестала бояться публику, чувствовала себя во время спектакля счастливой и, самое главное, абсолютно здоровой.
– Мама, папа, я хочу стать настоящей актрисой. Вы мне поможете? Я хочу учиться у самых лучших мастеров.
– Конечно, поможем, милая. Как только окончишь школу, поедешь в Москву, – ласково говорил отец.
– В Москву? С таким сердцем? Нет, я не разрешу. И в Ростове есть училище, – недовольно возражала Лидия,– В конце концов, я тебя сама всему научу.
– Мама, когда я выхожу на сцену, то становлюсь сильной и здоровой. Я отпускаю сердце, и оно улетает.
– Не понимаю, о чём ты говоришь? Как это сердце может улетать?
– Может. Просто поверь. Сердце не помешает мне учиться в Москве. Я мечтаю стать великой актрисой. И я буду ею. И Афина мне об этом говорила. А я ей верю.
– Ну вот, в нашей семье ещё одна мечтательница появилась, – с грустью говорил отец.
Когда Милочке исполнилось 17 лет, Лидия стала готовить дочь к серьёзной роли Нины Заречной в «Чайке». Целый год разбирали образ дома, репетировали в театре, и, вдруг, за две недели до генерального прогона спектакля, Мила сказала маме, что хочет сыграть Нину совсем не так, как её привык видеть зритель.
– Мама, ну какая скромная девушка подойдёт к взрослому мужчине, да ещё и известному писателю, и даст понять, что влюблена в него? Не в Тригорина Нина влюбилась, а в его славу. Её не остановило, что этот человек любит другую женщину, да ещё эта женщина – мать Кости. И Костю она не любила. Предала его. Мама, она жестокая, бессердечная. Не умеет она любить. И не думает ни о ком. Только о себе. И о славе. Такой я хочу её сыграть.
– Ты сама бессердечная, Милочка! Неужели ты не видишь, сколько Нина страдала! – Лидия была потрясена выводами дочери, – Откуда у тебя такие мысли?
– Читала много о любви, мама. Это её боги наказали за то, что она влюблённого в неё Костю предала. Ушла от него ради славы актрисы. Ещё раз говорю – она жестокая. У любой женщины сердце бы дрогнуло от таких слов, какие ей Костя говорил о своей любви. И Костя не застрелился бы. Так нет, у неё только одна цель и была – стать великой актрисой. Ничего и никого не видела и не слышала. Нет, она у меня не вызывает жалости. Её только слава и интересует. А то, что она говорит о своей несчастной любви к Тригорину?! И кому говорит?! Косте! Это разве не жестоко? Ах, мол, пожалейте меня, я такая несчастная. Я чайка.
– Ты всё неправильно понимаешь! – возразила Лидия.
– Мама, послушай меня: я чуть младше Заречной и поэтому вижу её совсем иначе. Никакая она ни жертва. И никакая ни Чайка. Жертва – Костя. Возможно, что Чайка именно он. Мать его не любит и не ценит. Нина, тоже, не любит. Двум любимым женщинам он совсем не нужен. Ни любви в его жизни нет, ни поддержки. Как жить с этим? Вот он и застрелился. От ненужности.
– Ну, здесь я с тобой соглашусь. Но Нина! Подумай, доченька! Её с детства не любят родители. Так же, как и Костю. А это самое страшное для человека. Дети беспомощны и не защищены, если лишены родительской любви.
– Да, в этом они похожи. Но Нина хочет славы, а Костя – признания. В этом большая разница. Ты согласна? Это же в пьесе написано!
– Согласна, милая. Но причем здесь боги? Нину погубил Тригорин, – всё ещё сопротивлялась Лидия.
– Мама, Тригорин, как бабочка: на любовь, как на свет, летит. Кто поманил, того и любит. Его боги не наказали: он же Аркадину не бросил.
– Да, Афина на тебя сильно повлияла своими греческими мифами.
