– Мне твои кабачки-яблоки без надобности. Тебе надо, ты и тащи!
«Она тоже, – подумал Виктор. – Пытается выставить меня виноватым. Ничего нового».
Глава 7
Снова снилась мама. И Коля, мудрый и смешливый Коля, так нелепо погибший в семнадцать лет.
– Как ты мог утонуть? – спросил его Владимир Николаевич. – Ты же прекрасно плавал.
– Так получилось, – пожал плечами брат, усмехнулся. – Если бы я не утонул тогда, разве ты бы уехал?
– Уехал.
– Нет. Ты не хотел. Просто тебе тошно было смотреть на речку, берег, на страдающую мамку. Ты же у нас натура чувствительная. Уехал, и жизнь твоя сложилась. Так что к лучшему всё.
Владимир Николаевич хотел ещё что-то сказать, но Коля неожиданно стал уменьшаться, и уменьшался он до тех пор пока совсем не пропал. Старик открыл глаза. Часы показывали шесть вечера. От неудобной позы затекло тело. Он с трудом выбрался из кресла, в котором умудрился задремать. На экране телевизора шли титры «Эффекта бабочки». Ясно. Фильмом навеяло. Но как реалистично и как правдиво!
Его вдруг охватило чувство вины. Если бы тогда, много лет назад, он бы поступил по-другому, кто знает, как сложилась бы жизнь его дочери.
Хлопнула входная дверь.
– Папа, ты дома?
Яна. Не теряя ни секунды, словно боясь отступить назад, Владимир Николаевич вышел в коридор.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал он. – Это я во всём виноват.
– В чём? – не поняла Яна.
Владимир Николаевич замолчал, посмотрел на дочь, выдохнул и понял, что не сможет открыть ей правды. Пока не сможет.
– Не нужно было отпускать тебя одну в деревню, – выпалил он на одном дыхании. – Ты бы не поехала к родственникам, не оказалась бы на той остановке, тебя бы не сбила машина, ты бы… – тут он запнулся.
– Почему ты об этом вспомнил? Столько лет прошло.
– Да, так. Мама часто снится, – он решил отделаться полуправдой. – Моя мама. Брат тоже. Мама всегда говорила, что покойники к несчастью снятся.
– Не думаю, – дочь отнеслась к его словам со всей серьёзностью. – Просто тебя что-то беспокоит. Может, стоит съездить на родину, могилы навестить.
– Может быть, может быть… – Владимир Николаевич много лет не был в родном посёлке, а жизнь-то идёт.
– Да что это мы в коридоре стоим! – спохватился он. Ты же голодная, а я тебе ерундой голову забиваю! Пойдём-пойдём! Я чай новый купил! Необычный!
После ужина они пили чай, и Яна конечно же не угадала его вкус. По радио передавали «Дон Кихота», но Владимир Николаевич не слушал. Он всё думал о бабочке, которая одним взмахом крыла меняет историю.
Двадцать пять лет назад он и не думал, что и у него когда-нибудь будут дети. Поздно. Если по молодости ничего не вышло, то и позднее ничего не получится. Но кто сказал, что причина в нём? Причины не было, и от этой неопределённости становилось ещё страшней. Сначала он даже предлагал жене развестись. Кто знает, быть может, они просто несовместимы, а с другими партнёрами у каждого из них появится шанс.
– Псевдонаучная чушь! – говорила Аня. – Неужели ты меня ни капельки не любишь?
– Люблю, – отвечал он. – Поэтому и хочу, чтобы ты была счастлива. – А я, – добавлял он уже про себя, – и один проживу.
Они жили тогда в Заводском районе, за «линией», железной дорогой, делившей город на две неравные части. В их районе только заводы и были, выстроившиеся в ряд вдоль железнодорожного полотна: керамический, сажевый, кирпичный, текстильная фабрика. Дальше полудикий парк, заросший и неопрятный, а за ним здание общества слепых, школа поводырей, дом культуры и Елисаветинская гимназия для слепых и слабовидящих детей. За заводами пятиэтажки. В некоторых общежития для одиноких, в других служебное жильё для семейных.
Владимир с Аней к семейным относились с натяжкой.
– Целая квартира! – ворчал Травкин, тогда ещё совсем юный. – Детей нет, а квартиру отхапали! Хватило бы комнаты на двоих!
Он и сам хотел бы жить отдельно, но у него как у холостого шансов на квартиру не было вовсе. Это Травкин разнёс по району весть, что Аня беременна. В то время он ухаживал за медсестрой из гинекологии Светочкой, караулил её на крыльце после работы, заходил внутрь, слонялся по коридорам, заглядывал в кабинеты, смущая женщин.
