Николай Лейкин "Тщеславие и жадность. Две повести"

– Задатки насчет вторников своих даю, Михаил Денисыч. По вторникам еще не так потчевать у себя будем. Кушайте, гости дорогие.

Только часу в четвертом рассчитался Подпругин за ужин и стал уходить из столовой со своими застольниками. От выпитого вина он не совсем твердо стоял на ногах и покачивался. Двум лакеям дал он на чай по три рубля и сказал:

– Будете знать теперь, что меня зовут Анемподист Вавилыч.

– Да как же, Анемподист Вавилыч, я и раньше вас знал, да так, затмение какое-то нашло, – конфузливо отвечал лакей, провинившийся в том, что не знал, как зовут Подпругина.

Все направились в швейцарскую. Швейцару, записавшему Подпругина гостем на имя Бобруйского, Подпругин тоже кинул на конторку трехрублевку и наставительно произнес:

– И прошу уж впредь меня не спрашивать, на чье имя вхожу в клуб. Всегда буду ходить на имя моего друга-приятеля Михаила Денисыча. Шубу! – крикнул он у вешалки.

Помощник швейцара со всех ног бросился подавать ему шубу.

– Вот этот знает меня, пригляделся, – самодовольно заметил Подпругин, суя ему рублевую бумажку в руку. – А давеча в столовой я приказываю лакею, чтобы повара позвал ко мне, а он таращит на меня глаза и спрашивает, как моя фамилия. Дурак! Итак, господа, во вторник ко мне… – продолжал он, обращаясь к Тутыщеву, Бобруйскому, Самоходову и Черемаеву.

– Постараемся, постараемся, – был ответ.

– Да что тут старания! Вы без стараниев. Записок писать не буду.

– Какие же записки на журфикс!

Подпругин запахнул шубу и предложил:

– Кому со мной по дороге в Захарьевскую? Я в карете и подвезти могу.

Вызвался Черемаев. Распрощавшись со всеми, Подпругин сел с ним в карету. Швейцар захлопнул дверцу, и карета помчалась.

– Вот дурак-то! – проговорил Бобруйский, смотря вслед карете.

– Нет, он не дурак. Смотрите, какие дела он ведет! А просто бахвал, – мягко возразил Тутыщев.

– Но все-таки бахвал глупый. Как же он не замечает, что все это его бахвальство смешно.

– Самообольгцен очень, тщеславен. Почти все тщеславные люди думают, что никто не замечает их выходок, – пояснил Самоходов, застегивая верхнюю пуговицу у своего мехового пальто.

Они начали нанимать извозчиков.

IX

Утром Подпругин, как обыкновенно, проснулся рано. Ноябрьское утро еще только брезжило свет, а он уж проснулся. Где бы Подпругин с вечера долго ни сидел, а по старой рабочей привычке он всегда просыпался не позже восьми часов утра, а летом еще ранее. Камердинер его Илья, служивший раньше у какого-то графа, несколько раз рассказывал ему, что хорошие господа, обыкновенно, рано не встают, но Подпругин, принимавший близко к сердцу все, что делают «хорошие господа», на этот предмет не обращал никакого внимания. Проснувшись, он позвонил и тотчас же отдал приказ явившемуся камердинеру:

– Умываться и чаю…

Спустив с кровати ноги в туфли, он тотчас же направился в уборную, а камердинер пошел за ним следом с полотенцем. Умывшись около мраморного умывальника, дающего воду прямо из водопровода, он надел шелковый халат, причесал волосы перед зеркалом и, перейдя опять в спальную, стал на молитву перед образом. Пока он крестился и клал земные поклоны, камердинер отправился за чаем.

Чай был сервирован в кабинете на круглом столе, где раскладывались обыкновенно полученные журналы и газеты. Светила лампа. На серебряном подносе стояли только два серебряных чайника – один с чаем, а другой с кипятком, помещались такая же сахарница с дешевенькими трактирными щипчиками для раскалывания сахара и стакан на блюдечке. Это был первый утренний чай Подпругина. Второй чай он пил в столовой, с женой, которая вставала позднее его, около одиннадцати часов утра, и пил уже при полной сервировке и при самоваре.

– Позови сюда полковника, – отдал Подпругин приказ камердинеру, усаживаясь за чай.

– Максим Иванович, я думаю, еще спят, – робко заметил камердинер про полковника Алтунского.