– И спасибо ей за это, мамочка. Любовь беречь надо, а не разменивать на карьеру и сомнительные романы. Тем более, что и таланта у неё не было. Ты думаешь, Нина не чувствовала, что Тригорин и с ней живет и с Аркадиной? Наверняка знала.
– Милая, когда любишь, всё терпишь.
– Мама, ну какая любовь, когда тебя унижают? Из-за славы, возможно, терпят унижения, не знаю. Но это не главное в жизни. В жизни главное – любовь. Боги, как и люди, хотели любить и быть любимыми. А страдали сколько? Особенно, Афродита.
– Если бы в жизни была главное – любовь, то сколько бы семей не состоялось. А многие семьи разрушились бы. Нет, милая, любовь – это редкость, это – редкий дар. Если хочешь, любовь – это дар богов. В жизни свои законы, и не всегда в ней есть место для любви. Иногда она просто мешает. В жизни Нины именно любовь её и погубила.
– Не любовь её погубила, мама, а отсутствие таланта. Тригорин не бросил бы талантливую, успешную, молодую и влюблённую в него, актрису. Это бы льстило его самолюбию.
– Талант, любовь… Мила, речь сейчас не об этом. Ты с отцом говорила о том, как хочешь сыграть Заречную?
– Нет, мне страшно. А вдруг он не разрешит? Давай я на репетиции сыграю, как мы решили? Если папа не одобрит, сыграю на премьере тот образ, к которому все привыкли.
– Не мы решили. Это ты решила. Я против. Категорически. Ты знаешь, сколько гостей будет из Москвы? Подумай об отце. Он очень надеется, что его, наконец, заметят и пригласят на работу в Москву. Ты хочешь его подвести?
– Подвести не хочу. Хочу играть так, как чувствую, а не как надо. Мама, пожалуйста, просто поверь мне.
– Это большой риск для нас с тобой. Хотя… Что московские гости могут изменить в нашей жизни? Столько раз уже приезжали… И ничего. Всё по-старому.
– Я знаю, мама. Знаю, что и ты хочешь играть на московской сцене. И о кино мечтаешь. И я хочу учиться в Москве. И почему нас всех так манит эта Москва?
– Поймешь со временем. Ты же у меня умница. И красавица. Ну что ж, давай рискнём!
– А ты у меня самая лучшая мама на свете. Спасибо, что поддержала меня.
Вечером того же дня, когда произошёл этот разговор, позвонили из больницы и предложили Милочке лечь на операцию.
– Как всё не вовремя! До прогона две недели! Такие гости из Москвы приглашены! Досадно. Конечно, главное – здоровье Милочки. Если не сможет говорить после операции – заменим дублёршей. Правда, она не так хороша и молода. Но, что делать. Перенести не можем! Даже на неделю! Надеюсь, что хоть до премьеры начнёт говорить. Ах, как всё не вовремя. Как специально, – с горечью сказал Артур Вениаминович.
– Артур, я согласна – не вовремя. 15 лет ждали этого дня. Опять ждать? До осени? Летом не делают такие операции. Надо соглашаться. Тем более, что оперировать будет очень хороший врач. Самый лучший в городе.
– А у нас есть варианты?
Рано утром Лидия зашла в комнату дочери.
– Просыпайся, родная. Папа уже позавтракал и готов отвезти тебя в больницу. Я поехать с вами не могу, к сожалению. Мне надо бежать в театр. Не забудь, что завтракать тебе сегодня нельзя.
– Я помню, мамочка. А ты не забудь, пожалуйста: если придёт письмо от Афины, обязательно принеси мне его в больницу.
– Принесу, моя хорошая. Ты, главное, не волнуйся перед операцией. Это всё очень легко и быстро. Ты даже ничего не почувствуешь. А вечером я к тебе обязательно приду. У меня сегодня спектакля нет. Я свободна, как птица.
– Не буду волноваться, ты меня уговорила. Я из-за Афины больше переживаю. Три месяца писем нет. Может, что случилось?
– И об этом не думай. Ну, хотя бы сегодня. Что может случиться? Она еще не старая. И родственники рядом с ней. Всё хорошо с ней, золотко моё. Ты о себе подумай сегодня, ладно?
