Людмила Горяйнова-Лявданская "Одна, заветная…"

Дома, слава богу, все были живы, только приболела младшая дочка. Позже она умрёт от менингита: сильно простудилась в отсутствие матери.

Никаких известий о Ефиме, ни весточки от него долго не было. Манюня держалась – верила, что Ефим вернётся.

Позже, уже возвратившись из тюрьмы, Ефим расскажет, что у него добивались в тюрьме, в какую шпионскую организацию втянули его два Ивана, враги советской власти и подельники врага народа из Москвы. В тюрьме били. Заставляли подписать ложные показания на Иванов. Не подписал. Ничего худого о ребятах не сказал и не написал.

Причудливы судьбы человеческие.

Глядя на сокамерников, Ефим прощался со своей жизнью. Но внезапно через три месяца без каких-либо объяснений Ефима, взяв подписку о неразглашении, выпустили из тюрьмы; он так и не узнал, кто был автором ложного доноса. Узнавать о судьбе Иванов – врагов народа было опасно, но он всё же пытался это сделать. Не смог, ребята так и сгинули в тюрьме или лагерях.

Ефима восстановили в партии и на работе, но он знал, что где-то рядом ходит анонимщик, не захотел вернуться на прежнее место работы, и семья уехала из Туймазы. Возможно, так и была спасена и его жизнь, и жизнь его детей – сплошь и рядом повторно забирали в тюрьмы людей, обвиняя во вредительстве и шпионаже.

Ефим позже выучится, получит офицерское звание, и в 1942 году его заберут в действующую армию. Он пройдет всю войну, дойдет до Румынии, где прослужит еще два послевоенных года. Вернется домой с наградами в 1947 году и до конца жизни будет особенно привязан к детям.

В своем дворе вместо грядок построит детский игровой городок, его золотые руки так распишут, разукрасят все эти игры и игрушки, что детвора собиралась со всей округи. Весь день стоял гомон в их дворе, да ещё под граммофон, который Ефим выносил для них из дома.

Всеобщий любимец, он был немногословен, на редкость порядочен и честен; детям внушал, что лучше отдать своё, чем взять чужое; никогда не говорил плохого о других.

Умер он рано, в пятьдесят шесть лет, от острого инфаркта миокарда – видимо, не прошли даром ни тюрьма, ни война.

Манюня пережила мужа почти на сорок лет. До конца её жизни в семье будут ежегодно отмечать два дня рождения Ефима: один – когда родился, другой – когда вышел из тюрьмы.

Круг замкнулся

Я вам жизнь завещаю, —

Что я больше могу?

    А. Т. Твардовский

У Наташи не было сомнений, куда поступать после школы. Ещё с шестого класса, когда старшая сестра стала студенткой мединститута, Наташа часто тайком рассматривала её учебники. Ей было очень интересно и то, как устроен человек, и как работают отдельные органы, и отчего возникают болезни.

Как медалистку, Наташу приняли в институт без экзаменов, и, получив поздравления доцента М. С. Юркова, Наташа с начала августа на месяц уехала работать в пионерский лагерь, где её мама всегда летом была старшим воспитателем. Оформляя свои документы в деканате, Наташа познакомилась с Лидочкой, такой же, как она, медалисткой; оказалось, что живут они в одном посёлке в Тракторозаводском районе Сталинграда и ездить в институт теперь им предстоит вместе.

Так началась эта дружба красавицы Наташи и маленькой, худой, с невзрачным личиком и редкими прямыми короткими волосами отличницы Лидочки. Незаметная Лидочка была умна, неизменно деликатна, могла спокойно и без крика погасить любой конфликт в группе. Долгие годы потом Лидочка и Наташа были неразлучными, во всём доверяли друг другу и поклялись, что круг их дружбы не разомкнётся никогда.