– Это же совсем невозможно! – ругала его Светочка. – Меня из-за тебя уволят. Ну, зачем ты ходишь? Ещё раз придёшь, и я с тобой расстанусь!
Расстались они через два месяца и совсем по другой причине, но Травкин совету внял и в женскую консультацию не заглядывал, но до того сумел углядеть у кабинета УЗИ Аню Залесскую, сложить два и два и возмущённо поделиться с каждым:
– Залесская-то сдурела на старости лет! Рожать решила!
Травкину верили. Одни удивлённо качали головой, другие радовались, что сумела-таки Аня опередить тикающие часики, заскочила в последний вагон. И никто не знал, что Травкин всё перепутал, что не было никакой беременности, а была Вероника Тихвина, которую и ждала в коридоре Аня.
Вероника. Тоненькая и хрупкая словно тростиночка. Её муж погиб пару месяцев назад. Тогда она ещё не знала, что ждёт ребёнка, четвёртого в их семье.
– Я их не подниму, – жаловалась она Ане. – Не смогу.
Аня отговаривала её от аборта. Владимир Николаевич жену не понимал. Она и сама ругала себя за вмешательство в чужую жизнь.
– Неправильно это, – говорила она. – Умом понимаю, а принять не могу. Я как подумаю, что ребёнка убивают…
– Не ребёнка, – поправлял её муж. – Набор клеток, говорят, – добавлял он неуверенно.
– Да, прости. Личное это…
Вероника уехала к родителям в Коломну, связь с ней прервалась, и Залесские так никогда и не узнали, родился ли её четвёртый ребёнок. Вот только эта ситуация сильно повлияла на Аню.
– Знаешь, – говорила она, – а ведь мы могли бы усыновить её ребёнка, когда он родится. У меня есть знакомые в опеке. Вероника бы отказалась, а мы бы взяли.
Она даже порывалась поехать в Коломну, выяснить судьбу женщины, но так никуда и не поехала. Месяц спустя Аня с Владимиром взяли из детского дома пятимесячную малышку Яну. А через полгода Аня умерла от осложнений, вызванных гриппом.
Для Владимира Николаевича так и осталось секретом то, как им удалось сохранить в тайне удочерение. Ведь даже скрывать не пытались. В то время завод, переживший лихие девяностые, нулевые уже не выдержал и обанкротился. Хорошо ещё, что успели перевести служебные квартиры в личную собственность, иначе остались бы без кола и без двора.
В поисках лучшей жизни супруги переехали в Москву, сняли небольшую квартирку, устроились на работу: Аня в школу, Владимир охранником в торговый центр. Не весть что, но Аня утверждала, что стоит только начать и даже в их возрасте возможно добиться многого. Неплохо помогала и сдача квартиры в родном городе.
После смерти жены Владимир Николаевич Москву бросил. Он и прежде считал, что поменял шило на мыло, но жене не перечил: хочется ей да и ладно. После уже не стало смысла куда-то рваться, жить на птичьих правах в чужой квартире, толкаться в шумном метро.
Заводские дома признали аварийными, жильцам выделили квартиры в новых домах. Травкин, получивший взамен своей комнаты комнату в квартире на три семьи, встретил Владимира Николаевича с плохо скрываемой завистью.
– Двушка у вас, конечно! Подсуетились! Вовремя ребёнка заделали! – возмущался он.
В тот день Владимир Николаевич впервые ударил человека. Травкин заверещал, призывая на помощь свидетелей, но стоявшие рядом люди сделали вид, что ничего не видели. Кто-то даже решил, что так ему и надо.
Несколько лет спустя они снова встретились на одном заводе, в одном цеху, и Травкин продолжил негодовать. Он завидовал всему: пенсии, квартире, годовой премии и зарплате. Новому велосипеду Залесского и то завидовал. Ему всё казалось несправедливым и неправильным. Владимир Николаевич уже и внимания на него перестал обращать: жужжит себе над ухом как надоедливая муха да и пусть жужжит. Вреда от него никакого, впрочем как и пользы.
Сегодня за чаем Владимир Николаевич думал о том, что сделанное им может оказаться ошибкой. Нет, он нисколько не жалел о том, что у него есть дочь. Просто мучил один вопрос: что если бы её удочерил кто-то другой? Умнее, моложе, богаче. Маленьких детей охотно берут в семью. Возможно даже иностранцы приглядели бы себе девочку. В любом случае Яна не оказалась бы на той остановке в то время, и прожила бы более счастливую жизнь, чем та, которая есть у неё сейчас.
