– Что ж, сейчас мы вынуждены откланяться. – Эмин поправил бабочку на смокинге. – Но у нас будет возможность пообщаться. Приглашаю тебя, Коста, вас, Алексей… и вас, Антон, вместе с членами уважаемого жюри завтра на пляжную вечеринку.
– Приезжайте, – улыбнулась Анна, – это недалеко от Ласпи. Я, к сожалению, компанию вам не составлю – уезжаю на музыкальный фестиваль в Севастополь, но уверена – будет весело!
Вокруг все зашумели, заговорили разом. И это было последнее, что Коста помнил о том вечере четко.
На следующий день он проснулся поздно. Прокисший духа похмелья исходил от подушки и одеяла. И было паршиво из-за осознания собственной слабовольности перед никотиновым демоном.
Вчера, после отъезда Эмина и Анны на прием в отеле «Мрия», Коста быстро покинул ресторан. Сел в баре на ялтинской набережной. Заказал коньяк и пачку сигарет. Досадовал, что предстал пред дядей неказисто, и одновременно злился на себя за это до тошноты знакомое пацанское стремление впечатлить родственника. Выпил. Взял еще коньяка. Нашел в интернете записи телепередач Анны. Вот она в ярком индийском сари ведет репортаж из Варанаси. Вот в куртке с капюшоном, в огромных темных очках стоит посреди базового лагеря Эвереста, рассказывает о способах борьбы с горной болезнью. Везде изящна, тонка (как, черт возьми, это возможно в пуховике и болоньевых штанах?). Нигде не рисуется. Слушать ее интересно. А главное – ни одна женщина не кажется рядом с ней красивой. Так рядом с легкой девочкой-балериной все остальные танцовщицы выглядят бегемотихами. Коста выкурил одну за другой две сигареты. В гостиницу «Бристоль», где снимал номер, вернулся за полночь. Если бы на пляжную вечеринку приглашал не Эмин, он бы никуда сегодня не поехал.
Коста доплелся до ванной. Поглядел в зеркало. Мать утверждала, что щетина сыну не идет, с его кавказскими чертами лица – горбатым носом и жесткой складкой губ, в обросшем виде он напоминал фоторобот со стенда РОВД. Только глаза – большие, серые и спасали, по ее мнению, положение. В зависимости от настроения мама называла их то поэтическими, то хитрованскими – из-за вздернутых к вискам уголков. Когда она так говорила – «хитрованские», Коста сразу вспоминал другие ее слова: «Из двух сестер я была простушкой, Фросей Бурлаковой».
Сейчас под поэтическими глазами набухли алкогольные мешки, щеки пробила черная щетина. Коста решил ничего с ней не делать. Ехидный внутренний голос тут же заметил, что не объяви Анна об отъезде в Севастополь, он бы в данный момент скреб дрожащей рукой по физиономии бритвой.
В семь вечера пришла эсэмэска: «Машина внизу. Исмаил». К тому времени Коста задремал под июньским ветерком у окна. Пришлось быстро натягивать футболку и джинсы. Небо предвечерне рыжело, кричали чайки, в затылке наливался горячий болевой шар. Сунув в карман деньги и телефон, Коста вышел. И едва шагнул из отельных дверей на тротуар, увидел черный БМВ напротив. Морщась от солнечных лучей, жалящих мозг, Коста плюхнулся на заднее сидение рядом с Соколовым. За рулем сидел смуглый парень, одетый в черное. Скулы и подбородок обрамляла короткая борода.
– Привет! – поздоровался Коста сразу со всеми.
Водитель бросил короткий взгляд в зеркало заднего вида, кивнул, и БМВ тронулся.
– Личный шофер дяди? – вполголоса спросил Соколов.
От него несло перегаром.
– Вроде помощник. Он немой.
– Идеальный помощник, – пробормотал Леша. – Тоже турок? Или какой-нибудь чечен?
Коста пожал плечами, подозревая, что отдельные слова слышны и на переднем сидении. Про Исмаила он узнал вчера вечером, из дядиной эсэмэс, в которой Эмин любезно обещал выслать за племянником и его приятелем машину.
Повернув к Соколову голову, Коста невольно скривился. Надо было все-таки выпить «Нурофен».
– Ночь сложилась удачно?