В их студенческой группе всеобщее внимание привлекал Алёша Миронов – высокий блондин, общительный, знающий множество анекдотов и смешных историй. Он немного заикался, но это не мешало ему петь и быть везде душой компании. Стройный, сероглазый, с широкими темными бровями, Алёша, по мнению большинства девочек, был самым красивым парнем на курсе. Но он особо не реагировал на призывные девичьи взгляды, а с первых дней учёбы подружился с Лидочкой и Наташей, которым часто помогал. После школы он уже успел год проработать в колхозе механизатором, всё умел делать и часто выручал подружек: то прибьёт оторвавшийся каблук, то исправит заедающий замок чемоданчика, с которым ходила Наташа, то займёт им место в студенческой столовой в перерыве между лекциями. Подружки тоже помогали ему. Весельчак и певун, мечтающий о карьере сельского хирурга, Алёшка поначалу не любил учиться. Он скучал на нудных занятиях по латинскому языку, тяготился бесконечными лекциями по марксизму-ленинизму и всё мечтал: когда же будет, наконец, настоящая медицина? Он не переживал из-за задолженностей и не сданных вовремя зачётов, сессии сдавал на тройки, но весело. Никогда Алёшка не получал стипендии: в те годы её давали лишь тем, кто учился без троек.

Мать, живущая в дальнем колхозе в Астраханской области, не могла помогать сыну, и, чтобы как-то существовать, Алёша, собрав ещё двух-трех однокурсников, часто отправлялся ночами на разгрузку вагонов на вокзал, а потом полдня отсыпался, пропуская очередные занятия. Он по-настоящему дружил с Наташей и Лидочкой, не выделял ни одну из них, неизменно пользовался их конспектами и записями. Когда накануне зимней сессии на втором курсе Наташу, старосту группы, вызвали в деканат и сообщили об угрозе отчисления Миронова из института по причине академических задолженностей, подружки организовали от всей группы коллективное письмо, где брали Алёшу на поруки и обещали помочь ему ликвидировать задолженности до начала сессии.

Они серьёзно поговорили с Алёшкой и поставили условие, что, если в оставшиеся две недели он не будет заниматься днём и ночью, его вышибут из института, их дружбе конец и он никогда не станет хирургом. Все эти недели подружки просиживали с ним вместе в библиотеке, писали за него конспекты и зачётные работы, вместе ходили на кафедры, где нужно было ликвидировать хвосты, и отпускали его в общежитие только на пять-шесть часов, чтобы выспался. Он сердился, обижался, но к началу зимней сессии все хвосты подтянул и сессию сдал без задолженностей. С тех пор он стал звать их своими спасительницами.

Шли годы. Учёба всем троим давалась нелегко. Растянутый на полтораста километров вдоль Волги Сталинград делал их ежедневные поездки в институт настоящим испытанием. Лида и Наташа жили на окраине, в районе Сталинградского тракторного завода, а здание института было в центре, в 28 километрах от их жилья. О метро, скоростных трамваях и экспресс-автобусах тогда и не мечтали. Ежедневно, вставая около пяти часов, они на утреннем автобусе, потом трамвае и электричке, как правило переполненных и с гуляющим расписанием, добирались до института около трёх часов в один конец и возвращались не ранее 9—10 часов вечера.

Особенно тяжело приходилось Лидочке. Она жила вместе с матерью-инвалидом. Арина Михайловна, прежде работавшая в горячем цехе на тракторном заводе, повредила ноги и теперь передвигалась с трудом, получала 40 рублей пенсии, вместе с 19-рублёвой стипендией Лидочки они едва сводили концы с концами, где уж там развлечения или наряды!

Но жизнь на грани нищеты не угнетала: так в те времена жили многие, и не было в институте провинциального Сталинграда разделения на бедных и элиту, как в столичных вузах. С первого курса Лидочка, оставаясь постоянно круглой отличницей и не выпуская из рук учебников ни в транспорте, ни в столовой, подрабатывала в больницах: сначала санитаркой в анатомичке, потом медсестрой там, где им довелось учиться.

Это были 60-е годы, когда летних студенческих каникул в сталинградских вузах не было. В июне, на следующий день после последнего экзамена, их сажали в грузовики и вывозили в колхозы области на уборку хлеба. Здесь ребята работали помощниками комбайнёров, прицепщиками, шофёрами, а девочки трудились на току: сгребали в бурты привезённое с полей зерно, убирали ток, собирали и перетаскивали тяжеленные мешки с зерном.

Так продолжалось до конца августа, потом их привозили в город. А второго или третьего сентября, когда студенты собирались в институты, их снова вывозили на полтора-два месяца, до наступления холодов, в колхозы на уборку овощей: картофеля, капусты, лука, арбузов. Работа была абсолютно бесплатной. Лишь однажды в каком-то колхозе им выдали по три рубля на человека и разрешили забрать с собой столько арбузов, сколько они могли донести руками. Отказаться от поездок в колхоз не было никакой возможности: не только лишат стипендии, но и попросту отчислят из института. Так было с Ленкой Тороповой, дочерью какого-то начальника. Она была отличницей и однажды, надеясь на помощь отца, не поехала осенью в колхоз. Мигом было проведено комсомольское собрание с единогласным осуждением позорного для советской студентки поступка и выговором по комсомольской линии. Когда после осенних полевых работ они вернулись на занятия, Ленки в институте уже не было, больше в этом институте она не появлялась.