– Попробую. Не буду думать ни об операции, ни об Афине, ни о прогоне. Хотя, нет. О прогоне буду думать. Я заговорю. Я обещаю. Отцу не придётся искать мне замену.
– О, моя милая. По – моему, я тебя совсем не знаю. Где моя милая, нежная Принцесса? Давай, не будем загадывать. Мы, артисты, очень суеверны. Всё, дай я тебя поцелую, и побегу. Лидия поцеловала дочь, и, выйдя из комнаты, крикнула мужу, – Меня уже нет, я ушла.
Милочка приняла душ, оделась, захватила сумку с вещами, заранее приготовленную мамой, и вместе с отцом отправилась в больницу на операцию, которая должна была изменить в лучшую сторону, если не её жизнь, то, по крайней мере, её здоровье.
Милу положили в отдельную палату, как и подобает дочери главного режиссёра единственного в городе театра, и предупредили, что бы она ничего не пила и не ела.
– Как только врач освободится, я за Вами зайду, и вместе пройдем в операционную, – сказала медсестра и вышла из палаты.
Милочка осталась одна. Ужасно хотелось пить, чуть меньше – есть. Время тянулось медленно. К трём часам дня, когда за ней зашла медсестра, сил совсем не осталось, и она даже обрадовалась, что скоро всё закончится и этот ужасный день, наконец, пройдёт.
Она шла по коридору следом за медсестрой. Возле самой двери в операционную, Милочка увидела высокого юношу, который стоял у противоположной стены и смотрел на неё.
«Какие зелёные глаза. Удивительный цвет», – подумала девушка, – Никогда таких глаз не видела».
В операционной находились врач и анестезиолог.
– Ну, что, красавица, оперироваться будем? Или есть возражения? – спросил врач.
Милочка покачала головой.
– Отлично. Тогда в это креслице садитесь, и глазки свои прекрасные закрывайте. Вот и хорошо. Умница. Бояться не будем?
Милочка закрыла глаза, покачала головой, подтвердив, что бояться не будет и мысленно обратилась к богам Олимпа, как она часто это делала в трудные моменты: «Боги, помогите мне. Я такая трусиха. Дайте мне силы выдержать всё это достойно. Афиночка, милая, попроси за меня богов. Они к тебе ближе».
Операция началась. Мила молилась богам, как ей показалось, целую вечность.
– Можешь открывать глаза, красавица. Всё закончилось, – услышала она ласковый голос врача, – Хоть ты и трусиха, но держалась молодцом. Похвально, похвально. Неделю не разговаривать, сегодня ничего не пить, а с завтрашнего дня есть только мороженое. Маленькими глоточками. Всё, милая. Вставай потихонечку, сестра тебя доведёт до палаты.
«Спасибо, боги! Спасибо, Афиночка! Вы мне помогли!» Мила посмотрела на часы, висевшие в операционной. Прошло 15 минут с того момента, как она села в кресло. «Пятнадцать лет ожиданий и 15 минут страданий». Милочка хотела глотнуть, но вся вздрогнула от нестерпимой боли. Врач это заметил.
– Глотать, тоже, старайся реже. Ничего, завтра будет лучше. Потерпи немного. И сердце пойдёт на поправку, – успокоил её врач, – Иди, милая, отдыхай.
Медсестра довела Милу до палаты и помогла лечь в постель. Горло нестерпимо болело. От каждого глотка она вздрагивала и просыпалась. Уснула только под утро.
На следующий день, после обхода врача, в палату пришла мама.
– Это я, радость моя! Знаю, знаю, что говорить тебе нельзя. Врач сказал, что всё прошло просто замечательно, что ты у меня самая смелая девочка и что через неделю тебя выпишут, и ты сможешь говорить. Как ты себя чувствуешь, родная? Такие круги под глазами. Плохо спала, наверно? – Лидия подошла к дочери, обняла, поцеловала, и, ласково глядя на неё, произнесла, – Я тебя сейчас порадую: у меня для тебя сюрприз. Письмо из Греции. Вчера я приходила, но мне сказали, что ты спишь. А сегодня утром пришло письмо. Я его захватила и сразу к тебе. Возьми. Я не открывала. Я тебе мороженое принесла. Такое, как доктор сказал. Пломбир. Вечером папа зайдёт.
