Я ни о чём таком не подозревал, называл папой отчима (Дезире – мамина девичья фамилия) и рос вполне обычным ребенком. «Прозрение» пришло вместе с прыщами и прочими атрибутами полового созревания. Сначала я стал слышать по ночам странные звуки из родительской спальни. Что это за звуки я понимал, но слышать сквозь четыре капитальные стены, кухню и ванную!.. Разве это возможно? Я стал плохо спать. Мучился страшно. И однажды не выдержал. Взвыл, бросился на стену… и не заметил, как скользнул в сероватую зыбь. Раз, другой – и вдруг оказался прямо перед супружеской кроватью. Перед соседской. Хозяева, к счастью, были заняты друг другом, поэтому меня не заметили. И настолько мне гадостно сделалось, что я безумно возжелал провалиться сквозь пол, стать невидимкой или предметом мебели. Креслом, например. И тут же провалился! По колено. И креслом стал вдобавок. Велюровым, с ореховыми подлокотниками и изгрызенной мышами задней ножкой. Когда соседи заснули, скользнул обратно.
Как только прошло первое ошеломление, я храбро приступил к экспериментам над собой. Вот дурак-то! Не знал, что кое-какие из них окажутся совсем не безобидными. Начинал тренировки дома, и сперва настоящие неприятности обходили меня стороной. Лазал из комнаты в комнату, в шкаф и назад, из квартиры на улицу. Благо жили мы на первом этаже, а моя комната примыкала к глухому углу сквера.
Кирпич и дерево пропускали меня отлично. Стекло, лёгкие бетоны и пластик – хорошо. Железобетон – удовлетворительно. Зато металл… После попытки атаковать стальную дверь я насилу сумел вернуть себе человеческий облик. А выпал из неё такой отвратительной массой, что зеркало, стоящее в прихожей, треснуло, отразив кучу слизи, которой я стал. После я мучительно хворал целую неделю. И ещё целый месяц не проходил странный изматывающий зуд – не снаружи, а как бы изнутри тела. Чешись, не чешись, всё едино: зудит, да и только.
Не скоро после того я возобновил опыты. И был уже значительно осторожней.
Прохождение через преграду – огромный стресс для организма. Практиковать его лучше всего на полупустой желудок, хорошенько выспавшись, в спокойном, сосредоточенном на достижение результата состоянии духа. Проникновение «на нервах» (таким было первое) удаётся раз в году, да и восстанавливаешься после него втрое дольше. Но в любом случае заниматься этим делом слишком часто не стоит. Есть риск серьёзно подорвать здоровье. Я как спортсмен-чемпион, который способен на рекордный прыжок, толчок, забег, заплыв. На то, что другим не под силу. Однако вряд ли подобный супермен станет поминутно рвать трехсоткилограммовую штангу или пробегать стометровку быстрее девяти секунд, разрывая жилы и калеча связки.
Побочным эффектом является возможность в первые минуты после проникновения видоизменять собственное тело. Видимо, межмолекулярные связи на момент выхода из стены до такой степени ослаблены, что организм становится сверхпластичным. Одним волевым усилием из него можно лепить что угодно. Хоть пони с подковами, хоть кресло с ореховыми подлокотниками. Ответил бы кто-нибудь, где эта самая воля вкупе с разумом и чувствами гнездится, когда я сквозь стены просачиваюсь? Как начинаю об этом думать, не по себе делается. Вдруг в один совсем не прекрасный день появлюсь с той стороны законченным дебилом? А сознание так и останется замурованным в камне на веки вечные.
Страшно, по-настоящему страшно…
Мама довольно скоро обо всём догадалась. Отправила меня к двоюродной бабке в деревню. Деревня была – одни старики да старухи. Молодёжь в ней представляла печальная пятнадцатилетняя кобыла Холера, состоящая при лесопилке. Культурные развлечения – бабушкин доисторический телевизор «Чайка 4», принимающий две программы. В школу будто Филипок пешком ходил – семь вёрст и всё лесом. Однажды даже от волков пришлось спасаться. Видеть-то я их не видел, но слыхал. Ах, как я бежал! Как бежал!