Перед четвёртым курсом всем мальчикам, которые прошли углублённое медобследование, предложили выбор: оставаться в Сталинградском мединституте или перевестись на открывающийся в Саратове военный факультет с последующей службой в армии в течение двадцати пяти лет. В Саратове срок обучения увеличивался на полгода, но зато была почти в два раза выше стипендия, которую платили всем, и полное государственное содержание: форма, проживание, питание.

Алексей Миронов согласился сразу: он был уверен, что это гарантия получения желаемого врачебного диплома, да и голодать там больше не придётся.

В сентябре подружки остались без своего друга и защитника. Телефоны в то время были редкостью, а писать Алёшка никогда не любил. Иногда Лидочка писала ему и порой получала ответные письма.

Теперь им предстояло ездить в колхозы без защитника Алёши. В колхоз они обычно выезжали группой в 20—25 человек. Их размещали в каком-нибудь старом нежилом доме, где нужно было сразу же ремонтировать двери или окна, полы; набить мешки сеном, чтобы они служили матрасами; сделать очаг для приготовления еды – яму, на дно которой укладываются дрова, а сверху подвешиваются котёл для варки и чайник. А кроме того, нужно было эти самые дрова раздобыть. В ровной, как стол, сталинградской степи росла только верблюжья колючка да бесконечные ветры гоняли по потрескавшейся земле клубки перекати-поля. Местные жители для топки готовили кизяки из верблюжьего и овечьего помёта, а в весеннее половодье собирали по берегам образующихся ильменей сучья, кусты, остатки приносимых Волгой деревьев. Дрова, настоящие дрова, были редкостью, и достать их было нелегко, а без них как приготовить еду в этом самодельном очаге?

Всем их бытом обычно занимался Алёша Миронов. Сельский житель, он легко умел договариваться с местными и с колхозным начальством, при необходимости быстро и ловко ремонтировал окна, двери и крыльцо в доме, где их селили, и всегда помогал студенткам, которых выбирали поварихами. Наташе и Лидочке часто доставалась эта участь, но обе девочки любили и умели готовить и испытывали особую гордость, когда орава молодых голодных ртов уходила с обеда сытой и довольной.

Алёше всегда удавалось вполне сносно организовывать быт группы в колхозе, он специально возил с собою инструменты – топор, пилу. А ещё он защищал девочек от назойливого внимания местных парней: вид рослого, загорелого, обнажённого до пояса Алёши был весьма внушительным.

Однажды их привезли в Кукушкино, где разместилась третья бригада колхоза имени Калинина. Бригадир Николай Меняйло – здоровенный, толстый и наглый мужик – был тут царь и бог. От него зависели и условия жизни колхозников, и их заработок, никто не смел ему перечить. Он был очень удивлён, когда Наташа с негодованием оттолкнула его и убежала в дом, едва он попробовал ухватить её за талию.

Меняйло в тот день привёз студентов к дому, где им предстояло жить, оставил им ведро с пшеном и несколько караваев хлеба и, обещая вечером завезти остальные продукты и дрова, исчез. Ни в этот день, ни через сутки, ни через двое он не появлялся. Алёша сходил к нему в дом, где ему сказали, что бригадира вызвали в правление и когда он вернётся – никто не знает.

Соседская бабушка, отозвав Алёшу в сторонку, сказала, что Меняйло никуда не уезжал, днём он сидит дома, а вечерами ремонтирует свой старый «козлик», полученный в колхозе.

На третью ночь, когда хорошо стемнело, а поварихи – Наташа и Лидочка – пригорюнившись, сидели на крылечке и не знали, чем и как кормить завтра ребят, которые уже третий день перебиваются на этих сухих караваях местного хлеба, Алёша и с ним двое крепких ребят вышли на крыльцо. В руках у них были лопаты, топор и пила. Алёша велел подружкам не горевать: они скоро принесут дрова – и завтра можно будет сварить кашу.

