Огромная ночная бабочка бестрепетно присела на руку к Здоровяку. Повела мохнатыми усиками, всплеснула крыльями, словно не одобряя шумного поведения своего нового насеста, и задремала, пригревшись. Очень осторожно силач опустился на прежнее место, положил руку с бабочкой на колени и долго глядел на цветастую странницу.
Усы топорщил.
Пышные – тысячу бабочек хватит осчастливить.
– Все его любят, Баламута,– еле слышно прогудел он, забыв о собеседнике и разговаривая больше сам с собой.– Бабы – табунами, мужики слоновье дерьмо жрать готовы, лишь бы он ласковое слово им бросил! Там, на Поле Куру: ведь дохнут же, глотки рвут, друг дружку лютой ненавистью… а его – любят! Пальцем не трогают! А я, тезка, я его больше всех люблю… Люблю, а вот драться плечом к плечу – не пошел. Это, наверное, потому, что драться я умею хорошо, а любить – плохо. Как полагаешь?
Жесткая ладонь аскета легла на запястье примолкшего Здоровяка, и бабочка зашевелилась – не сменить ли насест?
Нет, решила, что от добра добра не ищут.
– Он любил хватать телят за хвосты и дергать,– нараспев произнес Рама-с-Топором, подмигнув мрачному брату Черного Баламута,– пить тайком из сосудов свежевзбитое масло и делиться с обезьянами украденной пищей. Когда женщины доили коров, он пробирался в их дома, пугал малых ребятишек, пробивал дырки в горшках со сметаной и только смеялся, когда ему выговаривали за проступки…
– Да, тезка, все было именно так,– силач кивнул, не поднимая взгляда.– Храмовые писцы не соврали. Ни на ману[2 - Мана – мера веса, 0,5 г. Применяется обычно в ювелирном деле.]. И даже когда Канса-Ирод, местный царек, велел перебить всех десятидневных младенцев в окрестностях Матхуры, надеясь в числе прочих истребить новорожденного Баламута – матери убитых желали Ироду адских мук, а Кришне простили и это. Кого другого прокляли бы на веки вечные; а ему простили. И эту Великую Битву тоже простят.
Ковш Семи Мудрецов скользнул ниже. Махендра, лучшая из гор, почему-то замолчала, а мудрецы, отличаясь любопытством, не отличались терпеливостью.
Бабочка сорвалась с руки Здоровяка и устремилась в небо. Жизнь пестрой летуньи была столь коротка, что преступно растрачивать драгоценные мгновенья на долгие разговоры; а на долгое молчанье – вдвое преступней.
«Простят?» – спрашивали Семеро Мудрецов, сверкая сединами.
«Простят?!» – пятясь назад, изумленно скрипел усатый Каркотака.
«Простят…» – посмеивался воитель Уголек, оправляя одежды цвета смерти.
Сома-Месяц не вмешивался.
Он умирал, чтобы родиться вновь.
* * *
Два тезки сидели у костра: Рама-Здоровяк по прозвищу Сохач, брат Черного Баламута, и Рама-с-Топором, сын Пламенного Джамада.
На благородном языке: Баларама Халаюдха и Парашурама Джамадагнья.
Двое трусов, уклонившихся от Великой Битвы.
И вокруг них беззвучно завершался двадцать седьмой день зимнего месяца Магха. День гибели мира, день начала Эры Мрака; день, который ох как не скоро назовут восемнадцатым февраля.
Самоуверенно добавив: восемнадцатое февраля три тысячи сто второго года до нашей эры – как будто Эра Мрака может делиться на нашу и чужую.
Двое мужчин сидели с закрытыми глазами и видели одно и то же. Поле Куру, тишина, и в ночной прохладе меж трупами людей, слонов и лошадей бродит чернокожий красавец, улыбаясь невинной улыбкой ребенка.
Вот он поднимает голову, вот гигантская крылатая тень перечеркивает небо над полем брани…
И звезды тускнеют в испуге.
Книга первая
ИНДРА-ГРОМОВЕРЖЕЦ
ПО ПРОЗВИЩУ
ВЛАДЫКА ТРИДЦАТИ ТРЕХ
Бали сказал:
– В стычках премудрые боги мною были разбиты,
Я швырял многократно горы с лесами и водопадами,
Вершины, скалы я разбивал о твою голову в схватке!
Но что же могу поделать? Трудно осилить время.
Разве тебя, с твоим перуном, мне кулаком убить не под силу?
Но теперь не время отваге, время терпенью настало!
Махабхарата, Книга о Спасении, шлоки 370-374
Зимний месяц Магха, 28-й день
БЕСПУТСТВО НАРОДА
В течение длительного времени, вставая неизменно по утрам, мы создавали это превосходное сказание с целью сделать благодеяние миру…
Глава первая
РАЙСКИЕ ДЕМОНЫ
1
Крылатая тень наискось перечеркнула небо над Полем Куру, на миг размазалась туманной свастикой и устремилась ввысь, почти сразу исчезнув из виду.
Воздушные пути сиддхов покорней запуганного пса стелились навстречу Гаруде-Проглоту, Лучшему из пернатых, виляя белопенными хвостами; и летучие колесницы полубогов расторопно спешили убраться с дороги, не дожидаясь, пока их сметет яростный ураган. А потом возничие еще долго смотрели через плечо вослед орлу-исполину и изумленно хмыкали: Гаруда сегодня летел гораздо медленней обычного. Да и наездник его меньше всего походил на Вишну-Опекуна, коему полагалось восседать на Проглоте.
Меня абсолютно не занимали косые взгляды и дурацкое хмыканье с обочины.
Пусть их.
