– Издеваешься.
– Это ты издеваешься над собой.
– Но почему я такой?
– Почему, какой-нибудь цитрус, без сока сухой? Глупейший вопрос даже для такого для апельсиньего жмыха, как ты.
– Я сух, потому что не чувствую радости, но почему?
– Ты же знаешь причину и тебе не нужна аналитика, чтобы её понять. Ты стал созданным тобой же образом,. Ты Гинос. И ты будешь им всегда. Теперь это часть твоего "Я".
Адольф тихо застонал связанный на кровати и не просыпаясь, выгнулся и издал тихий немощный крик отчаяния от ночного кошмара.
– Убью его.
– Убьёшь себя.
– Я умер много лет назад. Меня убили. Убили такие же трупы каким стал я.
Он проснулся, но не очнулся. Несколько недель он ходил, ел, грелся под висящим солнцем и иногда случайно даже задевал его головой. Несколько раз ему было больно, несколько раз улыбнулся, один раз особо большая крошка упала с губы. А, нет, это оказалась таблетка. И тогда частично вернулось сознание.
– Иду, меня ведут. Я думаю или ещё нет? Пришли. Я… хочу просто постоять. Просто один, и подумать. Не идти, куда вели и почему-то перестали.
Психиатрическая клиника состояла из двух корпусов. Мужской и женский. Пациентов повели в душ, который находился в переходе между ними. Из-за халатности или невнимательности санитаров, Адика потеряли и просто оставили между двумя соседними дверьми. Адольф случайно зашёл не туда. В больнице было мало по-настоящему невменяемых. Половина была почти здоровы. Если, конечно, можно сохранить хоть какое-то здоровье в холодном, бетонном аду с жёлтыми стенами… и безрогими чертями в халатах. Адольф прошёл вдоль пустой раздевалки в общий душ с кабинками без дверей. Его никто не заметил кроме одной женщины. Они смотрела не него большими удивлёнными глазами, тихо прикрываясь полотенцем.
Адик понял, что ошибся дверью, только когда увидел в контраст общей картине другого мужчину. Это бы санитар, что должен сопровождал мужскую часть психов. Он насиловал невменяемую. Сон Адольфа отходил, и он достаточно осознал происходящее.
В шуме воды тихо вышло слово.
– Тан.
Ярость. Крик. Психи. Крики. Санитар. Кровь. Ничего хорошего. Не повезло.
Всё одно, исхода нет.
После всего случившегося, ему поставили новый диагноз. Но не сочли нужным его назвать. Конечно, диагноз был верным и всё написанное врачами – правда.
Другая правда была внутри самого больного. Разорванное на осколки сущее человека заговорило друг с другом. Первое слово было за воплощением ненависти.
– Что ты есть, тварь?
– Я не есть.
– То, что ты тварь – ты не отрицаешь?
– Нет.
– Ты есть, воплощение гнили. Я хочу тебя убить.
– Я был бы рад, но по законам я не могу испытывать такие чувства.
– Есть только один закон – боль. И ты в ней утонешь.
– Я не тону в боли, я плыву по ней с рождения.
– Конечно, ты же её и создал, мразь.
– И тебя создал.
– И себя разрушил.
Не было действий больше и не было слов. Всплеск такой ненависти невозможно выразить в образе, его можно только почувствовать. Тан разорвал своего брата осколками самого себя. Но Зверь уныния не мог умереть, он уже был мёртв. Только, без брата ему не было чем питаться, и он просто уснул. Три сестрёнки в это время получили свободу, время и знания. Это научило их Кричать, а Адика думать умом и сердцем одновременно. Больше не было боли, радости, забвения или осознания. Только жизнь внутри жизни. Честь молчала, Совесть играла, Логика не смолкала.
Адика перевели в настоящий заповедник, для самых бешеных зверей. Это была не больница, а изолятор. Настоящая тюрьма. Особых надежд выйти от сюда не было ни у кого. Тут не лечат, потому и никогда не выпускают.
«Одиночество – желанное, блаженное одиночество, почему из-за тебя плачет сердце, как недорезанная свинья? Ты любишь образы людей, что тебе дороги, но не их самих. Ты любишь память, в которую превратилось время, проведённое с ними. Но это уже не они. Ты их изменил, потому что оказался тут. Тебе нужны только те, кому нужен ты.»