Ребята вернулись часа через два. Они несли охапки досок, явно от какого-то строения, ещё два раза уходили и возвращались с такими же охапками. Возле дома они быстро порубили доски на куски для очага и уложили на веранде их жилища, при этом хитро пересмеиваясь. Девочки поняли, что ребята сотворили что-то, из-за чего может разразиться война с местными. Но Алёша успокоил подружек. Им нечего бояться, а на крайний случай у него имеется запас «стратегического оружия».

Утром, около шести, когда каша в котле уже аппетитно побулькивала и на огне закипал большой закопчённый чайник, к поварихам с руганью и матом прибежал Меняйло. Красный от ярости, он размахивал кулаками, тряс своим громадным животом и угрожал сейчас избить, а потом пересажать всех проклятых студентов, от которых только и пользы, что драки с местными хлопцами да кормёжка этих дармоедов за счёт колхоза. Из его криков девочки поняли, что, когда утром Меняйло вышел во двор «до ветру», на месте, где ещё вчера стояла новенькая, только весной выстроенная им из нового тёса уборная, было ровное место, гладкое, присыпанное песком из кучи, лежавшей тут же во дворе. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, чьих рук это дело; он сейчас же поедет в правление и всем им покажет! Вот же, на веранде лежат доски от его уборной!

На крики Меняйло на крыльцо вышел спокойный, раздетый до пояса Алёша. Он не отрицал, что это они разобрали и унесли его «скворечник» и навели порядок во дворе. Он предложил Меняйло угомониться, а если тот не будет вовремя обеспечивать студентов провиантом и дровами, они устроят и ему, и жителям Кукушкино «весёлую» жизнь. Он вынес и показал бригадиру «стратегическое оружие» – килограммовую пачку дрожжей. Если их бросить в выгребную яму в его дворе, в ней начнётся теперь, под июньским солнцем, такое брожение, что масса, увеличиваясь во много раз, зальёт и двор бригадира, и соседние дворы и потечёт вниз по улице, распространяя вокруг такой аромат, что вряд ли кто способен будет его долго выдержать. И так пока вся масса не перебродит и не вытечет, а это может продолжаться бесконечно, особенно если туда периодически добавлять воды. Пусть бригадир подумает, как отнесутся ко всему этому колхозники в Кукушкино, когда и как ему удастся прекратить это бедствие. Если Меняйло настаивает, этот «праздник» можно начать прямо сейчас. Меняйло с ругательствами побежал к своему дому, а к вечеру им привезли дрова, кизяки, крупу, мясо и овощи.

Больше с Меняйло они не встречались. Задания на работу им теперь давал помощник бригадира, а пачку дрожжей после окончания полевых работ Алёша потихоньку отнёс той бабушке – соседке бригадира, которая его выдала.

На следующий год осенью, во второй заезд, случилось другое происшествие. Они вновь убирали зерно, и Наташа с Лидочкой, а с ними ещё три однокурсницы работали на току. Нужно было срочно переложить зерно в мешки из буртов и накрыть его: к вечеру собирался давно обещанный дождь. Ток находился километрах в семи от Новосёловки – места, из которого их утром привозили, а вечером отвозили обратно. Но сегодня что-то не сложилось. Уже потемнело, поднялся ветер, накрапывал дождь, спрятаться на току было негде, а машина за ними всё не приезжала.

Затемно Алёша, вернувшись с поля, где работал на комбайне, обнаружил отсутствие «своих спасительниц». Где они, почему не приехали, никто не знал. Бригадир уже уехал, спросить больше было не у кого. В Новосёловке, где это происходило, размещалась группа связистов воинской части, расположенной неподалёку. Алёша побежал к связистам и уговорил лейтенанта послать за девочками, оставленными на поле, их машину.

Была уже глубокая ночь. Хмурые тучи закрыли луну и звёзды, накрапывал дождь, и девочки в полной темноте, замёрзшие и испуганные, решили двигаться в ту сторону, откуда их обычно привозили. Дороги они не знали, да и какие дороги в степи! Они, спотыкаясь, брели уже около часа, время от времени включая фонарик, случайно оказавшийся у одной из студенток. Вдруг в стороне мелькнули фары легковой машины. Девочки с криком бросились к ней, и через несколько минут Алёша распахнул перед ними дверцы джипа: «Садитесь!» Через двадцать минут все были в тепле, в доме, и теперь уже они стали звать Алёшку своим спасителем.