Когда Коста покидал «Фабриканта», Соколов любовался светомузыкальным фонтаном, обняв за предполагаемую талию пышную даму.
Сладострастный ас фантастики показал сразу два больших пальца. Выглядел он куда бодрее Косты.
– Правда, что Эмин Кара – твой дядя?
– Бывший муж маминой сестры.
– Потом дядя встретил новую тетю?
– Тетка погибла в автокатастрофе. Эмин тогда едва выжил. Это давно было, я еще не родился.
– Говорят, его компания собирается перестраивать какой-то крымский санаторий под пятизвездочный отель. Твой дядя, похоже, не боится санкций.
– Санаторий имени Боткина. Вчера в «Мрии» был сабантуй как раз по этому поводу. С кучей чиновников и прочих дельцов. Когда дело касается бабла, санкции по боку. Российская фирма – подрядчик-наладчик, турецкая – расчетчик-пулеметчик…
Соколов усмехнулся:
– Не подкопаешься, да. У меня в Чертаново возле дома супермаркет как раз Боаз Холдингом построен.
Вскоре Леша задремал. БМВ, выбравшись из ялтинских пробок, понесся по Южнобережному шоссе. Дорога была Косте смутно знакома, хотя он и видел ее последний раз семнадцать лет назад, когда они с бабушкой отдыхали в санатории имени Боткина, а потом еще месяц прожили в Ялте на частном секторе. Обычно школьные каникулы Коста проводил у родных отца во Владикавказе. Но в двенадцать лет, после перенесенного воспаления легких, его отправили на лето дышать сухим воздухом Крыма.
Солнце село. Машина свернула на проселочную дорогу и заскользила вниз, к невидимому в темноте морю, туда, где светились яркие точки.
Грунтовка окончилась импровизированной стоянкой. Огромные факелы, воткнутые в землю, освещали пляж – полосу гальки с валунами. Прямо на гальке были расстелены ковры с подушками, перед которыми на подносах стояли бокалы, свисали из чаш фиолетовые гроздья винограда. На жаровнях шипело мясо. Из динамиков неслись европейские шлягеры девяностых, и кто-то уже отплясывал перед морем, выхваченному из темноты сполохами факелов.
Соколов восхищенно выругался.
На ближайшей алой подушке с золотыми кисточками сидела Ирина Воскресенская – победительница конкурса. Одну пухлую ногу она вытянула, другую подвернула, в руке держала бокал вина и с веселым ехидством рассматривала танцующих.
Ее роман «Золотые рыбки капитанши Бахрушиной» – бойкий и едкий, Косте понравился. Произведение было почти автобиографическое – Ирина выросла в военном городке. В «Золотых рыбках» томилась в собственном соку вся жизнь небольшого советского гарнизона, с его провинциальной тоской по экзотике. Это был первый роман Воскресенской. Получив за него премию, она бросила работу корректора в издательстве, решив заняться литературой. Вот этого Коста не понимал. Как может начинающий автор рассчитывать прокормить себя написанием книг? И ладно бы только себя – Ирина в одиночку растила десятилетнюю дочь… Например, он, Коста, после публикации первого романа продолжал кропать статьи в онлайн изданиях и вести колонку о литературных новинках в мужском журнале (где и познакомился с внештатником-Соколовым, делавшим обзоры компьютерных игр). Коста все не решался задать острый вопрос Воскресенской, боясь показаться бестактным или что хуже – завистливым, но спрашивать не пришлось. Все разрешилось само собой.
Проорав:
– Вот она, наша звезда, – Соколов плюхнулся к Ирине на подушку и приобнял за плечи.
Не быть фамильярным со знакомыми дамами он считал дурным тоном.
Ирина игриво шлепнула Соколова по ручище, но не отстранилась.
– Что-то вы, мальчики, з-задержались, – язык у нее слегка заплетался.
«Удивительно, как по-дурацки выглядит умный человек, когда занимается непривычным делом», – подумал Коста, наблюдая за слоновьим кокетством хмельной звезды.
