Нина Климовна и две пожилые сотрудницы музея, если не ошибаюсь, экскурсовод и завхоз, стали убирать чашки, из которых пил Пичугин, в итальянский сервант.
Аркадий Натанович подошел к окну, сильнее раздвинул шторы из плотной ткани – темно-серой с черными узорами, и выглянул во двор. Мягкий крупный снег медленно кружил в воздухе, ложась на каменных львов у крыльца и посаженные полукругом перед окном стриженные можжевельники, позади которых стеной стояли голубые ели.
Причмокнув от восхищения прекрасным видом из окна, режиссер отошел на пару шагов, походил туда-сюда, вставая слева, справа и по центру, после чего наглухо задвинул шторы. Встал возле стола, оттягивая пальцами карманы брюк, насупился, о чем-то с недовольством размышляя, и высказал свое авторитетное мнение:
– Занавески нам не подходят. Мы хотим снимать комедию, а не трагедию древнегреческого эпоса. Вы только посмотрите, какой мрак они наводят, как сильно нагнетают атмосферу. Да если летом на них сядут мухи – сразу же сдохнут от тоски. Сюда нужен веселенький ситец в яркий цветочек. Нина Климовна, у вас тут найдется что-то подобное в запасе, или нам придется гонять шофера в городской магазин? В деревенских домах я видел маленькие и страшненькие занавески в половину, а то и в четверть этого окна.
– Поищем, должны быть. Не в цветочек, но светлые, из тонкого льна, – предложила завхоз. – Схожу за ними.
Она вышла из гостиной и быстро вернулась, неся на вытянутых руках сложенные льняные шторы. Высокий и худощавый главный оператор Сергей помог со стремянкой. Завхоз не доверила ему ответственное занятие и не позволила прикоснуться к раритету. Сама влезла на стремянку и попросила меня придержать край шторы. Решила, что мои руки чище и аккуратнее мужских.
– Надо же! Все-таки одну чашку тюкнули, – Арина сделала неприятное открытие при распаковке завернутого в газеты сервиза.
– У-у-у, бармалеи, – Аркадий Натанович обозвал принесших реквизит мужиков. – Я как чувствовал, что-нибудь да раздолбают. Халтурщики! Из какого места у вас руки растут?
– Здесь отбит маленький кусочек. Можно его приклеить обратно, и с экрана никто не заметит, – оптимистично сказала Тоня, осматривая пострадавшую чашку. – У вас есть клей? – обратилась она к экскурсоводу.
– Пойдем, вместе поищем, – предложила ей старушка. – У тебя глаза молодые, зоркие, а я уже и в очках стала плохо видеть всякую мелочевку.
Клей быстро нашли, и чашку починили быстрее, чем мы с завхозом управились с длинными и широкими шторами для огромных барских окон. В гостиной сразу же стало светлее. Аркадий Натанович был прав, совсем другая атмосфера.
– Вот видите, у Антонины Криворучко, вопреки фамилии, руки просто золотые и растут из нужного места, – режиссер похвалил Тоню. – Сервиз на месте. Больше ничего из тонкого и звонкого не грохнули? – он посмотрел на Арину.
– Фужеры и вазы целы, – доложила помощница.
– Отлично. К обеду все надо разобрать и приступить к съемкам, – Аркадий Натанович еще раз осмотрел гостиную хозяйским взглядом и заметил то, на что никто из нас не обратил внимания.
– А вон там что за картина? Почему она поставлена лицом к стене, как двоечник в угол? В чем провинился портрет или пейзаж?
– Понимаю, это странно звучит в наши дни бурного развития науки и техники, – я не думала, что Нина Климовна способна так понизить голос, он у нее изменился до неузнаваемости и полушепот прозвучал зловеще. – Картина проклята.
– Ну вы даете, дамы! – хохотнул оператор Сергей. – Можно подумать, вы сами живете во времена вашего обожаемого Льва Федоровича.
– Федора Леонидовича, – обиженно поправила Нина Климовна.
Сергей махнул рукой – дескать, какая разница, он все равно книг Пичугина не читал и читать не собирался. Благо их не включили в обязательную школьную программу, оставили на внеклассное чтение.
