– Замечательно. И какие у тебя перспективы, как ты считаешь?
Я молчал. Картер давил на больные точки. Давил сильно, но я все смогу стерпеть.
– Максимум, на что ты можешь рассчитывать – это третьесортное наемничество. Сам знаешь, какие там риски и какой заработок. Ну, возможно, еще пойдешь по криминалу, но там вероятность успешного исхода еще меньше. Ты станешь разменной монетой, Хоксвелл. Биомусором.
– Именно таковым меня и сделало ваше правительство. А вы предлагаете вновь упасть к нему в ноги и вымаливать подачку. Не будет этого. Я спокойно отсижу оставшиеся семь лет и пойду своей дорогой. Ни с армией, ни с какими бы то ни было государственными службами я связываться больше не намерен. Они не ценят простых солдат, так почему же простые солдаты должны ценить их?
Начальник тюрьмы моргнул, наверное, впервые с начала разговора. Потом он откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул, и во вздохе этом отразилась вселенская печаль. Похоже, мое согласие на эту сомнительную работу ему было жизненно необходимо выбить из меня. Помолчав с четверть минуты, он заговорил снова, но теперь его голос звучал тихо и почти безжизненно:
– Беннер будет участвовать в этом проекте. Он уже подписал контракт.
– Бен? Ваш брат? – спросил я, искренне удивившись.
Джозеф Картер кивнул, став мрачнее грозовой тучи.
Мои губы непроизвольно растянулись в улыбке. Теперь мне все стало ясно.
– С этого и надо было начинать, господин Картер, – произнес я. – Ваш брат, как всегда, полез в пекло, и вам теперь нужен кто-нибудь, кто смог бы присмотреть за ним.
Начальник тюрьмы болезненно сморщился и снова тяжело вздохнул.
– При всем уважении к нему… но я не нянька-андроид, чтобы подтирать ему зад. Однажды я спас ему жизнь, потому что должен был. Бен – славный парень, но ему не достает хватки. Неужели за то время, что я пробыл на курорте, он так ничему и не научился? Он ведь всего на четыре года младше меня, если я не ошибаюсь.
– Научился. И многому, – кивнул начальник тюрьмы, подался вперед, положив локти на стол и уставившись в меня неморгающим взглядом, в глубине которого прослеживалась немая мольба. – Но… понимаешь, Хоксвелл, я за него беспокоюсь. Чуть больше чем через месяц, как тебя отправили к нам, уже в самом конце войны, он получил легкое ранение. Его перевели в тыл. Хотели вообще списать со службы, но он отказался. Через несколько лет его повысили в звании, а недавно он получил старшего лейтенанта. Сидел бы себе и дальше, но нет, зуд в заднице не дает ему покоя. Сожалеет, что не успел, как он любит выражаться, «внести свой вклад в победу». А когда правительство инициировало этот проект, он сразу же загорелся желанием поучаствовать.
– Победу, – хмыкнул я. – Неужели он это так называет? Просто у обеих сторон кончились ресурсы, вот они и решили завершить войну.
– Формально победившая сторона – Альрийская Федерация. Да и какое это имеет значение в нашем разговоре?
– Никакого, – покачал головой я.
Повисло молчание.
– Ну так что? – спросил Картер.
– Что? – повел бровью я.
– Не строй из себя идиота, Хоксвелл. Не заставляй тебя умолять.
– А что… было бы забавно. Зайдет внезапно Носорог или другой вертухай, а вы на коленях передо мной стоите, а слезы из глаз так и льют, так и льют. Зрелище запоминающееся.
– Не забывай о субординации, заключенный номер одиннадцать-сто-четырнадцать, – чуть похолодевшим голосом произнес начальник и опять моргнул. – Молить, разумеется, я тебя не стану. Пока что только прошу. По-человечески. Все эти годы, что ты провел здесь, я создавал для тебя приемлемые для нормальной жизни условия. Я ничего не просил взамен. Я был благодарен тебе за Беннера. Всегда. Да и он отзывался о тебе только в положительном ключе. Теперь же пришло время платить, Хоксвелл. Тем более что плата для тебя вполне подъемная. В плюсе останутся все: тебя, как я и сказал, восстановят в звании и должности, а мой брат окажется под твоим надежным прикрытием. Все честно.
– Если бы все всегда было честно, я бы вообще не сидел здесь, – произнес я.
– Вполне возможно, – пожал плечами начальник тюрьмы и уныло усмехнулся. – В таком случае и меня бы здесь не было. Если все честны, то тюрьмы не нужны. Но мы здесь и работаем с тем, что имеем. И… Хоксвелл, прекрати уводить тему разговора.