– Но я их мучения.
Заключил Адольф. Мысли текут в его сознании рекой. Опьяняющей, созидательной. Раньше, эти течения приносили только холод рассудку и хаос во вне.
Лишь раз в неделю можно было увидеть врача и заговорить с ним.
– Жалоб нет?
– Нет.
И всё.
Хотя конкретно у этого человека действительно не было жалоб. Ни на здоровье, ни на существование. Любой, даже психически больной человек сошёл бы с ума опять, от участи быть запертым в 4 серых, тяжёлых стенах. Почти не видя ни людей, ни неба. Ему это нравилось, хотя обитая мягким материалом комната, даже без окна, ему нравилась больше, чем что-то ещё. Адик получил чего хотел – смерть. Он не живёт, это не жизнь, нет. Только доживание. В этих стенах сочетались райская возможность сутками быть в собственном "я". Фантазия давала свободу зверям сознания, в угнетающих стенах зоопарка психов.
Гинос – суть отчаяния, жаждущий своей смерти, заснул в ожидании светлого света надежды. Чтобы снова его осквернить и превратить его в, отражающийся от всего, болезненный стон гнилостной тоски.
Тан – злоба, ненависть и суть разрушения – убит. После осознания достижения вечного одиночества и отречения от мира, его господин, родитель и создатель отрёкся от своих пороков. Он не мог их питать, а Тан не мог питаться ими. Нет людей – нет нервотрёпки. Нет и жизни.
Адольф теперь не мечтает окунуть в огонь, грязь всего мира сего. Что ему удивительнее даже того, что он больше не ищет удобного места, где бы в интерьер красиво вписалась петля с его некрасивым телом.
Но теперь у него нет будущего. Не исполнить мечту. Не стать хорошим отцом, вожаком заблудших людей. Вообще никем. Да, он знал, что далеко не все в этом мире потерянные. Но так как он сам потерян, осознать и принять он этого физически не мог. Хоть совершенно глупая надежда иногда помелькает в его сознании, но Логика гасит её. Спасая этим остатки человечности внутри. "Я" от мерзости человеческих пороков, которыми, как полипами, облипает двуногое существо на пути к свету
«Хотите к свету? Катитесь знакомой дорогой – в ад». Шептало подсознание.
Просто подумать, был ли шанс раньше? Человек становится человеком только в обществе, неизбежно впитывая в себя его разно пахучие соки. Пока не набухнет и не растворится в общей серой массе. В безумном обществе, которое считает себя нормальным. Только нормальный, обычный безумец может стать человеком. Больше, чем зверем. Но это невероятно сложно. Но риск стоит того. Хотя, вас никто и не спрашивал и выбора не давал. Жизнь или смерть – это не выбор. Это последовательность.
У Адольфа не было жизни и раньше. Только ожидание и мучения. Не было желаний и интересов. Жизнь – не самодовлеющее явление, её ценность нужно поддерживать. Тело кормить белком и углеводами, а разум мыслями и идеями. "Душу" верой и надёжей. Мир – единство его частей. Человек – мир для своего сознания. Без поддержания одной из частей, вы станете либо мёртвой и гниющий тушей, плюющейся желчью на всех; либо слюнявым зверем, для которого высшее наслаждение мира сего – шашлык из чужих страданий на выходных.
Не порок быть глупым, незнающим, нежелающим. Этого не может осуждать рассудительный человек.
Не порок совершить самоубийство. Этого не может осуждать рассудительный, посторонний человек.
Но порок не пытаться всё исправить.
Час наедине со своими зверьми и детьми может спасти вас. Вера и смирение с необходимостью борьбы – могут сохранить.
«Всё здесь, в вашей голове»
Горящий воздух
– Страдай! – Истошно орал солист. Это чувство пронзало всю его жизнь и это прямо отражало творчество. На сцене выступала группа в жанре "depressive-suicidal black metal". Тяжёлые рифы перегруженной гитары и бласт бит барабанов топили рок-бар во мраке безумных мыслей и мучительных переживаний. Лица музыкантов и многих слушателей покрыты белым гримом с чёрными узорами хаотических линий, закрашенными глазницами и перевёрнутыми крестами – корпспейнт. Металлисты убивались в давле слэма, где одни желали бить, другие быть убитыми. Тряска головами не в такт, (которого, впрочем, уже две песни нет), "танцы" а-ля "калека" с сломанной ногой или под стиль пьяного козла. У Глеба – гитариста группы (названной в честь самого главного чувства всей его жизни) "страдай" было достаточно времени что бы злобно-жутким взглядом рассмотреть каждого в зале. Благо простые рифы в жанре позволяют вообще не смотреть на гитару. Другое дело солист, кроме свиной крови для образа скоро на нём может появиться и собственная. «Слишком он завёлся, лишь бы не заигрался.»