Нужно было решиться рассказать правду, но больше всего на свете Владимир Николаевич боялся, что дочь его возненавидит.
– Это из-за тебя, – скажет она. – Я стала общаться с теми людьми. Мне сказали, что они мои родственники. Я и поверила. И они поверили. Поверили так сильно, что возложили на меня вину за смерть Ани, считая, что беременность ослабила её организм. А я ездила к ним, пыталась наладить отношения, потому что думала, что мы родные, а на самом деле…
Он так глубоко погрузился в размышления, что не сразу услышал обращённые к нему слова дочери.
– Что? – переспросил он.
– Я спрашиваю, что в чае? Какие фрукты?
– Чай? – он задумался. – Я не помню… правда… может быть, на этикетке…
Он хотел было встать, но дочь его успокоила:
– Ничего страшного. Это неважно.
«Это неважно, – повторил он про себя. – Совсем неважно».
Глава 8
В подъезде отвратительно пахло варёным луком. Виктор не переносил лук ни в каком виде. Макарычев постоянно ест лук. Каждый божий день. Ходит потом, дышит на окружающих, и ему никто ничего не говорит. Потому что Макарычев завкафедрой, но скорее всего из-за того, что ему уже девяносто три. Короткин почти в два раза младше и ему постоянно делают замечания.
– Что за гадость вы курите? – твердит ректор, каждый раз сталкиваясь с ним в коридоре. – От вас за версту несёт табачищем.
– Я не настолько богат, чтобы курить дорогие сигареты, – отвечает Виктор. – Зарплата не позволяет.
– Нормальная у вас зарплата, – заявляет ректор и быстро уходит. Разговоры о доходах подчинённых вызывают у него почти физическую боль. Стоит только поддержать тему, и кто-нибудь непременно вспомнит, сколько этажей в его коттедже и какая машина каждое утро подвозит ректора к воротам института. Незачем тревожить себя и других мыслями о социальном неравенстве.
Лиза тоже любила лук. Ела его как яблоки. Откусывала кусок прямо от луковицы. А в глазах ни слезинки. Находиться рядом было неприятно.
– Это неуважение! – возмущался Виктор. – Бабские причуды!
– Но я же не виновата, что мне хочется, – возражала она.
А кто виноват? Опять он?
Виктор задержал дыхание, приготовившись быстро взбежать на третий этаж, но у почтовых ящиков всё же затормозил, бросил взгляд на свой. Сердце на секунду замерло, а после застучало быстрее. Из щели под дверцей торчал белый уголок конверта.
Он ведь не ждал этого письма? Не ждал. Зачем тогда сказал Юле, чтобы она не прикасалась к этим письмам? Нужно было попросить уничтожать их, не читая. Просто брать и уничтожать. Без его ведома. Она бы жгла их потихоньку, а он и не знал, что они всё ещё приходят.
Виктор потянулся к дверце ящика. Может, оставить его открытым? Тогда письма станут пропадать. Вылетят наружу, а потом их сметёт в мусор уборщица. Нет, эта не сметёт. Положит на место или, что ещё хуже, позвонит в дверь и вернёт прямо в руки.
Виктор достал письмо и не глядя смял в кулаке, решив кинуть его в плетёную корзинку в углу, в которую жильцы выбрасывали назойливые рекламные проспекты и прочую мелочь. Но в последний момент рука дрогнула и отправила бумажный комок в карман куртки.
«Уничтожить», – подумал он. Чтобы никто не узнал, не увидел, не понял, не прочитал, не дай бог. Войти в квартиру, изорвать на мелкие кусочки и в мусорное ведро. Да, так он и сделает!
В прихожей он наткнулся на Юлю. Жена в невообразимой позе закрутилась на полу.
– Йога! – весело пояснила она. – Захотелось попробовать. И знаешь, что-то не очень. Наша старая добрая физкультура куда лучше. Помоги подняться!
– Опять что-то выдумываешь, – проворчал Виктор, помогая жене принять вертикальное положение.
– А ты опять ворчишь!
– Молчу-молчу! – Короткин чмокнул Юлю в раскрасневшуюся щёку.
– Ты в её сторону даже дышать боишься, – заметила Катерина, когда ехала с ним в автобусе. – Слова лишнего не скажешь, а на меня всё вываливаешь. Ты ведь пришёл сегодня, чтобы разрядку получить, попсиховать. Что ж, начинай! Я всё вытерплю! Так?