Дрема текла по векам расплавленным свинцом. Тело само собой зарывалось все глубже в теплый пух, сон-нянька обкладывал меня подушками, взбитыми ласковой рукой; и легконогие виденья хороводом бродили вокруг расслабленного Громовержца, словно апсары в ожидании выбора.
Ушедший в небытие день, со всеми его заботами и злоключениями, казался марой, туманной дымкой над озером, жить которой – до рассветного ветерка.
Чужак во мне ворочался, отказываясь соглашаться с радужными надеждами, но и он не мог сейчас меня всерьез потревожить.
Я чувствовал себя легко и спокойно, как зародыш в яйце, в Золотом Яйце на заре творения мира, и мне не нужно было видеть, чтобы знать и чувствовать. Вон она, сверкает под звездами, обвитая спиралью нашего полета – славная гора Меру, незыблемая ось Трехмирья, похожая на цветок лотоса или скорее на сложной формы вертел, которым проткнули насквозь три куска оленины и поместили в печь… Хороша печурка! – внешняя оболочка окружена водой, чья толща десятикратно превосходит диаметр Второго мира, вода в свою очередь окружена огнем, огонь – воздухом, воздух – разумом, разум – источником всего сущего, а источник всего сущего – Высшим принципом.
Запомнили?
А теперь повторите без запинки.
Как там говаривал Словоблуд, когда излагал Индре-недорослю всю эту дребедень? А-а, вспомнил… «Умножить, мальчик мой, можно все на все! Вечность на вечность? Сколько угодно! Получится вечность вечностей! Свихнуться можно от счастья…»
И я искренне полагал тогда, что Словоблуд действительно умножил все на все, после чего свихнулся.
От счастья.
Странное, полузабытое, наивно-детское ощущение всплыло в глубине души. Словно я вновь стал ребенком, которого еще никто и никогда не величал Громовержцем и уж тем паче Владыкой; я маленький, я усталый, и мама Адити-Безграничность сидит у изголовья, тихо мурлыча колыбельную без слов и смысла, насквозь пронизанную материнским теплом… теплом, в котором нет ни капли от Жара-тапаса аскезы или от безудержного полыханья перуна…
Или от огненной пасти, явившейся в Безначалье трем Миродержцам из восьми; пасти, видение которой превращало Витязя-Арджуну, моего сына, в дрожащего ублюдка.
Мама, спой мне колыбельную.
Мама, я устал быть Индрой.
Мама…
– Мама моя родная! Совсем забыл!
Клекот Гаруды вышвырнул меня из уютной дремы, и я завертел головой, спросонья ища… врага? хор гандхарвов? Брихаса с утренним докладом?!
Тьфу ты пропасть!
– Что случилось, друг мой? Твои драгоценные перья намокли от ночной сырости? Твой желудок, да не опустеет он вовеки, настоятельно потребовал насыщения? В чем дело?!
Никаких других причин, способных серьезно взволновать Лучшего из пернатых, я придумать не мог.
Гаруда повернул ко мне голову, дыбом встопорщив шейные перья, и сверкнул черной бусиной глаза. В глазе отражался я, и отражение мне не понравилось. Беспокойное какое-то отражение, встрепанное… или это просто глаз птички слезится от ветра?
– Увы, друг мой Индра, есть в Трехмирье вещи и поважнее моего пустого желудка! Гораздо важнее!
Я чуть не свалился вниз. Огненные пасти в Безначалье или потеря силы Громовержцем – что они в сравнении с подобным заявлением?! Дхик[3 - Дхик – «Тьфу!» (санскр.).]! Хвост от дохлого осла! А я-то думал, что после вчерашней свистопляски разучился удивляться…
– Смею ли я надеяться, о крылатый друг мой,– от волнения я и сам не заметил, как заговорил в Словоблудовой манере,– что мне доведется услыхать рассказ о твоих заботах?
И уже после первых слов птицебога, чей клекот с легкостью перекрывал свист ветра в ушах, стало ясным: «сегодня» грозит быть достойным преемником «вчера».
2
…это началось лет семьдесят-восемьдесят тому назад – точнее Гаруда не помнил.
Забредя под вечер на южную окраину Вайкунтхи, личного имения Вишну-Опекуна, где Гаруда чувствовал себя полноправным хозяином, Лучший из пернатых был остановлен хриплым рыком:
– Стой, жевать буду!
Восприняв выкрик как личное оскорбление – жевать без Гаруды?! – гордый птицебог и не подумал остановиться. Даже обыденный малый облик не потрудился сменить. Мало ли, всякие твари глотку драть станут, а мы всех слушайся? Мы и сами горазды… стой, клевать буду!
И глотать.
Обогнув решетчатую ограду, которой он раньше здесь вроде бы не замечал, Гаруда клюв к носу столкнулся с такой гнусной образиной, что на миг забыл, где находится. А когда вспомнил – взъерошил перья и еле удержался, чтобы не начать властным крылом наводить порядок.
Вайкунтха изобиловала смиренными праведниками и царственными мудрецами, девицами из свиты Лакшми, богини счастья, и свитскими полубогами самого хозяина Вишну – но…
Вот именно что «но»!
– Ты кто такой? – строго поинтересовался птицебог у гогочущей образины.
– Праведники мы,– гнусаво хрюкнули в ответ и после некоторой паузы добавили.– Смиренные. Чего вылупился, индюк? Ом мани!
Священный возглас походил больше на нечто среднее между «обманом» и «обменом».
– А почему у тебя такие большие зубы? – будучи при исполнении, Гаруда решил покамест проглотить «индюка».
До поры.
– А чтоб топленое маслице котлами лопать! – образина оказалась бойкой на язык.