"Страдай" – с момента создания избавляет Глеба от страданий. Вымещая, обычные для жизни, негативные эмоции, можно освободить большую часть себя для счастья. К слову, для него до недавнего времени это слово было бранным, издевательским. Только это "недавнее время", начавшееся почти год назад, наверное, уже подмерзало на морозе. Концерт закончен, вещи на студии, а поддатый гитарист стоит на мягком снегу надевая наушники. Зимний пятничный вечер. Снег падал медленно крупными блестящими осколками стекла. Идти оставалось недолго и Глеб был не против ещё немного пострадать. Он снял шапку и перчатки отдавшись лёгкому приятному холоду. "Лёгкий и приятный" для него означает "-20". Скоро снегопад приобрёл, кроме визуальной, ещё одну схожесть с битым стеклом – острая колючесть. Снег и холод жгли руки и лицо, а он шёл и улыбался, пугая бабушек несмытыми пентаграммами. Его окружали жёлтые потрескавшиеся дома, что строили ещё в военные времена немцы, а пилили бюджеты на их ремонте уже в наше время русские. И мысли, витавшие в его голове. О Ней, о тёплом доме, совместном чае с кексом, пятничном стриме и просто про конец настоящим страданиям.
Резко раздалась боль в голове, как ударили зубилом в весок. Глеб схватился за голову. Всплеск ярости, совершенно неоправданной, бессмысленной влетел в его сознание. «Что-ж, странно, но решаемо». Приняв это за подобие панической атаки, которые раньше с ним случались постоянно, он просто сменил трек на сатанинские и самые чернушные песни. И перенаправил ненависть из тела в злые образы и мысли. «Опыт измученного безумием». Подумал он и натянул обратно шапку, чисто на всякий случай. А упоминание «гниющего Христа» в наушниках наполнило его резким желанием помолиться о чём-то добром и хорошем. Совсем успокоившись, он, забыв торопиться, медленно шагая смотрел на далёкие звёзды в холодном небе.
Громче чёрных гимнов в наушниках, раздалась серия выстрелов в далеке. Скинув наушники оставляя их болтаться, он лёгким бегом напарился к углу ближайшего дома. Поскольку выстрел доходил со стороны большого промежутка между двумя домами, возле которого, как на зло, он сейчас проходил. Осознание факта что это, мать его, стрельба – настоящая пришло почти сразу, а наплывающая вера, постепенно усилила страх и ускорила бег до спринта. В след за страхом догнала мысль что-то вроде «а вдруг по мне? Да бред… А если не бред? Да бляять… БЛЯ-ЯТЬ!» Встав за угол и убедившись, что от дома не отлетают куски или пыль, он выглянул и понял, что стреляют очень далеко. И это точно автомат. Теряясь в догадках и заметив, что он снял и уронил шапку прямо в центре ублюдского прострела, точнее, пробела между домами. Глеб с радостью осознания своего благоразумия забил на кусок ткани (хоть и по цене пары дней вкусной жизни), и подбирая висящие наушники в карман, умеренным бегом направился куда шёл. Оставалось недалеко и в совсем другую от выстрелов сторону. Он выбежал на соседний двор и в дальнем его крае увидел свет закрытого книжного магазина, где работала Она. «свет вывески красиво дополнял свет фонарей и отражающегося от снега блеска» уделил бы этой мысли он больше внимания, если бы за спиной не продолжались длинные очереди. Увидев её, радость сменилась тревогой, причём вроде бы почти беспричинной. Не нас же убивают. Она тяжело встала с заснеженной скамейки. За эти метров 50 уже можно было различить её уставший и обеспокоенный взгляд. Тревога прошла, и он немного снизил темп. Явился страх и оцепенение. С криком "враги народа" выбежал по пояс голый, жирный, мерзкий мужик с блестящем в свете снега длинным ножом. Ноги подкосились, но подсознание бросило тело вперёд. «я не успел» с неверием и болью прозвучал голос в голове. Ускоряясь, он успел продумать ряд вариантов ударов и уклонения. Кровь убийцы окропила Глеба хотя тот был только метрах в трёх. Мерзкую, ненавистную мразь разорвало, а до сознания дошло что это был выстрел. Причём рядом, одиночный т крупного калибра. Управление над телом и его животной злобой перехватил разум, приказав прыгнуть в сторону и лечь за ближайшую машину. Уже там парень понял, что выстрел был из окна дома перед которым сидела… . Он быстро обполз машину с другой стороны, поскольку слышал как продолжаются выстрелы в другую часть двора. «Надо увидеть… увидеть Её.» И он увидел. Лежащую в кровавом сугробе. Выражение лица не видно, но количество крови убивает надежду. Вообще на всё. Ощущение, что кровоточит он сам. Из окна выпало тело деда с ружьём, следом на него упала толстая орущая бабка со скалкой. Оба замолчали на льде под домом за сугробом. С трудом вставая, Глеб заметил в своих руках нож и шокер, что лежали в карманах. А ещё кровь. Из него всё же тоже шла. Встав, он услышал множественные крики и увидел драку уже толпы людей. Стрельба за домами усилилась. Её стало больше. И ближе. «Просто дойти, до Неё. Ничего больше. Вообще ничего, никогда. » Пока он смотрел в мёртвые глаза пропадал страх. Злость уже стала фоном. Не осталось ничего. Даже мести, умерли и убийца и его убийца.
Глеб проснулся с больной головой. Спустя ещё пару часов он с трудом поднявшись на диване, он включил ноутбук что лежал на рядом стоящем столе. Включил новости. «Ужасающая жестокость. Жители братского нашему народу государства отказываются высвобождать из-под своей оккупации свои города в пользу нашего государства. На бесспорно наших территориях нами объявлена мирная операция по деинтеграции жителей. Более трёх тысяч танков уже прибыли для решения конфликтных задач.»
– Объявлена война независимому государству. – перевёл на нормальный Глеб.
«Хорошие новости. В нашей стране стало ещё легче вести малый бизнес. Неожиданно поднялись цены на древесину, лак, гвозди, а в столице открылось около полутысячи ИП предоставляющие ритуальные услуги»
– Гробы подорожали.
«Кроме того, резко упали цены на жильё во всех регионах. А земля стала ценнее подорожала земля.»
– Ну, гробы же не просто так подорожали.
«После недавней неожиданной вспышки массового помешательства, ситуация в мире коренным образом ни сколько не изменилось. Хоть за эти час тридцать шесть минут и погибло некоторое количество людей, это были всего лишь жалкие пять процентов всего населения Земли. Осталось целых дев-яно-сто пять, с вами уж точно больше ничего никогда не произойдёт – репортёр «мило» заулыбался.»
– Вам всем пизда – Заключил замученный Глеб и выдернул шнур из старого куска железа. Батареи (как и клавиатуры, а ещё USB – гнёзд и дисковода) в нём давно уже нет и он сразу погас. За окном проезжал полицейский патруль на БТРе, от этого грохота каждый раз закладывало уши. А на самом деле просто бесит. Подойдя к видео-проигрывателю, он вставил в открытую пластиковую пасть музыкальный диск. Видик загудев, выплюнул диск обратно. После того, как рядом стоящая пивная бутылка оставила вмятину на его корпусе, диск зашёл обратно и захрипели помехами динамики. Из них завыл истошный и болезненный голос. Играл "raw black metal". Амелодичные удары гитарных рифов и барабанов в разнобой с истошным воем вокалиста чей язык невозможно было определить – отражали спокойствие на фоне всех эмоций что он сейчас тихо переживал. Он не пил, не резался, не пытался спастись. Он вообще ничего не делал. Просто страдал.
Когда диск закончился, в адской тишине почувствовав приближение панической атаки он быстро обувшись выбежал из дома. На улице была грязная весна, а у подъезда бабка. Теперь уже единственная соседка на весь дом. Хоть и дом был двухэтажный на шестнадцать квартир. В газах почернело, и он сел на скамейку рядом с ней, что бы не упасть. Баб Галя это заметила.
– Давление?