Милочка положила письмо на тумбочку и жестами показала маме, что ей нужен блокнот и ручка.
– Я поняла. Папе скажу, он принесёт. Как я не догадалась? Всё, милая. Я побежала в театр. Пока без тебя «Чайку» репетируем. Эта Аркадина у меня ничего, кроме негодования, не вызывает. Как можно так к сыну относиться, не понимаю. Я тебя люблю, моя милая. Выздоравливай быстрей и больше спи. Я ушла, меня уже нет. Вечером спектакль, так что, до завтра, – Лидия ещё раз поцеловала дочь и выбежала из палаты.
«Какая я счастливая! – подумала Мила, – Мама меня любит, и папа любит. И Афиночка, тоже, любит. И операция прошла хорошо. Осталось только сердце подлечить и, можно считать, что у меня всё прекрасно. В Ростов учиться поеду или в Москву. Лучше в Москву. В Щукинское. Если родители отпустят, конечно. А потом в Грецию – к Афине. И на прогоне я буду играть. Я заговорю, я знаю. Я успею. Мне боги помогут. Я знаю – боги хотят, чтобы я стала великой актрисой».
В душе было столько счастья, что лежать стало невозможно. Хотелось двигаться, танцевать, летать. Она вскочила с постели, надела халатик и, немного сполоснув лицо, взяла письмо и вышла в коридор. Вчера, когда её вели в операционную, она заметила небольшую застеклённую веранду, окружённую цветущими кустарниками. Именно там, среди этой красоты, ей захотелось прочесть письмо от Афины. «Афина, милая, как я по тебе скучаю!» – думала Мила, распечатывая конверт.
Она достала письмо. Почерк показался ей незнакомым. Сердце тревожно сжалось. Стала читать: «Дорогие Артур, Лидия и Людмила. С прискорбием сообщаем вам, что после продолжительной болезни…». На глазах выступили слёзы. Она перестала читать. «Нет, этого не может быть. После какой болезни? Продолжительной? Но Афина ничего не писала о болезни! Жалела меня. Милая Афина, ты меня любила, поэтому жалела. Афина, ты же не старая. Этого не может быть. Не дождалась. Милая, милая Афина. Как же так? Боги, где вы? Почему вы ей позволили умереть? Я так её люблю. Это не справедливо». Рыдания душили её. Плакать было больно, но не плакать она не могла. Так и стояла возле окна в полном одиночестве, забыв о нестерпимой боли, которую причиняло ей только что прооперированное горло. «Даже маме не могу позвонить. Говорить нельзя. Я, как Русалочка», – подумала Мила и услышала за спиной шаги. Девушка обернулась.
На веранду зашёл молодой человек, которого она видела вчера в коридоре. Остановился. Рукой показал на горло, как бы спрашивая: «Болит? И у меня тоже». От этого дружеского участия ей стало тяжелее и больнее на душе, слёзы полились ещё сильней. Она сделала шаг к выходу, чтобы уйти и не показывать никому своих страданий. Но в этот момент юноша сделал шаг к ней навстречу. Положил руки на её плечи, не дав Миле уйти, и посмотрел ей в глаза. «Что случилось?» – говорил его взгляд.
«Он тоже, как Русалочка, не может говорить», – подумала Мила. Ей вдруг стало жалко всех: и Афину, и Русалочку, и себя и даже этого незнакомого парня с зелёными глазами. А дальше произошло то, что обычно делал отец, когда хотел её успокоить: юноша обнял её и прижал к себе. Милочка, не сопротивляясь, положила ему голову на грудь.
Так они и стояли, обнявшись, в центре веранды. Вдвоём. Милочка рыдала, а молодой человек одной рукой крепко обнимал её, а второй – гладил по голове, успокаивая совсем незнакомую ему девушку.
