1 октября
– Он меня убьет!
– Ничего не убьет. Не делай из мухи слона. – Лили бросила на меня уничтожающий взгляд и взмахнула полотенцем, складывая пополам.
Я проследила взглядом за тем, как дочь добавила аккуратно сложенное полотенце к стопке стираного белья, и в который раз восхитилась грациозным изгибом шеи, огнем синих глаз. Моя Лили – чудо. Умница, красавица и задира. Но тут она не права. Доведи я до конца то, что мы с ней задумали, Сайрус меня точно пристукнет.
– Он разозлится как черт.
Лили дернула плечом:
– Ну и что? А ты, мам, стой на своем. Что такого ужасного он может сделать?
Я навскидку могла бы предложить с дюжину вариантов, один другого хуже. Но разве по силам одиннадцатилетней девочке разобраться в сложностях нашей невеселой семейной жизни без любви, где один всегда требовал, а другой всегда уступал? Я уступала. Сайрус требовал. Простое правило. Я выучила его назубок.
– Это не так просто, малыш.
Я сложила последнюю салфетку и принялась укладывать белье в корзину, чтобы разнести по всем четырем ванным комнатам нашего огромного, как дворец, дома. Этих ванных у нас больше, чем членов семьи, но меня габариты нашего несуразного жилища только радовали: было где спрятаться. Например, в комнатах для гостей или в темных коридорах. Иногда в стенных шкафах. Лили ничего об этом не знала.
Мы с Сайрусом ссорились, только когда дочь спала, и хотя наши стычки, как правило, не шли дальше злобной ругани и грубых оскорблений, она не должна была слышать те грязные слова, что бросал мне в лицо ее отец. Когда-то я поклялась себе: Лили не узнает правды о нашей с Сайрусом незадавшейся жизни. И свою клятву я сдержала. Я отвлекала Сайруса на себя, старалась, чтобы у него не было ни малейшего повода рассердиться на дочь. У меня получалось. Я была отменным громоотводом.
– В общем, так, – Лили подбоченилась и, сведя брови, строго глянула на меня, – я думаю, ты должна это сделать. Мистеру Уиверу без тебя не обойтись. Как ты можешь отказываться?
– Я и не отказываюсь, – вздохнула я. – Но ты должна мне пообещать, что не проговоришься папе. Это будет нашим с тобой секретом, ладно?
Лили с озорной улыбкой прижала к сердцу узенькую ладошку. На вид – почти девушка, а по сути – совсем ребенок: одна мысль о тайне приводит ее в неописуемый восторг. Вон как глаза горят. Мне вдруг пришло в голову, что ее интерес к моей временной работе в швейной мастерской у Макса Уивера вызван скорее предвкушением проделки, нежели бескорыстным желанием помочь старику. У меня кольнуло сердце: какая чистая наивность. Лили еще верила в безобидные тайны, в торжество добра и счастливую жизнь до скончания века. Я не собиралась выводить ее из сладких заблуждений. Маленькие девочки должны мечтать.
– Ну, иди, на автобус опоздаешь. – Я подхватила корзину с бельем, чмокнула дочь в подставленную щеку. – И не забудь: после школы сразу в «Эдем».
Лили хихикнула:
– Чепуха какая-то. – И неумело попыталась меня передразнить: – «После школы сразу в рай, Лили!» И почему это мистер Уивер назвал свою мастерскую «Ателье Эдем»?
– Это я предложила. Давным-давно.
Жизнь тому назад.
– Очень изысканно, – хмыкнула Лили.
– Много ты понимаешь. – Я покачала головой. – Кроме шуток. Сразу в мастерскую. Только не на автобусе, ладно? Выходи на своей обычной остановке и иди пешком.
– За деревьями прятаться? – Лили встала в позу Ангела Чарли. – И следы запутывать, чтоб «хвост» не привести?
– Теперь ты сама делаешь из мухи слона. – Я поджала губы. Ох, не зря ли я все затеяла? – Просто постарайся, чтобы это не выплыло наружу. Поверь мне, Лил, папа не обрадуется, если узнает, что я хочу помочь Максу. Он любит, чтобы я сидела дома, ты же знаешь.
– Знаю. – Лили стянула со стола свой рюкзак, перекинула за спину. – Я умею хранить секреты.
Не ты одна, мелькнуло у меня. Лили, не дожидаясь новых нотаций про соблюдение конспирации, выскочила из кухни. Простучали легкие шаги в холле, хлопнула входная дверь. Мне показалось это символичным – финальный барабан, эхом разнесшийся по гулкому дому. Все, конец.