С момента объявления итогов конкурса Воскресенская получила столько мужского внимания, сколько не имела с рождения. Кто-то из общих знакомых говорил Косте, что до публикации романа Ирина с ее тонким серым хвостиком и круглыми очками напоминала маму-мышь из детских сказок. Теперь же в ней, напротив, проступало нечто лисье: рыжие, подкрученные у плеч, волосы, очки-бабочки. Симпатичной не назовешь, но появилась в ней такая косточка, такая раздражающая червоточинка, которая притягивала взгляд.
«Как бы крышу не снесло от славы старой корове», – беззлобно подумал Коста.
– Давно ли приехала несравненная? – спросил Соколов, потянувшись за вином и почти ложась на колени Воскресенской.
Та фыркнула, рассмеялась каким-то мультяшным смехом и слегка толкнула его тушу.
– Час назад. Мы с Соней гостим у Эмина… у господина Кара, в бывшем санатории Боткина, здесь недалеко. Чудесное место! Соне, по распоряжению Эмина, даже ослика привели.
Соколов подлил себе и даме вина:
– Как вы там оказались, богиня?
– Я с господином Кара заключила контракт, – Ирина поправила очки, наслаждаясь вниманием собеседников, – буду писать роман о его семье. Вот Коста знает – дед Эмина был соратником Ататюрка, отец служил дипломатом, да и сам господин Кара – личность неординарная, – Воскресенская многозначительно вскинула брови.
– То есть, прям здесь, в санатории, писать будете, что ли? – не понял Соколов.
– Ну какой – здесь?! – засердилась она на его топорное простодушие. – Мы с Соней минимум на два года уезжаем в Стамбул. У Эмина там большой дом, усадьба… как это по-турецки?
– Ялы, – машинально подсказал Коста.
– Спасибо, дорогой! Да… вот там мы и будем жить. Соня пойдет в русскую школу. Плюс репетитор турецкого и английского.
Воскресенская снова сделала паузу, чтобы Соколов с Костой соотнесли значительность даров Эмина с размером ее таланта.
– Он хотел, чтобы писал кто-то не из семьи, а со стороны. Мой роман ему понравился… Так что скоро, милые мальчики, мы отбываем в Стамбул. А хорошо все же, что я не взяла псевдонимом бабкину фамилию – Штерн, – она захохотала, закинув голову. – Ирина Штерн – имя для авторессы эротических романов!
Дождавшись, когда она отвеселится, Соколов спросил:
– Надеюсь, цена восточной саги достойная?
– Достойная, котик, достойная, – Воскресенская погладила складчатую, как у хряка, шею Соколова.
Захрустела галька, из полутьмы вынырнул толстенький коротышка – председатель жюри. Закартавил:
– Ирэн! До'огая, хочу познакомить вас с удивительнейшим человеком! Коста, Алексей, даму я у вас заби'аю!
Воскресенская протянула ему обе руки, качнула упругим крупом перед носом Соколова и обхваченная подпрыгивающим при ходьбе председателем, дала увлечь себя в сторону моря.
– Вот толстозадая кобыла, – пробормотал ей вслед Соколов одновременно с восхищением и завистью, – ты же знал, что фамилия Воскресенская – псевдоним? Так-то она Котова… Штерн!
Соколов фыркнул и покрутил круглой башкой:
– Интересно, сколько ей все-таки заплатил твой родственник? И почему он не взял тебя, вы ж родня, хоть и не кровная.
– Ты же слышал – не хотел он родню.
«Я – последний человек, кого Эмин подрядил бы на семейную летопись», – подумал Коста.
Он был уверен: абсолютно все – включая Соколова, связывали проход его романа в финал с дядей – генеральным спонсором. И так же ясно понимал: Эмин не входил в число сил, влияющих на благосклонность жюри к его детективу.
– Ты смотри, – хмыкнул Соколов, – вон идет одышливая гроза писателей!
И верно, к ним брел Антон Зудин. Светлые брюки критика оставались светлыми лишь до бедер, а ниже были темны от воды и липли к ногам, рубашка свисала на одной застегнутой пуговице. Он был абсолютно пьян и совсем не похож на Зудина вчерашнего.
– Коста! Затянувшаяся надежда русской литературы. П-приветствую! – Зудин вскинул руку со стаканом, отчего янтарная жидкость плеснула ему в лицо.
Он покачнулся и шлепнулся мимо подушки, расставив длинные ноги коленями вверх. Проворно облизнувшись, заглянул в стакан и сделал крупный глоток.