«Он добрый, – решила Мила, когда стала немного успокаиваться, – Рядом с ним так уютно и спокойно. И пахнет от него приятно».
Осознав свои мысли, ужаснулась: «Я, точно, бессердечная. Афиночка, ты была права». Слёзы моментально высохли, и она отстранилась от юноши. Кивнула ему в знак благодарности, выбежала с веранды и вернулась в палату. «Только сегодня утром я была такая счастливая», – думала Мила, – «Скорей бы пришёл отец. Бедная Афина. Ты была мне такой родной. Интересно, кто этот парень?»
Вечером пришёл отец. Милочка сразу же протянула ему письмо.
– Здравствуй, моя Принцесса! Как себя чувствуешь? Горло болит, наверно? А что это за письмо? Я принёс блокнот и ручку. Из Греции? От Афины? Сейчас почитаю, а ты пока напиши, как себя чувствуешь.
Мила стала писать, что чувствует себя нормально и хочет быстрей домой. Какая разница, где лежать, и есть мороженое.
– Боже, мне очень жаль. Афина ведь совсем была молодая. Доченька, не плачь. Хотя, нет, милая, поплачь, поплачь. Она была твоим другом. Я понимаю, тебе сейчас тяжело.
Мила протянула отцу блокнот. Он прочёл просьбу дочери.
– Я поговорю с врачом. Но не думаю, что он разрешит тебя забрать. Как всё не вовремя! И спектакль, и репетиция, и Афина. Бедная девочка, как всё на тебя навалилось. Афины нет. Но жить надо. Надо жить дальше. Ты молодая. Сколько ещё в жизни будет всего. Никто не знает. Иди ко мне, я тебя обниму.
«Хорошо иметь такого отца! Афины нет, но есть отец и мама. Я не одинока. Как хорошо, что он не ушел к другой женщине».
Артур Вениаминович пошёл разговаривать с врачом, а Мила взяла блокнот и написала: «Папа, почему ты не ушёл к той женщине, которую полюбил? Я всё знаю, не отпирайся».
Отец вернулся быстро. Мила дала ему блокнот.
– Врач тебя не отпускает. Сказал, что, хотя бы ещё дня два, а лучше – неделю. А что касается твоего вопроса. Не знаю, что и сказать. Мы с твоей мамой столько лет вместе. Она мне хороший друг. Мы с ней не только друзья, но и единомышленники в жизни. Это очень важно. А та, другая женщина… Это, видимо, было очень сильное увлечение. И всё быстро прошло. Маму я люблю, ты даже не сомневайся. И тебя люблю. Вы с мамой – моя семья.
«Папа, как Зевс: и жену любит, и других женщин. Иногда. Боги, как люди. Или люди, как боги? Кто мне ответит? Афина бы ответила», – с грустью подумала Мила.
Она взяла из рук отца блокнот и написала: «Я тебе верю».
На следующий день она решила выйти из палаты и пройтись по коридору. Блокнот и ручку взяла с собой. На всякий случай. Не успела Милочка сделать и несколько шагов, как увидела своего незнакомца, идущего ей навстречу. Молодой человек подошёл к ней, поклонился, решительно взял за руку и повёл в сторону веранды. Милочка растерялась от такого смелого поступка юноши и, не сопротивляясь, пошла рядом с ним.
Здесь было всё, как и вчера: огромные окна, солнечный свет, цветущие кустарники, и они – вдвоём. Мила протянула ему блокнот и ручку. Он улыбнулся и показал ей свой блокнот и карандаш. Они стали переписываться.
«Что у тебя вчера случилось? Ты так сильно плакала».
«Я вчера узнала, что умерла моя бывшая няня – Афина».
«Она гречанка? Ты её любила?»
«Она была моим другом. Я её очень любила».
«Хочешь, я стану твоим другом?»
Мила подумала немного, вспомнила слова Афины о том, что у неё обязательно будет друг, и написала:
