Я на лодочке вдаль уплывала,
уплывала я вдаль и не знала,
что кончается ветер,
кончается ветер
на всём белом свете.
А когда ветер кончается,
никто на пути не встречается,
никто на пути и не встретится,
ведь лодка больше не вертится,
не вертится моя лодочка,
стоит, никуда не торопится.
А как стоя стоять устанет,
так потонет. Никто не узнает,
что плыла я по морю синему,
по попутному ветру сильному.
Но ветер на свете кончается.
Недолго осталось маяться,
недолго осталось мучиться.
Безветрие – не попутчица,
безветрие – бесприданница.
Вы не знали, а я изгнанница.
То что я икона, не сознаюсь
На меня, как на икону, не смотри.
У иконы много плесени внутри,
на иконе много гало-волокна.
Я такою никогда и не была.
Я такою (пыль сдувать) не стала,
прожила лет сорок и устала.
Вот, уставшая живу … Нет, прорицаю:
что нас в будущем всех ждёт – не знаю.
Не смотри ты на меня, как на икону.
Я в мужской любви совсем не тону,
не тону в руках, в губах – не надо.
Я и так сама себе – прохлада.
Прохлаждаюсь я голодная и злая,
всех бы на пути перекусала!
А на самом деле, улыбаюсь.
То что я икона, не сознаюсь.
Не сознаюсь я, что пыль с меня не сдули,
гало-волокно не натянули,
как простые нервные волокна.
Я устала, взгляд мой – поволока.
Её награда – принц на белом коне
Она никого не боялась,
она скрывалась от всех,
и поэтому не зазналась,
когда пришёл к ней успех.
Успеху она была рада,
она была рада «звезде».
Где-то там ждала и награда —
принц на белом коне.
Страшный принц, даже жалкий —
ну уже какой есть. Падкий
«свет» или не падкий,
главное, что в руках он весь!
Недалёкие жили люди,
но от неё далеко.
Быть ей с ними? Не будет.
И это, и то – нелегко.
Она никого не боялась,
она боялась всего.
Но кому бы она ни досталась,
с ней тому будет легко!
Тихо душа уходила
Если на свете ни жарко,
ни душно, а просто никак,
значит, вас уже нет тут,
вы дух, вы призрак, пустяк.
Тихо душа уходила.
– Ты куда? «Не вернусь уже».
– Постой, ты что-то забыла!
«Совесть? Она при мне».
А на свете было и жарко,
и душно, и холодно так!
Солнце светило ярко.
Я шла на работу (пустяк),
говорила, ждала чего-то,
как будто смерти самой,
вглядывалась: где врёте
совести светлой самой?
И болела завистью чёрной
к той ушедшей душе.