За неимением других занятий, я активно практиковался в проникновении сквозь различные преграды и в последующих превращениях. (Хоть, говоря по правде, превращаться недолюбливаю. Есть в этом что-то от надевания чужой несвежей одежды или пользования чужими предметами гигиены. Удовольствие сомнительное.) Это отчасти заменяло мне девочек: свежие липовые доски, а особенно – живая берёза; оч-чень рекомендую. Спорт: каменная кладка. И зрелища: вечерние прогулки в роли какого-нибудь чудовища под чьи-нибудь окна. Как и следовало ожидать, в конце концов, по мне пальнули-таки из дробовика. После чего список развлечений пришлось подвергнуть существенному купированию.
Окончить сельскую школу с золотой медалью не составило для меня труда.
Сулейман Маймунович поджидал меня в приемной комиссии выбранного мамой вуза и выложил сразу всё.
Эффект прохождения человека сквозь предметы (зачастую с последующим преображением в животных) известен издревле. Одно из первых на удивление подробных описаний подобного явления содержится в «Слове о полку Игореве». Фантастическое бегство пленённого князя Игоря из Земли Половецкой в Землю Русскую – ярчайший тому пример. И действительно, достаточно вспомнить, как Даждьбожий внук, неведомым способом вырвавшись из половецких застенков, пошёл в побег, перекидываясь то горностаем, то белым гоголем, то волком, а то соколом, как становится ясно, что мы с Игорем Святославичем одним миром мазаны. Во времена шустрого князя-авантюриста способность проникать сквозь предметы считалась, естественно, волшебной. Хотя таковой, строго говоря, не является. К сожалению, физический смысл этого феномена толком не объяснён до сих пор. Серьёзные учёные признать его существование не могут, ибо шарлатанскими чудесами не занимаются. Энтузиастов же хватило лишь на то, чтобы дать замечательному эффекту умное название транспозиция. Или иначе диффузная комбинаторика – это уж кому как больше нравится. Поэтому я, между прочим, зовусь комбинатор.
– Великий? – помнится, сострил я.
– Э, мальчик, до великого ещё дорасти надо, – ответил без усмешки Куман эль Бахлы. – Даже самый превосходный алмаз долго гранят и ещё дольше подыскивают ему оправу, прежде чем он станет по-настоящему бесценным!
Умением совершать транспозиции обладают крайне редкие особи не только человеческой, но и нечеловеческой природы. Тем выше этот дар ценится. Сулейман – один из немногих, кто знает истинную цену; мало того, он готов её предложить.
Шлифовать способности в случае согласия мне предстояло, работая частным детективом. От оплаты – сумма была названа небрежным тоном, но поверьте, для меня в то время это была действительно сумма – отказался бы только законченный идиот. Кроме того… Заниматься любимым делом и получать за это деньги?! Я не колебался ни минуты.
Я был счастлив.
Университет был забыт. Едва поступив в него с грехом пополам (о том, что это был за грех, рассказывать просто не хочу), я ушёл в академический отпуск и с жаром принялся за дело.
Мама обругала меня соглядатаем и наушником, помянула недобрым словом папочкину дурную наследственность, сняла для меня отдельную квартиру и предложила не показываться ей на глаза. Вот и вся предыстория.
* * *
Софья Романовна, наигравшись собачонкой, соизволила вспомнить и обо мне:
– Заскучали? Или ревнуете?
– Да ни боже мой, – сказал я.
– А вы знаете, что похожи на юного Пола Маккартни?
Я скромно потупился.
– У нас даже имена почти одинаковые.
– Занятно… И как же в таком случае вас зовут, прекрасное дитя?
– Полем, мадемуазель.
– Полем? Вы случайно не француз, Поль? – Моё «мадемуазель» ей определённо понравилось.
– Oui. Mais entre nous soit dit – tr?s peu[1 - Да. Но между нами говоря – очень мало (фр.).], – отшутился я.
– Tr?s peu? Как мило, – рассмеялась Софья, пытаясь скрыть озадаченность.
Похоже, с французским у неё были нелады. Как впрочем, и у меня. Десяток заученных броских фраз – вот всё, чем я могу щегольнуть при случае.
– Хорошо, Поль, – сказала она, – я беру вас. Вместе с пёсиком, разумеется. Скажем, на недельку. Если вы мне подойдете, оставлю. Завтра, в девять часов, прибудете по адресу… – она назвала адрес. – Не опаздывайте, Поль! До встречи, Жерар!