А на шестом, последнем курсе колхозные страдания закончились. Им впервые в июле дали месячный отпуск, Наташа тут же опять уехала в пионерский лагерь к маме, уже в качестве помощника врача.

С осени Наташа и Лидочка должны были пойти в субординатуру по терапии. База находилась в 28-й горбольнице, гораздо ближе к их дому, чем здание института; наконец им предстоит почти самостоятельная врачебная работа, то, к чему они так стремились все эти годы.

Наташа вернулась из пионерлагеря и 1 сентября, как было условлено, вышла на работу. Но ни в этот, ни в следующий день Лидочка не появилась. Обеспокоенная Наташа вечером бросилась к ней домой и обнаружила необычайно похорошевшую Лидочку в сборах и хлопотах.

Оказалось, что Лидочка не останется, как планировала раньше, в аспирантуре на кафедре пропедевтики. Она вышла замуж и теперь уезжает в Саратов, по месту учёбы её мужа, она уже написала заявление о переводе в Саратовский мединститут. Во время летнего отпуска Лидочка по приглашению Алексея ездила к нему в Саратов, там они и заключили брак. Так маленькая «серая мышка» Лидочка и заполучила в мужья лучшего парня на курсе – красавца Алёшу Миронова – и теперь уезжала к нему.

Радуясь счастью подружки, Наташа отчего-то вспомнила их пятилетней давности клятву о неразрывности круга их дружбы. Но такова уж их девичья судьба!

Поначалу они часто писали друг другу. Наташа беспокоилась о подружке, когда та сообщила о своей беременности и о скором их с мужем отъезде куда-то на границу с Казахстаном. В свой срок родился их первенец, названный в честь отца Алёшей. Потом переписка стала реже, а через пару лет и совсем, как это часто бывает, заглохла.

Вскоре Наташа, выйдя замуж, уехала на Украину. Она успешно защитилась, окончив аспирантуру в профильном НИИ, и однажды приехала на десятилетие их выпуска в Волгоград. Однокурсники рассказали, что Мироновы уже несколько лет живут в Германии, служат в советском госпитале. У них девятилетний сын. Но сейчас Лидочка тяжело болеет и поэтому вместе с сыном вернулась лечиться домой.

На следующий день Наташа, не ожидая беды, с цветами и подарками звонила в знакомую жёлтую дверь в квартиру, где в студенческие годы они провели с Лидочкой не одну бессонную ночь перед экзаменами. На звонок вышел невысокий худенький подросток со светлыми, торчащими в разные стороны волосами, блестящими серыми, как у отца, глазами и темными широкими бровями. Он молча посторонился и жестом пригласил её войти.

Это была всё та же, давно знакомая маленькая квартира на втором этаже старого двухэтажного дома; вот и кружевная занавеска всё так же колышется на балконной двери, и чадящий огонёк лампадки, как и раньше, мерцает в углу перед иконой Иверской Богоматери, и большой портрет Лидочкиного отца в гимнастёрке и с медалью на груди, погибшего ещё в начале 1943 года, – всё здесь было так знакомо, как десять лет назад.

На кровати с высоким изголовьем лежала незнакомая измождённая старушка в белом платочке на безволосой голове, которая трясущимися руками перебирала складки тёплого халата. В этой старенькой бледной женщине невозможно было узнать тридцатичетырёхлетнюю любимую Лидочку, её давнюю подружку.

Как-то отстранённо она рассказывала об их жизни в Германии, где они с мужем служат в советском госпитале: она – в лаборатории, Алексей, уже получивший звание подполковника, – начальник хирургического отделения. Лида равнодушно рассказывала о своей болезни, обнаруженной слишком поздно, о том, что оперировать её уже нельзя – опухоль проросла в корни обоих лёгких и средостение; о том, что после второго курса химиотерапии она решила вернуться домой, прихватив с собою сына. Она постоянно кашляла, куталась в халат, но ни жалоб, ни слез не было. Лидочка сказала, что готова к неизбежному, вот только жаль, что не успела вырастить сына.

На днях в отпуск приедет Алексей, тогда они решат, останется ли их мальчик с бабушкой здесь, в Волгограде, и будет поступать в Сталинградский мединститут, или отец вновь заберёт его в Германию. Они оба хотят, чтобы сын продолжил врачебную династию, начатую матерью и отцом.

Алёша молча сидел за столом и будто не слушал слов матери.