Но и начало. Потому что, хоть и страшно признаться, у меня возникло ощущение, будто в душе приоткрылась некая дверца. Чуть-чуть, на щелку, но в воздухе повеяло чем-то новым, неожиданным.
Я уняла дрожь. Господи, только бы Сайрус ничего не узнал.
* * *
Макс и Елена Уивер спасли меня. Знаю, звучит сентиментально, но я считаю, что так оно и было. Моя мать, печально известная Беверли Энн, умерла, когда мне было четырнадцать лет. Макс и Елена вмешались в нашу жизнь и выдернули меня из водоворота боли и сумятицы.
Бев погибла, когда знойным летним днем наш семейный фургон «поцеловался» с дубом. Согласно полицейской сводке, она потеряла контроль над управлением и съехала с дороги, что и привело к несчастному случаю со смертельным исходом. Но весь Эвертон знал правду: Бев была мертвецки пьяна в два часа пополудни и как раз пыталась выудить закатившуюся под сиденье бутылку джина. А на крутой поворот у городской окраины ей было глубоко плевать.
Годы спустя, когда одна из шикарных знакомых Сайруса на своей шикарной кухне смешала мне коктейль, меня замутило от одного только запаха вермута и фирменного маминого джина. Спиртное для меня табу. Оно пахнет обидой, гневом и смертью. Мамой пахнет.
А задолго до этого, когда я еще понятия не имела, что такое мартини, когда еще не умела выразить словами боль и отчаяние, которые испытывала при упоминании ее имени, я была просто девочкой без матери. Макс с Еленой поняли глубину моего одиночества и протянули руку помощи.
В ту пору «Ателье Эдем» и в помине не было, а Макс и Елена занимались портняжным ремеслом в гараже, переделанном под мастерскую. Чинили брюки, тачали пиджаки всему Эвертону. Жили они с нами по соседству, я знала их в лицо, знала, чем они занимаются, но в мастерскую не заглядывала и даже не здоровалась, пока однажды Макс не окликнул меня на улице.
Стоял душный июльский день, в воздухе плавало жаркое марево, а наш сосед был упакован в черные брюки и крахмальную сорочку с длинными рукавами, которые, впрочем, были закатаны до локтей. Я же обливалась потом в майке и обрезанных джинсовых шортах. Я изнывала от жары и неразберихи в собственной жизни. Мне было не до него.
– У тебя хорошие глаза? – ни с того ни с сего спросил Макс, когда я проходила мимо их дома.
Я обернулась. Сгорбленный, седой великан с огромными, как у медведя, лапищами и торчащими из ушей клоками жестких волос. Я не испугалась, но мы с ним до этого и словом не обмолвились, а тут его вдруг заинтересовало мое зрение. С чего бы это? Дед явно в маразме. Правильно я, стало быть, делала, что держалась от него в сторонке. В городе все глядели на меня с плохо скрываемой жалостью и с ходу кидались выражать соболезнования по поводу маминой смерти. Макс обошелся без банальностей.
– Глаза у меня в порядке, – ответила я и пошла своей дорогой. Чтобы не поощрять старика к дальнейшей болтовне. Но его следующий вопрос заставил меня замереть на месте:
– А подработать не хочешь?
Подработать? После маминой смерти я целый месяц только и делала, что отбивалась от непрошеных соболезнований и, по мере сил, отсеивала искренние предложения помощи от тех, что вызваны корыстью и жаждой сплетен. Всем было до ужаса любопытно: что там произошло у Кларков? Любителей посудачить за спиной так и подмывало пробраться в наш дом, чтобы разнюхать правду. А мистер Уивер задал вопрос необычный, неожиданный. Разве я могла пропустить его мимо ушей? Не могла, даже если б хотела.
– Как подработать? – с опаской осведомилась я.
– Мы с женой портные. – Говорил он с сильным голландским акцентом. – Чиним старую одежду, шьем новую.
Можно подумать, я этого не знала.
– Нам нужен помощник – метать петли, гладить ткани, ходить по поручениям…
– Я буду у вас на побегушках?
Мистер Уивер смешался.
– Курьером, то есть? – уточнила я. Идея меня, в общем, не смущала – все лучше, чем бесцельно шататься по Эвертону, таская за собой, как пресловутое ядро каторжника, трагическую гибель мамы.