– Спит, так пусть разбудят его. Что это такое, в самом деле! Вчера зову – гости у него, сегодня зову – спит. Мне он нужен – ну, пусть и приходит.

Камердинер удалился. Подпругин принялся за чаепитие. Пил он чай, наливая его на блюдечко и жадно схлебывая, пил вприкуску.

Камердинер вернулся и доложил:

– Насилу достучался-с. Сказали, что придут в десять часов.

Подпругин взглянул на дорогие бронзовые часы на камине. Часы показывали половину девятого.

– Ну вот! – воскликнул он. – Что же я один до десяти-то часов делать буду!

– В девять часов массажист придет, – сказал камердинер.

– Ах да. Стало быть, и хорошо, что Алтунский-то промедлит.

Подпругин налил себе второй стакан чаю и развернул вчерашнюю газету.

– Прикажете сегодня, стало быть, принять массажиста?

– Да, да… Пусть он меня поломает. У меня сегодня затылок болит.

– Не прикажете ли тогда лимончику к чаю? Кисленькое очень помогает.

– Ты знаешь ведь, что я по утрам чаю с лимоном не пью!

– Нет, я к тому, что вроде лекарствия, так как у вас голова со вчерашнего…

– Что со вчерашнего? Что? – закричал на камердинера Подпругин. – Что ж, я вчера пьян был, по-твоему, что ли?!

– Нет, я к тому, что вы сами сказали, что голова…

– Затылок, а не голова. Ну, уходи. Больше мне тебя не надо.

Подпругин стал читать газету, но ему не читалось. В голову лез предстоящий журфикс. Он сильно занимал его. Подпругин отложил газету, поднялся со стула, перешел к письменному столу, взял оттуда лист бумаги и карандаш и, вернувшись на старое место, стал писать карандашом, кого он звал вчера к себе на журфиксы. Через минуту он прочитал:

– Бутыхов, Бобруйский, Самоходов, Гвоздь Гвоздевский, Тутыщев, Черемаев. Шесть человек, – сосчитал он. – Нет, этого мало. Ежели Алтунского и меня прибавить, то и то будет только восемь. Два стола в винт есть, но этого мало. Да, впрочем, актер Черемаев в винт не играет, – соображал он. – Да и звал-то я его для того, чтобы он за ужином нам что-нибудь прочитал и позабавил нас. Гм!.. Даже двух столов еще нет. Надо еще кой-кого пригласить. А откуда их взять-то? Кого пригласить-то? – Он задумался. – Биржевых разве кого покрупнее пригласить? – рассуждал он, бормоча вслух. – Непременно надо биржевых. Без них нельзя. Да и лучше. Пусть посмотрят, какой у меня сорт гостей. Поваляева Алексея Порфирьевича пригласить, так это такой туз, что генералу не уступит. Одно только, что он никуда не ездит, вот беда. «Ко мне, – говорит, – милости просим, а сам я – уж извините». Тоже ведь коммерции советник и всякими орденами обвешан. Надо сделать визит и поклониться. Завзорова надо пригласить. Этот даром что из купцов, а по бакенбардам – министр. Тоже не любит купеческого общества. Тоже и этому придется кланяться и особенно просить. К нужным чиновникам и генералам ездит, а к своему брату тоже не любит. Да вот уж и я не люблю простых купцов, как в настоящие люди вышел. Отчего это так? – Подпругин опять задумался. – Биржевых-то тузов, пожалуй, еще труднее, чем генералов, к себе залучить, – решил он. – Генералы теперь есть такие, что хорошее угощение иным в диво, ну а нашим биржевым ведь ничего не в диво. Ну да надо постараться. Вот Алтунский тоже пусть кого-нибудь придумает. Я считаю так, что на журфикс человек двенадцать – пятнадцать надо. Меньше нельзя. Фасона хорошего не выйдет. Но Алтунский, Алтунский… И чего это он спит, подлец, до сих пор!

Подпругин рассердился и стукнул кулаком по столу так, что посуда на подносе задребезжала.

Вошел лакей и доложил:

– Массажист пришел.

– Зови! – встрепенулся Подпругин, встал и сбросил с себя халат, очутившись в одном нижнем белье.

В дверях показался массажист. Это был плотный, коренастый, черный, как жук, с большой окладистой черной бородой человек и с курчавыми черными же волосами. Одет он был в черный сюртук, застегнутый на все пуговицы, в руках держал барашковую шапку и кланялся.