– Я уважаю вашего брата, господин начальник. Он сильно отличается от вас. Я бы не удивился, если бы узнал, что у вас разные родители. И все равно, я отклоняю ваше предложение. Я больше не собираюсь служить государству, которое вместо того, чтобы наградить, отправило одного из своих преданных и рьяных бойцов гнить в тюрьму. Я больше не солдат.
Джозеф Картер пристально смотрел на меня с четверть минуты, а потом вновь откинулся на спинку кресла, опустошенно вздохнул и прикрыл глаза ладонью. Потер лоб, помолчал еще с пару мгновений и чуть севшим голосом произнес:
– Тогда у меня больше нет к тебе вопросов. Но знай, заключенный одиннадцать-сто-четырнадцать, сладкая жизнь в Платосе отныне для тебя закончена. – Потом он коснулся сенсора на столешнице и громко позвал: – Старший надзиратель Ллойд, попрошу вывести заключенного из моего кабинета.
Носорог явился через пять секунд. Многозначительно глянул на Картера и едва заметно кивнул. Затем грубо потянул меня за плечо, толкнул в спину и вывел в коридор. Когда дверь в кабинет начальника тюрьмы закрылась, он еще раз толкнул меня в спину и процедил:
– Ну что, говнюк, прошло твое время. Теперь будешь таким же дерьмом, как и все тут.
– Не волнуйся, до твоего уровня мне еще очень далеко, – парировал я.
Шокер-дубинка взмыла надо мной, а потом в бок пришелся сильный электрический разряд. Я охнул, меня подкосило влево, ноги стали ватными, а по всему телу стремительно пронеслась волна боли.
Надзиратель приблизился ко мне. Вцепился в плечо толстыми пальцами и наклонился. Его рот оказался у моего левого уха:
– Долгие восемь лет я ждал этого момента. Ну давай, скажи еще что-нибудь, оскорби или попытайся воспротивиться. Никто теперь тебя не спасет, – с наигранной тошнотворной нежностью прошептал он мне на ухо.
– Я понимаю, что ты любишь пожестче, и даже одобряю это, но извини, сегодня я не в духе, – сдавленно проговорил я.
– Я не расслышал, заключенный одиннадцать-сто-четырнадцать, ты отказываешься идти в камеру? Я правильно тебя понял? – чуть ли не прокричал Носорог.
Вот же ублюдок!
Новый удар шокер-дубинкой оказался сильнее предыдущего. Из моей глотки непроизвольно вырвалось глухое мычание. Я больше не смог держаться на весу и рухнул на холодный пол.
– Встать, заключенный одиннадцать-сто-четырнадцать! – проревел надзиратель.
Я попытался пошевелиться, но не смог. Электрический разряд все еще трепал мое тело.
– Ты опять игнорируешь мой приказ? – снова повысил голос Носорог.
– Ур-р-р-од, – сквозь зубы процедил я.
– Что ты сказал? – Ллойд наклонился надо мной, как великан над карликом.
Конечности по-прежнему меня не слушались, но вот лицевые мышцы уже начали нормально функционировать. Я собрал как можно больше слюны во рту и ото всей души харкнул точно в рожу надзирателю.
Ллойд не ожидал подобной выходки. От неожиданности отшатнулся, а его лицо на краткий миг приняло растерянный вид. Но через секунду он все же пришел в себя, и его глаза засверкали злобой.
– Ах ты ж сука! – выплюнул он и снова врезал мне дубинкой, попав на этот раз в лицо.
Прежде чем отключиться, я услышал громогласный возглас начальника тюрьмы, выпрыгнувший из динамика под потолком как джинн из лампы: «Отставить!». Боль я не успел почувствовать, потому что почти сразу меня накрыла прохладная тьма забвения.
Глава 2
Противный надрывный гул, оповещающий о наступлении утра, влетел в уши необтесанным булыжником. С этого момента пошел отсчет пяти минут, за которые заключенные должны были подняться со своих шконок, протереть сонные рожи, умыться, сходить в туалет и выстроиться в шеренгу у входа в камеры. После чего последует построение и утренняя перекличка – идиотское правило, которое изжило себя уже полтысячи лет назад, если не больше. Куда мы убежим с планеты-тюрьмы?
Правую часть лица саднило, голова словно была наполнена холодным свинцом. Я приоткрыл глаза, чтобы в очередной раз узреть полумрак своей камеры. В мышцах еще трепыхалась легкая боль, но шевелиться я мог вполне нормально. Правда, все тело было наполнено усталостью, будто я накануне отпахал три смены подряд. Побочный эффект чертового шокера.
Снизу раздался недовольный голос Митриса, послышалось шуршание. Я тоже приподнялся и начал неохотно спускаться со шконки.
– Очнулся все-таки, – хмыкнул заключенный, скосив на меня взгляд.