– Да, – неторопливо кивнул мистер Уивер, – верно, курьером. А может, и не только. Если у тебя хорошие глаза.
Старик шаркающей походкой подошел ко мне; я подняла лицо, как будто подставила глаза для проверки. Они у меня синие, пронзительные и, если верить маме, чересчур крупные. Мама вечно твердила мне про это. Ну пусть они и чуть навыкате, но зачем постоянно попрекать этим? В конце концов, это же ее глаза. Я вообще – копия мамы, от кончиков пальцев до корней непослушных рыжих волос.
– Сколько? – деловито осведомилась я.
Мистер Уивер согнутым пальцем подцепил проволочную дужку бифокальных очков у себя на носу и, сдвинув их на самый кончик, воззрился на меня через нижнюю часть стекол. Взгляд был прямой, открытый и чуть-чуть, самую малость, насмешливый.
– Три доллара в час, – сказал он. – А количество часов в день будет меняться. Иногда у нас для тебя будет много работы, иногда – мало.
Три доллара – это меньше минимальной зарплаты. Зато рабочий день соблазнительно неопределенный.
– Ладно. Буду у вас курьером.
Мистер Уивер кивнул, сдержанно улыбнулся и шагнул ко мне. Ну, сейчас пойдет зудеть про порядки в их бесценной мастерской: что разрешается да что строго запрещается, подумала я. Ничуть не бывало. Он протянул руку и терпеливо ждал, пока я сделаю то же самое. Мы торжественно пожали друг другу руки, и, когда моя ладонь утонула в его лапе, я сообразила: мы заключили договор.
– Ждем тебя завтра утром, к восьми.
С тех пор как умерла Бев, я уже привыкла сачковать, но мистер Уивер даже не собирался обсуждать время начала моего рабочего дня. Я дернула плечом, а он, должно быть, принял это за согласие, потому что еще раз кивнул и, шаркая, побрел прочь.
– Спасибо! – сказала я ему в спину.
Старик, не оборачиваясь, помахал рукой, словно отгоняя стаю комаров.
– Я приду к вам утром, мистер Уивер, – добавила я.
– Макс.
– Что?
– Зови меня Макс! – крикнул он. И скрылся в боковой двери пристроенного к дому гаража.
Больше пяти лет работала я у Макса и Елены. Поначалу подметала пол, наматывала нитки на шпульки, отвечала на телефонные звонки, если у них обоих рот был занят булавками. Когда Макс убедился, что я трудолюбивая и способная ученица, он научил меня крахмалить и утюжить брюки так, что стрелка становилась острой как бритва. Работа тонкая, но по-настоящему я увлеклась ею только после того, как Елена сшила свое первое свадебное платье для одной знакомой девушки, которой готовое было не по карману.
Для меня швейная мастерская раз и навсегда волшебно преобразилась, когда Елена купила рулон итальянского шелка микадо
. Безумно дорогого, но платье предназначалось в подарок, а Елена к своим подаркам относилась чрезвычайно серьезно. В тот день, когда из Милана прислали ткань, Макс уже отправился на боковую, а я осталась в мастерской. Мы с Еленой аккуратно отложили в сторону шерсть, твид и «елочку» – ткани, в которые предстояло облачиться мужскому населению Эвертона, – и водрузили на стол тяжелую коробку. Елена достала шелк, и мы раскинули его во всю ширину рабочего стола. Ах, как он сиял и играл на свету!
– Штанов больше не шью! – засмеялась Елена.
Шила, конечно.
Однако по меньшей мере пару раз в год Елена предоставляла мужу заниматься «штанами», а сама с головой уходила в любимое дело: шила платья. Что до меня, я не могла дождаться этих вылазок в мир атласа и кружев! При том, что и на шитье мужских костюмов грех было пенять. Удивительно тепло и спокойно делается на душе, когда помогаешь Максу добиваться идеальной симметричности и параллельности полосок на пиджаке. Увлекательное занятие, незнакомое. И определенно очень мужское.
Мой отец редко носил костюмы; тому, что он извлекал из недр шкафа по особым случаям, было лет сто, не меньше. Его шкаф был набит джинсами и разномастными рубашками, которые он сам себе покупал. Главное, чтоб по десять долларов, а лучше – еще дешевле. Вообще-то, я обратила внимание на папину одежду, только когда начала шить костюмы вместе с Максом. И тут увидела, какой дешевый и безвкусный у отца гардероб: униформа рабочего человека, у которого всегда грязь под ногтями, а нос шелушится от солнца. Ну да, конечно, одежда в жизни не самое важное, но мне захотелось, чтобы папа относился к себе с большим уважением.