Изо всех сил Наташа пыталась не разрыдаться, старалась не смотреть на высохшие дрожащие руки Лидочки, повторяя про себя слова молитвы, которой их обеих когда-то учила Арина Михайловна: «Ангел Божий с добрым взглядом! Бог тебе меня вручил! Будь теперь со мною рядом, помоги и научи!»

Они до позднего вечера вспоминали студенческие годы и клятву о неразрывном круге их дружбы, и только спустившись к двери подъезда, Наташа дала волю слезам, постоянно повторяя про себя: «…помоги и научи!»

Назавтра она съездила на Спартановку – посёлок, где была старая церковь, просила Всемогущего помочь умирающей подруге уйти тихо и без мучений.

Через два дня она вернулась на Украину, а вскоре пришло письмо от Арины Михайловны, извещавшее о смерти Лидочки. Вот и распался навсегда круг их студенческой дружбы; постепенно уйдёт и память тех лет.

Пройдет ещё около пятнадцати лет. Похоронив на Украине мужа, Наталья Фёдоровна вернется в Волгоград, пойдет работать на одну из теоретических кафедр родного института и скоро получит звание доцента.

Одна из бывших однокурсниц расскажет Наталье, что подполковник Алексей Миронов в возрасте тридцати девяти лет погиб при исполнении воинского долга во время широкомасштабных военных учений. Сын Мироновых уже закончил институт и, по семейной традиции, пошёл в армию. Теперь, по слухам, он служит в группе советских войск в Афганистане.

В тот июльский день 1987 года Наталья отправилась к проректору с заявлением об отпуске. Даже для волгоградского лета температура воздуха была выдающейся: столбик ртути вот уже более недели поднимался выше 40 градусов, и Наташа чувствовала себя неважно. Пора отдохнуть, она собирается в Кисловодск.

Но знакомый ещё по годам её учёбы проректор профессор М. С. Юрков сказал, что её заявление он сможет подписать только после 10 августа, когда закончатся вступительные экзамены у аспирантов. Она, доцент Н. Ф. Горина, назначена нынче председателем экзаменационной комиссии у аспирантов, да к тому же на их кафедру на одно аспирантское место есть два претендента. Профессор просил её обратить внимание на одного из них. Это капитан медицинской службы, их бывший выпускник, он служил хирургом в Афганистане, был ранен, а теперь, будучи комиссованным по здоровью, хочет заняться токсикологией на их кафедре.

Ну что ж, раз надо, Наталья задержится с отпуском. Да и самой интересно взглянуть на их нового сотрудника: на кафедре уже несколько лет не было аспирантов, а заниматься новым аспирантом в основном придётся ей – шеф обычно с неё спрашивает за работу с аспирантами.

Второго августа она пришла на кафедру пораньше. День опять был очень душным. Она включила кондиционер; отнесла в аудиторию, где будут экзамены, букет цветов, оставленный кем-то на её столе.

К девяти часам, когда были уже все в сборе, Наталья Фёдоровна подошла к двери аудитории. В коридоре томились три молодых человека; у окна, опираясь на трость, стоял невысокий худощавый блондин в камуфляжной форме с капитанскими погонами и орденской планкой на груди. Наталья подумала, что, верно, это и есть тот «афганец», о котором предупреждал профессор Юрков. В повороте головы юноши, в серых глазах с широкими тёмными бровями ей почудилось что-то знакомое, но эту мысль додумать она не успела. Открыв дверь аудитории, пригласила претендентов войти и прошла к своему столу. Она бегло просмотрела лежащие на столе документы будущих аспирантов и пригласила первым «афганца».

Тяжело опираясь на затейливую трость, юноша медленно шёл, наклонив голову. Невысокий, подтянутый, изящный в своём камуфляже, он вновь показался ей уже виденным когда-то. Он спокойно взглянул на неё яркими серыми глазами и, протягивая экзаменационный лист, низким хрипловатым голосом, чуть заикаясь, представился: Миронов Алексей Алексеевич. Круг замкнулся.

Не судьба!

В неверный час тебя я встретил,

И избежать тебя не мог —

Нас рок одним клеймом отметил,

Одной погибели обрёк.