– Утренний сигнал разбудит даже мертвеца, – кивнул я и поморщился. Едва мне стоило коснуться лица, как по правой стороне от скулы до подбородка словно прошелся электрический разряд. Все же нехило вчера приложился Носорог своей дубинкой. Чтобы сбить злость, я ярко представил, как однажды засуну ему этот шокер в задницу. Сразу же полегчало.
– Ну и придурок же ты, Алекс, – укоризненно покачал головой Митрис. – Дотявкался-таки, наконец. А я ведь говорил, что рано или поздно по морде получишь. Сидел бы тихо и незаметно, как я, никто бы тебя и пальцем не тронул.
– Да неужели?.. – хмыкнул я. – А не тебе ли две недели назад по почкам так надавали, что ссать не мог? Забыл уже?
– То было за дело, – отмахнулся сосед по камере, нахмурился и резко отвернулся. – Да и не так уж сильно надавали. Всегда можно потерпеть.
– Будешь терпеть – будет задница всегда болеть, – усмехнулся я и подошел к решетке. С минуты на минуту она должна открыться.
– Уж лучше задница, чем рожа, – пробурчал Митрис.
– Ну это кому как, – пожал плечами я.
Снова прозвучал режущий ухо сигнал, и прутья решетки опустились. Я привычно убрал руки за спину и сделал два шага вперед. То же самое проделал Митрис и встал рядом со мной.
– Не знаю, что ты там вчера наговорил Носорогу, что он так тебя избил, но чувствую, что теперь из-за тебя и мне проблем по горло будет, – шепотом произнес сосед по камере. – И почему нельзя держать язык за зубами?
– Будут проблемы – потерпишь. Ты ведь привык терпеть, – сказал я негромко.
Из других камер тоже стали выходить заключенные и вставать в одну шеренгу рядом друг с другом. Рожи у всех недовольные, заспанные. Взгляд пустой, смиренный.
Появился надзиратель. Не Ллойд, а другой. Его сменщик. Высокий, худощавый и широкоплечий. Не в пример Носорогу. За глаза заключенные звали его Падре, а по-настоящему его имя звучало как Мафусаил-Калеб. Во всяком случае, именно так он заставлял нас к нему обращаться.
– Ну что, арестанты, вот и настало новое утро. Ваш срок стал еще на один день короче, а ваши заблудшие души – еще немного чище. Мои поздравления, – прозвучал его ровный глубокий голос.
На первый взгляд можно было подумать, что Падре, в отличие от Носорога, куда более справедлив, но это ощущение на поверку оказывалось обманчивым. Под личиной праведника скрывался лютый маньяк, наказывающий заключенных за любой мало-мальски пустяковый проступок ударом шокера в пах и приговаривающий при этом, что на все это есть воля божья. Меня он по понятным причинам не трогал, но как только я отпускал в его адрес какие-нибудь шуточки, он натужно сопел и приговаривал, что придет время, и судья небесный покарает меня за мой грязный язык.
После прочтения недолгих нотаций Падре начал нас пересчитывать, медленно прохаживаясь вдоль шеренги и сверяясь со списком в голопланшете. Три бдительных дрона следили за его действиями, не отрывая от нас своих бездушных взоров. Раньше я постоянно задавался вопросом, почему бы тюрьму полностью не автоматизировать, отдав на откуп дронам и андроидам, но потом мне стало на это наплевать. К тому же отсыпать колкие шуточки всегда приятнее живым людям, нежели бездушным железкам.
После переклички нас погнали в столовую на завтрак. Мы двинулись шеренгой, как обученное стадо волов.
– Заключенный одиннадцать-сто-четырнадцать, – обратился ко мне надзиратель, выставив перед моим лицом шокер-дубинку. – Выйти из шеренги. Подойти ко мне.
– Что случилось, ваше преосвященство? Свои грехи замололи, теперь решили взяться за мои? – спросил я. Неподалеку кто-то сдавленно хохотнул.
На лице Мафусаила-Калеба не дрогнул ни один мускул. Он смерил меня оценивающе-придирчивым взглядом и покачал головой. Выждал несколько секунд и произнес:
– Все никак не можешь усмирить своих демонов, арестант?
– Угу, – кивнул я. – Шалят, окаянные.
– Так я могу помочь. Для этого есть хорошее средство. Проверенное, – сказал он, постучав по черному полимерному корпусу шокер-дубинки. – Я этот жезл денно и нощно замаливаю, чтобы у подобных тебе падших душ был шанс очиститься. А вы все никак не внемлете мне.