– Видишь, брат мой, Ажаев, – проговорил Соколов, – что делает с человеком признание.
– Какое признание? – не понял Коста.
– Дык сегодня господин Зудин назван Союзом писателей одним из десяти лучших литературных критиков России. И самым молодым из них. Возможно, на следующий год юный дракон ворвется в жюри «Русского романа».
– И тогда у бездарей будет меньше шансов дожить до финала, мсье Соколов, – Зудин задохнулся от смеха.
– Добрый вечер, господа! Рад, что вы веселитесь.
Дядя появился неожиданно – Коста не слышал шагов. Они с Соколовым поднялись и пожали руку улыбающемуся Эмину. Глядя на него, Коста подумал, что все эти хлипкие мальчики и девочки из журналов мод, а также увитые шейными платками толстые кутюрье, у которых хлипкие берут интервью, видимо, не совсем уж бесполезные существа. Все-таки, у одежды есть универсальный язык, не требующий перевода. Вот, например, Эмин. Черная шелковая рубашка на выпуск, черные же свободные брюки. Ноги – босые. Надменное существо, по имени стиль, в данном случае держало два слова на тонких губах: «богатство» и «снисхождение». И хотя Коста стоял спиной к морю, и море было темно, он чувствовал, как где-то там, качается на волнах дядина яхта. Пусть даже не здесь, а у берегов Босфора, но она была столь же осязаема, сколь осязаем аромат сирени при взгляде на майский натюрморт.
Зудин не встал, лишь снова отсалютовал бокалом, на этот раз осторожнее. Эмин вежливо склонил голову в ответ.
Коста подтащил к импровизированному столу свободную подушку.
– Спасибо, мальчик мой, – мягко поблагодарил дядя, садясь.
Соколов налил вина и Эмин поднял бокал:
– Еще раз поздравляю с выходом финал! За вас и нашу победительницу!
Все выпили, кроме Зудина, разглядывающего собеседников сквозь граненое стекло.
– Хотя из вашей рецензии, Антон, – обратился к нему Эмин, – я так и не понял, за что вы Ирину хвалите. Ну, кроме стиля и наблюдательности. Но ведь, рецензия на целых две страницы… Очень мудрено вы пишите.
– Вы плохо понимаете по-рЮсски?
– Уверен, что хорошо.
– Так вы привыкли к другому русскому. Я пишу для иной публики.
Зудин задрал подбородок и прикрыл глаза, то ли чтобы унять хмельное кружение мира, то ли чтобы не видеть недостойных.
Коста метнул взгляд на Эмина, но тот лишь улыбнулся:
– Лакуны, компендиумы и айдентити героя… Неужели нельзя изъясняться проще?
– Вы запомнили? О, прогресс! Но повторю… Повторю. Пишу для тех, кто потом сфр… сфор-ми-рует мнение остальных. Ну, ваше.
– То есть, кто круче выразится – тот лучший критик?
– Вы не понимаете, – нежно пробормотал Антон, обращаясь к жидкости в стакане, и махом прикончил остатки.
«Бренди, судя по цвету и запаху», – подумал Коста.
– Мне трудно понять, потому что вы не умеете говорить просто. А не умеете говорить просто, потому что не понимаете суть вещей. Человек должен пережить личную катастрофу, чтобы познать себя. А какие катастрофы у вас? Как и у большинства представителей вашего поколения – твит собрал меньше лайков, чем вы планировали? Потому и выводы ваши позерски и пафосны.
Эти слова выдернули Антона из упоенного самоумиления. Гневно дернув уголком губ, он сказал:
– Извините, вы меня впервые видите… ну почти. Откуда вам знать, что я видел?!
– Я читал ваши рецензии… Скажите, почему в каждой статье и вот сейчас вы используете слово «извините»? За что конкретно вы извиняетесь?
– Вам не ясно, за что люди извиняются?
– Сейчас это модно… Вкручено в общение как лампа. Каждый извиняется, и при том мнит себя выше тех, у кого просит прощения.
Зудин захлопал в ладоши, но его повело вбок.
– О, метафора! Можете… могете даже! Говорить не как денежный самодур! Читайте меня дальше, – он закашлялся смехом, – и клянусь, дойдет до синекдохи!