    М. А. Волошин

Курсант военно-политического училища Вадим ехал в составе спортивной городской команды на соревнования в Болгарию. Кандидат в мастера спорта по лёгкой атлетике, Вадим в свои девятнадцать лет казался совсем взрослым: высокий, широкоплечий, с русыми, коротко стриженными волосами и большими карими глазами, он неизменно оказывался в центре внимания. Общительный и дружелюбный, Вадим мог разговорить кого угодно, к тому же знал множество смешных историй и частушек. Неслучайно Марина, самая очаровательная в команде гимнастка, уже через час после отъезда благосклонно выслушивала незатейливые комплименты Вадима. Даже в этом южном городе, где каждая вторая девушка – красавица, Марина выделялась. Высокая, с длинными, «от коренных зубов» ногами, изящной фигурой, копной пушистых каштановых волос и яркими вишнёво-черными глазами, она была особенно привлекательна, когда улыбалась: на левой щеке при этом появлялась милая пикантная ямочка. Неслучайно молодые люди сразу приглянулись друг другу, и, возвращаясь с соревнований, они были уже большими друзьями.

По возвращении домой они стали часто встречаться и вскоре уже строили планы совместной жизни. Сейчас пожениться они ещё не могут. Оба студенты, живут в общежитиях, Вадиму до выпуска около двух лет, а Марина закончит педучилище только через четыре года, но Вадим был уже твёрдо уверен, что эта девушка – его единственная и на всю оставшуюся жизнь судьба. Он готов ждать её сколько угодно. Чем больше проходило времени, тем больше он привязывался к Марине, и, похоже, не без взаимности.

Прошло два года. В военно-политическом училище наступил выпуск. Торжественное вручение дипломов, присвоение офицерских званий, выпускной бал – всё было как в сказке! Офицерский мундир сделал Вадима неотразимым, на балу – он был уверен – не было девушки очаровательнее его Маринки, недаром с такой завистью смотрели на них его однокурсники!

Они условились, что теперь Вадим по распределению один уедет в гарнизон, куда его направили. Марине нужно доучиться, через два года Вадим получит первый отпуск, а Марина к тому времени окончит училище, и уже тогда он приедет за ней, они поженятся и больше никогда не будут расставаться. Марина всегда будет ездить с ним по местам его службы – такова судьба офицерских жён, а сейчас они были счастливы и с радостью смотрели в будущее. Вадим получил назначение на отдалённую пограничную заставу на границе с Монголией. Они договорились часто писать, и, когда через неделю Вадим прибыл в гарнизон, его уже ждало её письмо, отправленное авиапочтой.

Это была небольшая пограничная застава, где служили шестнадцать молодых мужчин – офицеры и солдаты срочной службы – и одна тридцатилетняя женщина, повариха, вдова пограничника, погибшего на этой заставе два года назад, которая после гибели мужа осталась здесь как вольнонаёмная.

Клавдия была невысокой полноватой женщиной с простым круглым лицом, короткими рыжеватыми, мелко завитыми волосами и выражением постоянной тревоги в маленьких, глубоко запавших глазах. Она была молчаливой и неприветливой, но отлично готовила; на заставе её слегка побаивались, впрочем, считали уже старушкой.

Клавдия сразу же стала выделять из всех нового красавца-лейтенанта, обходительного и скромного, старалась подложить ему порцию побольше и повкуснее, стала, вопреки обыкновению, ласковее и разговорчивее со всеми. Ребята, видя её особое отношение к Вадиму, подшучивали: «Смотри, Вадька, захомутает тебя Клавдия!» Но Вадиму, кроме его Маринки, никто не нужен! Несмотря на большую занятость по службе и суровую обстановку на заставе, он писал ей почти ежедневно. Поставил её портрет на прикроватную тумбочку и каждый день рассказывал ей, как любит, скучает, вновь и вновь строил планы на будущее.

Почта на эту отдалённую заставу приходила не чаще одного раза в семь-десять дней, но в каждой почте он искал и находил одно или два письма от Марины.

Заканчивался первый год его службы. Осталось всего одиннадцать месяцев – и он получит первый отпуск, привезёт свою жену на эту заставу, и больше никогда они не расстанутся!

В последнее время письма от Марины стали приходить реже, и уже не в каждой почте он находил весточку от неё. Она отговаривалась занятостью на учёбе и соревнованиях, экзаменами, писала о плохом настроении. Наступил месяц, когда он не получил от неё ни одного письма. Написал маме, попросил её съездить в педучилище, где Марина училась на последнем курсе. Но вот в очередной почте он увидел конверт со знакомым почерком. До вечера он сдерживал себя, не открывал письмо, надеясь вечером устроить себе настоящий праздник.