– Я уж лучше своими демонами сам займусь. Не нужно их изгонять, ваше святейшество, – натянуто улыбнулся я. Лицо еще помнило вчерашние побои, повторять подобное не было никакого желания. К тому же я знал, что от Падре можно ожидать чего угодно. Особенно после вчерашнего инцидента – ему, скорее всего, как и Носорогу, дали добро на проведение воспитательных работ в отношении меня. Падре же в свою очередь будет только рад такой возможности. Тем более, он давно на меня зуб точит.
Помню, однажды он повалил заключенного и начал дубасить шокером, выкрикивая какие-то отрывистые звуки. Его еле оттащили трое охранников. Еще был случай: как-то раз на прогулке он подозвал к себе заключенного, что-то сказал ему, а потом со всей силы врезал дубинкой в пах, развернулся и как ни в чем ни бывало ушел, насвистывая заунывную мелодию под нос. У него явно проблемы с психикой. И почему начальник тюрьмы его терпит?.. С другой стороны, надзиратели добрыми быть не должны. И мелкие побои, и прилюдные унижения заключенных всегда приветствуются.
Еще бы понять, что этому фальшивому святоше нужно? Неужели Картер приказал снова привести меня к себе?.. Да нет, вряд ли. Я вчера ему ясно дал понять, что в его игры играть не стану. Да и наказал он уже меня.
– Для тебя есть важное сообщение, заключенный одиннадцать-сто-четырнадцать, – произнес Мафусаил-Калеб.
Ну вот, начинается. Сейчас он скажет что-то в духе: моя прекрасная жизнь в тюрьме закончилась, а дальше меня будут ожидать только адские муки.
– Ну что начальник тюрьмы хочет от меня на этот раз? Я ему вчера все объяснил.
– Причем здесь господин Картер? – озадаченно нахмурился Падре. – У тебя сообщение с воли. С красной пометкой. Я решил, что тебе это необходимо знать. У нас есть регламент, по которому мы обязаны оповещать заключенных, если к ним приходят срочные письма.
Теперь пришло мое время озадаченно пялиться на надзирателя.
– На мое имя пришло письмо с пометкой «срочно»?
– Да.
– Но… от кого?
– Это известно лишь Господу, ну и отправителю письма, разумеется, – развел руками надзиратель. – Но моя работа – отвести тебя в переговорную комнату. Так что давай, топай.
Я озадачился еще больше. Про регламент срочных писем я слышал, тем не менее, меня все равно удивила поспешность выполнения надзирателем своих обязанностей. Раньше за подобным ни он, ни Носорог, ни кто-либо другой замечены не были.
Мы двинулись в переговорную комнату. Прошли по главному помещению до конца и свернули в узкий коридор, который мы называли «дорогой в прошлое» и который заканчивался стальной дверью. По этому коридору я ходил не чаще одного раза в два месяца, как позволял этот чертов тюремный регламент, и от последнего моего визита прошло едва ли чуть больше трех недель.
Подгоняемый надзирателем, я шел по «дороге в прошлое», и моя тревога с каждым шагом нарастала. В этом мире не так много людей, которым было все еще не наплевать на заключенного Алекса Хоксвелла, посмевшего нарушить приказ командования и за это лишившегося почти всех благ цивилизации. Родители и друзья детства погибли при бомбардировке Лямории. Оставался еще дядька со стороны отца, который покинул родную планету задолго до начала войны, но от него я не получал вестей уже много лет. Да и он всего один раз еще в самом начале моего заключения отправил мне письмо с соболезнованиями и пожеланиями не падать духом. Спасибо, мать твою, больше. Без его напутствий я бы не справился. Впрочем, мне всегда было на него наплевать, как и моему отцу.
В результате, если не кривить душой и быть честным с собой до конца, то в мире оставался только один человек, которому я был небезразличен. И с ним, а вернее с ней, я уже выходил на связь в упомянутые три недели назад.
– Шевелись, заключенный, – толкнул меня в спину концом дубинки Падре. – Иисус всегда говорил, что тот, кто не торопится жить, стремится к самоубийству. А самоубийство – грех.
– Не неси бред, святой отец. Иисус ничего подобного не говорил. Ты это только что придумал, – сказал я.
– Закрой рот, – с затаенной угрозой посоветовал Мафусаил-Калеб.
Мы как раз дошли до двери, и надзиратель коснулся ладонью сенсорной панели справа. Стальная пластина со стальным визгом поднялась.
– У тебя пять минут. – Он снова толкнул меня в спину, я сделал пару шагов вперед, и дверь позади меня закрылась.
Переговорная комната представляла собой квадратное помещение площадью девять квадратных метров. С голых серых стен местами облезла краска. Один из трех светильников, тускло взирающих на несчастных заключенных с потолка, не работал.
Сюда не помешало бы поставить кресло или хотя бы стул, но заключенным такая роскошь не полагалась, поэтому все голописьма и аудиосообщения приходилось принимать стоя.