* * *
Отрапортовав Сулейману, что внедрение прошло успешно и получив в виде поощрения сакраментальное: «Ай, маладэц, Павлинчик! Люблю тебя, как сына! На, скушай халву», я отправился домой. Вздремнуть после невольного ночного бдения. Если, конечно, удастся. Молодожены вполне могли проснуться и сызнова заняться друг другом. Со свежими силами.
Бес заявил, что ему по пути и, как я ни ворчал, побежал следом.
Халва оказалась бесподобной. Ни в самом дорогом магазине, ни даже на базаре такой не купишь. Впрочем, у шефа имеются собственные, свято сберегаемые каналы во все части света. Рассказывают о неких настырных личностях, которые пронюхали об этих каналах и попытались впрячь нашего ифрита в контрабанду наркоты. Сперва сулили златые горы, затем угрожали, а затем исчезли. Если не ошибаюсь, они попали именно туда, куда так упорно рвались. В «Золотой треугольник». Пополнили ряды рабов на опийных плантациях. Кстати, та история имела продолжение. Чуть позже нехорошо заболел один из наших сотрудников. У него загнил язык и стали быстро зарастать толстой подошвенной кожей ушные отверстия. Сейчас он глухонемой инвалид…
В общем, чувства юмора Сулейману не занимать. Правда, чувству этому очень уж много лет. Отчего оно изрядно почернело.
Раньше оно было кроваво-красным.
Жерарчику, видимо, не терпелось поболтать, но на людной улице показывать знание человеческой речи он не решался. Он забегал вперед, трогательно поскуливал и заглядывал мне в глаза. Фантастически подобревший от халвы, я смилостивился и взял его на руки. Бес тут же приник к моему уху, изображая, будто ласкается к горячо любимому хозяину, и залопотал:
– Соблазни её, Павлуша! Соблазни Софью и дело с концом. Она вполне готова разделить с тобой ложе любви, я это унюхал. Ты ей жутко интересен как мужчина. Шкурой клянусь.
– Отвяжись, – сказал я.
– Ну чего ты ломаешься, – не унимался паршивец. – Она вовсе даже ничего. Скажешь, старовата? Так ведь не в первый же раз.
На что это он намекает, скотина?
– А вот сейчас как швырну тебя под грузовик! – гневно пообещал я.
Жерар поджал хвостик. Под грузовик ему не хотелось.
Проходящие мимо девчонки-сестрёнки, очень юные и миловидные, хором прыснули и уравняли шаги с моими.
– Молодой человек, вы почто животинку тираните?
– Ха! – воскликнул я, останавливаясь. – Это ещё большой вопрос, кто кого тиранит. А густая кровь жертвенного козлища, – я обжёг беса яростным взглядом, – весьма любезна богам.
Из груди терьера исторгся душераздирающий вопль. Глаза наполнились слезами.
Девчонки, уже попавшие в силки его обаяния, посмотрели на меня с укором.
– К чему подобное зверство? Вы его лучше нам подарите, такого мяконького. Такого сладенького. Заодно и познакомимся поближе. Мы и вас в гости пригласим. У нас уютная квартирка. Мы там вдвоём обитаем, и симпатичным гостям всегда рады. Меня зовут Лада. – А я Леля, – представились они, блестя шальными глазами.
Имена их показались мне смутно знакомыми. Откуда бы?
– Между прочим, – они переглянулись, и озорства в их голосах добавилось, – мы такие неразлучные, что всё делаем на пару. Всё-всё…
Всё-всё? И как это прикажете понимать? Я пристальней всмотрелся в девчонок. Они не были, конечно, ослепительными красавицами, но молодость, здоровье и отличное настроение делали своё дело. Смотреть на них было приятно. Действительно, хороши. У обеих на шее золотенькие кулончики в виде рога изобилия. Обе хохочут-заливаются, но, кажется, предлагают себя вполне всерьёз. Какой, однако, сегодня насыщенный день!
– Хочешь, пойдём к девушкам, пёсик? – промурлыкал я. – Они угостят нас вкусненьким. Правда, Лада? Верно, Леля?