Письмо было коротким. Она успешно закончила учёбу, сдала экзамены. Через неделю она уезжает в Германию со своим молодым мужем, выпускником того же военно-политического училища, что закончил Вадим. Её Богдан – сын генерала, который служит в Германии, в Западной группе войск, сын получил назначение туда же. Пусть Вадим не сердится на неё: не судьба им быть вместе. Она желает ему успехов и счастья.

В тот день Вадим, неизменный трезвенник, впервые напился. Где, с кем, как он пил, он не помнил. Только утром, придя в себя, обнаружил, что лежит в квартире Клавдии. Помолодевшая, в яркой косынке, с неумелым макияжем, Клавдия, напевая, расставляла на столе приборы для завтрака. Отвратительное самочувствие, стыд, досада и на Клавдию, и на себя – ему весь белый свет не мил! Он нагрубил Клавдии, быстро оделся и побежал к себе, стыдясь и не зная, как теперь смотреть и на неё, и на товарищей. Но никто с ним об этом не заговаривал, а похорошевшая Клавдия стала заботливой и ласковой со всеми.

Впрочем, теперь ему всё было безразлично. У него нет и больше никогда не будет Маринки, и теперь ему всё равно, кто рядом. Он порвал фотографию девушки, отказался от подошедшего по сроку отпуска, и потянулись серые и однообразные будни на заставе. Теперь он нередко ночевал у Клавдии, а она будто не замечала его грубости и злости, старалась угодить ему, развеселить и отвлечь от тяжёлых дум.

Прошло три года. Однажды его вызвал к себе начальник заставы. Он предложил Вадиму законно оформить его отношения с поварихой. Разве он не видит, что Клавдия беременна? Ну что ж, он подумает, поговорит с нею, а впрочем – всё равно!

Через два дня заставу подняли по тревоге. На границе обнаружили нарушителей, пытавшихся проникнуть на нашу сторону. Завязалась перестрелка. Вадим получил ранение левого предплечья. Из-за метели двое суток не прилетал вертолёт с хирургом. Рука у Вадима распухла, повысилась температура, началось воспаление вокруг огнестрельной раны. Вертолётом его доставили сначала в окружной госпиталь, а затем – на самолёте в Москву: возникла опасность развития сепсиса.

Ранение осложнилось, Вадим несколько суток лежал с высокой температурой. Руку спасти не удалось: её ампутировали до верхней трети плеча. На третий день, когда Вадима перевезли в Балашихинский военный госпиталь, туда прилетела Клавдия. Она уволилась с заставы и, сняв частную квартиру в Балашихе, устроилась санитаркой в отделение, где лежал Вадим. Она преданно ухаживала за ним, кормила, покорно сносила его капризы и грубости.

Через три месяца, когда в Подмосковье уже началась весна, а воробьи яростно дрались на зелёных ветках, Вадим стоял на крыльце госпиталя. Его лечение было закончено, и из армии его комиссовали под чистую. Пустой левый рукав был аккуратно пришпилен к поясу. Ему шёл двадцать седьмой год. У него нет ни профессии, ни работы, ни семьи, ни жилья. Нет и сил, желаний, надежд. Только эта немолодая некрасивая женщина с большим животом молча стояла рядом, преданно глядя ему в глаза.

Они долго сидели в госпитальном парке, планировали, как жить дальше. Они решили ехать на его родину в Горловку. Там живёт мама Вадима, отца уже год как не стало. Клавдии скоро рожать, у ребёнка должен быть законный отец.

Они приехали в Горловку, поселились с матерью Вадима, скромно зарегистрировали в ЗАГСе свой брак. До родов оставалось чуть больше месяца. Когда родится малыш, Клавдия пойдёт работать – повара нужны повсюду. Мама Вадима будет заниматься внуком, а ему нужно что-то придумать.

Он инвалид, с одной рукой никаким физическим трудом он заниматься не сможет, его военная специальность на гражданке никому не нужна, надо идти учиться. В областном центре в политехническом институте с осени открывается новый факультет электроники и компьютерных технологий. Там нужны не столько руки, сколько голова, вот туда он и пойдёт в сентябре. Но ни вечернего, ни заочного факультета по этой специальности нет, ему придётся учиться на дневном отделении и жить в общежитии с молодыми ребятами, выпускниками школ, пять лет терпеть всё, чтобы начать новую жизнь.