– Здравствуйте, мусье Чревов, – сказал ему Подпругин и протянул руку.

– Давненько уж мы с вами не занимались, Анемподист Вавилыч, – проговорил Чревов, хватая обеими руками руку Подпругина.

– Ну вот! Два дня тому назад занимались.

– Больше-с…

– А вам-то какая забота? Свое ведь вы, в сущности, получаете.

– Так-то оно так-с. Я благодарен. Но вот ваше драгоценное здоровье… Здесь заниматься будем?

– Здесь, здесь… Ведь на этом турецком диване сколько раз занимались.

Массажист снял с себя сюртук, бережно положив его на стул, отстегнул рукавчики у сорочки и сказал Подпругину:

– Потрудитесь туфельки снять и на спинку лечь…

– Ах вы, мучители! Черти! – кряхтел Подпругин, укладываясь на большом турецком диване, обтянутом дорогим ковром.

X

Чревов приступил к массажу. Он начал с ног Подпругина и стал разминать ему ступни. Подпругин морщился и ежился.

– Щекотно, – проговорил он. – Довольно.

– Его превосходительство генерал Тутыщев тоже боятся щекотки, – сказал массажист. – Я сейчас от него.

– Ну, что он?

– Здоровы, но только немножко голова… Так я им особенно на затылок приналег.

– Вот-вот, и у меня сегодня затылок болит. Вместе ведь вчера в клубе-то были.

– Знаю-с. Сказывали они.

– Так вы, мусье Чревов, и мне затылок хорошенько.

– Всенепременно-с. Дайте только до затылка дойти. После клубов это первое дело у меня, чтобы затылки разминать… Вот от вас пойду к графу Ливанову – и ему придется затылочек помять. Наверное просить будут.

– Гм… А почем вы знаете? – кряхтя, спрашивал Подпругин.

– Да как же не знать-то? Вчера обед в Английском клубе был. После этих обедов всегда… Я уж приноровился. Сегодня у них, наверное, вместо утреннего чая боткинская смесь. А я приду, попросят на затылок поналечь.

– Надо бы и мне этой смеси попробовать. Все я слышу: смесь да смесь, а что это такое – не пивал, – проговорил Подпругин, услыхав, что граф Ливанов боткинскую смесь пьет.

– Порошок такой шипучий, – пояснил массажист. – Очень пользительная вещь… Генерал Тутыщев тоже очень часто пьют.

– Ах, и его превосходительство Николай Осипович пьют? Непременно надо попробовать. У меня натура точь-в-точь как у генерала Тутыщева.

– Любой доктор пропишет, – сказал массажист. – Порошок немудреный. Даже и я могу…

– Зачем же?.. Я спрошу у генерала, кто ему прописывал. Кто ему – тот и мне… Ой, полегче! – воскликнул вдруг Подпругин.

– Ага! До болевых точек дошел! Нет, на точки-то я должен посильнее поналечь, а вы уж потерпите.

– Ой-ой-ой! Довольно, черт тебя дери!

– Ну, готово-с. А вот его превосходительство как прекрасно терпят, когда я на эти точки налегаю!

– Да и я терплю, а уж вы мне, мусье, с каким-то вывертом.

– И генералу с вывертом, а им хоть бы что! Потрудитесь перевернуться на брюшко.

Подпругин грузно перевернулся и спросил:

– А ничего не говорил генерал про меня?

– Говорили-с. Говорили, что вот вчера были с вами вместе…

– А про уху ничего не говорил, какую я закатил приятелям?

– Ничего-с. Говорили, что ужинали вместе, а больше ничего.

– Гм… Странно. Уха была такая, что бык забодает. Ну, переходите, мусье, на спину, а там и затылок. Вот насчет спины я ужасти люблю, когда мне кто ее натирает. И чем сильнее, тем лучше.

– Генерал тоже обожают.

– Ну?! Удивительно, какой у меня одинаковый вкус с генералом. Точь-в-точь как будто бы я сам генерал. А не говорил вам генерал, что я звал его к себе? – задал вопрос Подпругин.

– Говорили-с.

– Ну и что же он? Пойду, говорит?

– Ничего не сказали.

– Гм… А обещал. Вот будет у меня во вторник. Спину? Вот это я люблю… Так, так… Хорошенько.

Массажист усердствовал из всех сил.

– Мусье Чревов! А к Бутыхову вы не ходите насчет массажа? – спросил Подпругин.