– Ой, непременно угостим! – с жаром подтвердили сестрички и выразительно облизнулись, разом вытягиваясь в струнку и похлопывая себя по плоским животам. Почему-то несколько ниже, чем расположен желудок. Под тонкими маечками с изображением дородной большеголовой женщины, простершей длинные руки к небу, обрисовались аппетитные грудки. – Мы ведь и сами уже проголодались.
Я уж совсем было собрался ответить им согласием, но бесёнок мой вдруг чего-то струхнул. Обнял меня лапами за шею и явственно задрожал. Не желаю, дескать, с хозяином расставаться – ни за какие вкусности. Соблазн отдать его шаловливым проказницам был силён, однако уступать соблазну права я не имел. Всё-таки Жерар какой ни есть, а напарник. В разведку вместе ходим. И вообще, предательство, даже по отношению к нечистому духу, безобразно.
– Да вы с ним замучаетесь, – сказал я, морща нос. – Он, подлец, мебель грызет и электрошнуры. И в тапки писает. А сейчас вдобавок ещё глистов где-то подхватил. Опять, наверное, на улице чужой помёт жрал. Ух ты, грязнулька моя! Поросёночек ты мой! – просюсюкал я и, сжав зубы, быстро поцеловал его в морду. – Вот, несу к ветеринару. Составите компанию?
Девчонки посмотрели на меня с хорошо видимой брезгливостью, отрицательно замотали головами и резко сорвались с места. Я проводил их грустным взглядом и столь же безрадостным вздохом. Ответом мне был перепляс тугих ягодиц сестричек под шёлковыми бриджиками – и ответом, выражающим полное, безоговорочное презрение.
А кобелёк на мои слова о пожирании им помёта вдруг обиделся. Заворчал недовольно. Зубки-иголочки показал.
– Вздумаешь укусить, – предупредил я, кривовато улыбаясь и сплевывая попавшую в рот шерстинку, – пожалеешь!
– Глупо было бы… – высокомерно молвил он. – Нужно мне кусаться. Что я, собака?
– Нет, – сказал я. – Ты, Жерарчик, определённо не собака. Ты собачонка. Моська.
– С какими колоссальными грубиянами приходится работать, – пожаловался бес сам себе. – Добра не помнят, советов не слушают. А между тем я старше этого мальчика раз в тридцать и во столько же раз мудрей. Кабы не я, его бы сегодня высосали досуха во славу матери-сырой земли, а шкурку подкинули в какую-нибудь заштатную больничку. Однако благодарности от него нипочём не дождёшься. Ведь ему и в голову не пришло, что эти милые грации ни кто иные, как вышедшие промышлять мужского семени Макошевы отроковицы. И это притом, что они честно назвались по именам!
Так вот оно что, сообразил я. Лада и Леля – это же мифические спутницы богини матери-сырой земли Макоши. Она и на майках девчонок была намалёвана. И рог изобилия тоже её атрибут. Выходит, прав мой бес, нужно быть с незнакомыми девицами осмотрительней. Поскольку сейчас самый разгар весенних полевых и садово-огородных работ, нет для последовательниц культа Макоши большей ценности, чем свеженькая семенная жидкость. Земельку ею удобрять.
Кстати, беса моего, попади мы к ним в руки, они выдоили бы тоже. Только если людей от дистрофии кое-как ещё лечат и даже, случаются, вылечивают, то собак… Так что зря Жерарчик брюзжит. Он в первую очередь свои гонады от фатального истощения спасал, а не мои.
Между тем бес закончил свой обвинительный монолог прочувствованным восклицанием: «О, времена, о, нравы!» и попросил уже обычным тоном:
– Опусти-ка меня возле вон той арки, Павлуша.
До арки было метров сто. Прошагав половину, я расслабил руки. Он не слишком ловко приземлился на все четыре лапы. Какой он всё-таки крошечный, беззащитный, вдруг умилился я. Тяжело, наверно, такому на улицах без покровителя приходится.
– Слушай, может тебя проводить? – великодушно предложил я.
– Глупо было бы… – спесиво тявкнул бес. – Обойдусь!
– Тогда адью. Да смотри, берегись кошек, малыш! – посоветовал я ему почти без ехидства.