– Может, мне ему в морду дать? – вместо ответа произнёс Виктор. – Мужу твоему.
– Думаешь, полегчает?
– Тебе точно. Ты же обещала, говорила: вот, девочки вырастут, выйдут замуж и уйду от него. Чего не ушла? Нравится? Не можешь без штанов? Даже если они проспиртованы напрочь?
Виктор отвернулся. Его душила ярость.
– Ты бесишься, потому что сам такой, – спокойно произнесла Катерина. – Не хочешь ничего менять, плывёшь по течению. Да даже не плывёшь, а чахнешь в болоте. Девчонки мои выросли, ты прав. Но и Паша сейчас поспокойней стал. Возраст, наверное. Почти не пьёт. А если и пьёт, то не буянит. Ложится спать, вот и всё. Ты говоришь, уходить. А куда я пойду? К тебе? Да ты же первый взбесишься. Или я. Я тебя готова терпеть порционно, а каждый день не любая психика выдержит. Как тебя только жена выносит?
– А я на неё не дышу! Вот и выносит! – закончил разговор Виктор.
В самом деле, что же их связывает? Юля считает, что судьба. Впервые он столкнулся с ней в деканате, куда пришёл разбираться с расписанием. На расписание Виктору было плевать, но в тот день Михаил Фёдорович озаботился вдруг выяснением семейного положения сотрудников. Завкафедрой буквально клещами вцепился в него, непременно желая узнать, есть ли у того жена и дети. Ответ «нет» старика не удовлетворил, и он с прежней настойчивостью принялся выспрашивать причину. Виктор ни в коем случае не должен стесняться, утверждал он, и если у него есть проблемы по мужской части, то он смело может признаться, ведь Михаил Фёдорович и сам когда-то… на этой фразе Виктор, стоявший у расписания, внезапно осознал, что распределение часов ему очень и очень не нравится и он должен немедленно пойти и разобраться, стукнуть кулаком в деканате иначе ещё немного и он стукнет этим самым кулаком завкафедрой, а старик не железный, развалится.
На месте секретаря сидела молоденькая девчонка: собранные в высокий хвост длинные волосы, тонкие губы и большие, просто огромные тёмно-зелёные глаза. Декан отсутствовал, и девочка, на вид ей было не больше восемнадцати, решила самостоятельно помочь этому высокому неулыбчивому мужчине. Она принялась рыться в лежавших на столе папках, рассыпала по полу бумаги, наклонилась, чтобы собрать их с пола. Поднимаясь, стукнулась головой о столешницу. В конце-концов звонко хлопнула себя по лбу и, ткнув пальцем в монитор, радостно провозгласила:
– Компьютер!
Она бросилась искать бумагу для принтера, но Виктор её остановил. Во-первых, он не понял смысла её действий. Что она хотела распечатать и зачем? Во-вторых, его злость внезапно испарилась.
– Я второй день здесь работаю, – смущённо улыбнулась девчонка и протянула тонкую руку. – Юля.
В деканат с того момента Виктор стал захаживать ежедневно. Вечно какая-то дрянь случалась с расписанием. Михаил Фёдорович кряхтел удивлённо:
– Через голову лезешь, Витя. Мы с тобой вдвоём всё решим. Где надо убавим, где не надо уберём. Зачем тебе деканат?
После, узнав причину, тихонько посмеивался про себя. А однажды перехватил Юлю у входа в корпус и расписал ей все достоинства Виктора, не умолчав впрочем и о недостатках.
Они поженились стремительно, после четырёх месяцев знакомства. Юля считала их встречу судьбой, а от судьбы зачем бегать. А он и сам не мог объяснить, зачем женится. Любовь, как нечто иррациональное по его мнению, объяснений не требовала. Он и сам удивлялся возникшему чувству, но ничего не мог с собой поделать. Будущий тесть и вовсе пребывал в восторге. Он воспитывал дочь без матери и отдавать свою кровиночку абы кому не собирался. Виктор устроил его по всем пунктам: опытный, умный, без пяти минут профессор (кто ж знал, что эти пять минут растянутся на долгие годы), а то что мрачен и ворчлив по мелочам… ну, что ж, и на солнце бывают пятна.
Оглушившее Виктора иррациональное чувство не лишило его прагматичности, и он аккурат во время предложения руки и сердца усадил будущую жену за стол, решив «на берегу» разъяснить ей некоторые подробности будущей семейной жизни. Речь шла об одной, но очень важной для него вещи.