– Человека делает одежда, – говаривал Макс и умолкал, искоса поглядывая на меня. – Голые люди имеют крайне малое влияние в обществе, а то и совсем никакого.
– Марк Твен, – фыркала я. – Только это глупо.
– Не глупо, а правильно. – Макс задумчиво щурился. – А как тебе такое: «Если доброе имя станет твоим одеянием, то это платье прослужит тебе всю жизнь; если же одеяние станет тебе дороже доброго имени, то оно живо обтреплется».
– Первый раз слышу.
– Уильям Арнот. Проповедником был. Светлая голова.
– Хорошо сказано, Макс. Но, по-моему, это мина под нашу с вами работу. Мы же как раз «одеяния» и шьем.
– Золотая середина нужна, дружок. Вот что ты должна усвоить. Сколько бы мы ни убеждали себя в обратном, наш внешний облик приоткрывает и нашу внутреннюю сущность. Чтобы считаться хорошим человеком, совсем не обязательно расхаживать в костюме-тройке, но лично для меня важно, чтобы все – даже моя одежда – свидетельствовало, что я честный человек.
– Поэтому вы и шьете костюмы?
Макс расхохотался:
– Я шью костюмы, потому что мой отец их шил. А до него – мой дед. Что, по-твоему, означает «Уивер» по-голландски? Это все, что я умею делать. И раз уж я шью костюмы, они должны быть отменного качества. Самого высокого качества.
– Потому что вы честный человек.
– Надеюсь, что так, – с улыбкой пробормотал Макс. – Во всяком случае, я стараюсь.
Они, Макс и Елена, оба старались. Я их обожала. Мы никогда не говорили об этом, но, по сути, я стала для них дочерью. Ведь своих детей у них не было. Может, их ребенок покоился в датской земле, а может, они просто не могли иметь детей. Не знаю. Но меня они любили, в этом я нисколько не сомневалась и только радовалась, что у меня объявилась новая семья, которая принимала меня такой, какая я есть, – со всеми слабостями и недостатками. Тем более что в моей родной семье такого и в заводе никогда не было. Да и семьи-то, в сущности, тоже не было. Я жила почти сиротой: Бев умерла, а папа делал вид, будто и я тоже. Во всяком случае, мне так казалось.
– Мы больше не «швейная мастерская», – заявил Макс в тот день, когда мы с Еленой дошили десятое свадебное платье.
Он обвел взглядом помещение, некогда сугубо мужское: лоскуты тонких, прелестных тканей внезапными всплесками света цвели в каждом углу. Поплин, лен и костюмные ткани в полоску соседствовали с прозрачными материями, которые струились ручьями талого снега, собираясь в мерцающие озерца.
– Да перестань, – возразила Елена. – Как были швейной мастерской, так ею и останемся. – Она потянулась к мужу и примирительно чмокнула в морщинистую щеку.
– Но мы уже не «пошив мужской одежды». Мы… – Макс, сведя брови, задумался, подбирая нужное название для того, во что превратилась любезная его сердцу мастерская. – Мы теперь еще и дамское ателье!
Елена покачала головой:
– Не просто дамское ателье, а ателье свадебных нарядов.
– Ателье для новобрачных! – предложила я.
Макс делано наморщил нос, вскинул руки:
– Женщины! Сдаюсь, сдаюсь! – И, качая головой, вышел из гаража, но я успела заметить, как он прячет улыбку.
– Ничего, – подмигнула мне Елена. – От уязвленной гордости еще никто не умирал. А нам, думаю, пора дать подходящее имя этому заведению по пошиву мужских костюмов и свадебных платьев. Чтоб люди знали.
– «Эдем»! – не задумываясь, выпалила я.
– «Эдем»?
– Ну, понимаете, – забормотала я, – это же самое лучшее место. Счастливое и неведомое. И у всех чудесное будущее впереди… – Я смущенно умолкла.
Елена медленно кивнула, я буквально видела, как отражаются в темно-карих глазах ее мысли.
– «Ателье Эдем. Индивидуальный пошив»! Чтоб было местечко для одного-двух платьиц посреди моря костюмов. По-моему, подействует.
Конечно, должно было подействовать. Всем время от времени нужно напоминать о месте, где у каждого есть надежда. Всем нужен кусочек рая.
Особенно тем, чья жизнь очень от этого далека.