Чуток отбежав, Жерар принялся витиевато ругаться в мой адрес по-венгерски. Должно быть, считал, что не пойму. Я бы и не понял. Способности мои к языкам довольно средние. Или, точнее, избирательные – что-то запоминаю без проблем, что-то с огромным трудом. Брань, однако, особая категория. В ней я большущий дока. А собирание иноязычных ругательств – моё скромное, не афишируемое хобби. Узнай о нём матушка, вообразила бы, что это – ещё одна наследственная черта, благодарить за которую я должен негодяя-папочку.
Когда бес, закончив поминать лягушатников, петушатников да байстрюков, перешёл на чрево божьей матери и половую жизнь двенадцати апостолов, мне сделалось понятно, что пора вмешаться. Подобную дерзость нельзя прощать даже напарнику. Я воздел длань и слева направо, как мадьяры (они же католики, верно?), перекрестил ему спину. Жерар пронзительно, не по-человечески и не по-звериному, а точно ирландский предвестник смерти баньши или отечественная Карна-печальница взвыл и покатился кувырком. Путь его закончился около опрокинутого бачка для мусора. Бум-с! – глухо загудел бачок.
«Экий конфуз», – подумал я, глядя, как бес барахтается среди омерзительных даже на вид отбросов.
Сочувствия к нему не было. Кроме того я был уверен, что и крестное знамение и мусорные бачки он мне когда-нибудь припомнит. И «Моську» припомнит, дай только срок.
* * *
Возле двери меня перехватил молодцеватый и атлетически сложенный милиционер в чине старшего лейтенанта. Он был высок и безукоризненно прям точно морской офицер. Прям был его тонкий нос и бескомпромиссный срез волевого подбородка, пряма полоска бровей и твёрдая линия рта. По стрелкам его брюк можно было чертить проекты скоростных железных дорог. Жаль, оттопыренные ушки-лопушки несколько портили общее впечатление. При нём была тоненькая офицерская планшетка и складной зонт в чехле. Из планшетки выставлялся краешек наручников.
– Павел Викторович Дезире?
– Он самый, – сказал я, звеня ключами.
– Лейтенант Стукоток. Ваш участковый. Разрешите войти?
– Пожалуйста. – Я отпер дверь, пригласил молодцеватого Стукотока на кухню, подвинул ему табурет и спросил старомодно: – Чему обязан?
Участковый снял фуражку и взбодрил растопыренной пятерней свой короткий светлый «бобрик». Планшетку с зонтиком он примостил на стол, но садиться не спешил. Озирался цепким взглядом, кажется, принюхивался и сухо, отрывисто, до невыносимости официально говорил:
– Не чему, а кому. Проживающий над вами гражданин Тищенков утверждает. Что вы чрезмерно увлекаетесь. Курением марихуаны. Чуть ли не притон содержите.
– С чего он взял? – спросил я удивлённо.
– Да вот взял с чего-то. – Стукоток перестал озираться, сосредоточился на изучении моего лица. Должно быть, отыскивал следы волнения. Ужас застуканного на горячем преступника. Взгляд у него был тоже прямой, и будто бы доброжелательный, но в то же время пронизывающий до самого спинного мозга. Под таким не слишком повиляешь. Он разжал губы: – Сигнал поступил. Мы обязаны отреагировать.
– Блин, чушь какая-то, – с отвращением проговорил я. – Марихуана! Да мне и табак-то противен. А вообще, если желаете, можете обыскать квартиру. Хоть сейчас. Санкции не потребую. Прошу вас, приступайте! Времени много не займет. У меня вещей-то…
Лейтенант после недолгой паузы, за которую успел что-то там для себя обдумать и решить, отгородился, протестуя, рукой.
– Зачем обыск, что вы. – В голосе его проскользнули тёплые нотки. – Я и так вижу, что всё в ажуре. Слушайте, а сам этот Тищенков… Что за птица?
– Птица канюк, – находчиво сказал я, преисполняясь мстительного чувства. – Знаете, который всё просит жалобно: «Пить! Пить!»
– Зашибает, стало быть?
Я вздохнул:
– Случается.
– Стало быть, зашибает, – задумчиво повторил Стукоток. – Вот и мне показалось. Шумит?
Тут даже врать не пришлось:
– Иногда прегромко.
– Ладно, учтём. – Лейтенант водрузил фуражку на голову, привычно вымерил двумя пальцами положение козырька. – Извините за вторжение. Служба. Вам, кстати, известен телефон нашей дежурной части?