– Кроме шуток, – прошипела экскурсовод, ссутулившись и приложив палец к губам. – Портрет первого хозяина усадьбы, графа Кирилла Безымяннова, на самом деле проклят. Хотите верьте, хотите нет, а мы здесь не первый день работаем и всякое повидали. И вынести его нельзя из гостиного зала, сразу же сами собой начинают двери хлопать и стол подпрыгивать. И если повесить на стену, тут и подавно невесть чего пойдет твориться. То рояль заиграет старинную мелодию, заунывную и жуткую, аж за душу берет. То ни с того ни с сего ветер в закрытом помещении разгуляется такой, что занавески посрывает. А в последний раз, когда Ниночка еще не была директором, только сюда поступила по распределению, при добром старике Иван Иваныче, земля ему пухом, не помню, кто из тех, кого сейчас тут нет, повесил портрет графа над комодом. И что вы думаете, гости дорогие? В тот же день люстра грохнулась. Наше счастье, что упала прямиком на диван и не разбилась. На голову никому не свалилась – тоже хорошо.
– Я – человек не суеверный, и вам не советую маяться морально устаревшей ерундой, – усмехнулся Аркадий Натанович. – По мне, во всех погромах в усадьбе виноваты самые обыкновенные сквозняки. Бывает, форточки закрыты, а в рамы так содит… Жуть!
Он бесстрашно взялся за рамку портрета и повернул давно почившего графа лицом к собравшимся в кружок любопытным гостям усадьбы.
Я ожидала увидеть напудренного старика, и потому очень удивилась, когда с портрета на меня, совсем как живой человек, посмотрел красивый блондин. Граф Безымяннов не выглядел старше тридцати лет. У него были мужественные черты лица, длинные светлые волосы, собранные в хвост, и необычайно яркие зеленые глаза, в которых будто бы отражались солнечные блики.
– Повесим над комодом вместо этой хилой облезлой елки, – Аркадий Натанович критически отозвался о мрачном осеннем пейзаже, занимающем единственный гвоздь на стене. – Ваш мистический граф создает эффектный кадр и прекрасно дополняет нужную нам атмосферу романтики и девичьих воздыханий.
– Напрасно вы нам не верите, – сокрушенно покачала головой Нина Климовна. – Плохой он был человек. Много зла сотворил. Недолго прожил и сгинул как поганая скотина. Поговаривали, что утонул в болоте.
– Значит, туда ему и дорога, нехорошему человеку, – Аркадий Натанович сам взялся разместить портрет на видное место, потому что дамы из музейного коллектива побоялись к нему притронуться. – А картина еще сослужит нам добрую службу.
– Но люстра… – Нина Климовна с ужасом посмотрела на медного гиганта с фарфоровыми плафонами.
– Не переживайте, наш монтажник ее дополнительно укрепит, и больше она не упадет, – Аркадий Натанович выровнял повешенную на гвоздь картину и отошел полюбоваться. – Художник был талантливый. Граф прямо как живой смотрит.
– Он и есть живой мертвец, – сипло проскрипела экскурсовод. – Напрасно вы его потревожили. Ждите происшествий.
Нина Климовна шикнула на нее, запрещая болтать лишнее и тем самым позориться перед важными столичными гостями.
Разговор о мистике был окончен. Музейные дамы поняли, что спорить с режиссером бесполезно, и сменили тему.
Час мы потратили на подготовку гостиной. Нам повезло, что в особняке обнаружилась настоящая гримерная, где миниатюрная белокурая мастерица Лидочка помогла мне перевоплотиться в трепетную барышню. Сердце у меня и правда трепетало, то ли от волнительного предвкушения “выхода на сцену”, то ли на него так действовал тесный корсет, в котором было немножко трудно дышать.
Мы с Тоней отыграли простенькую сцену разговора двух подруг за вышиванием цветов. Весело и беззаботно болтали про ухажеров, вещие сны и заветные мечты. Парни в съемках не участвовали. Старого лакея играл заслуженный артист Прохор Афанасьев, он еще в немом кино снимался, и мы обе поневоле робели под его внимательным взглядом строгого надсмотрщика. Боялись, что заметит малейшую фальшь или просечет ошибку в реплике. Он ходил по гостиной из угла в угол и говорил сам с собой. По-стариковски ворчал, сетуя на легкомысленную молодежь. Ни к чему не придрался после окончания съемок первого усадебного куска, и от этого Тоня была готова плясать от счастья. А я… На меня напали странные мысли. Все мне казалось, что на меня смотрит не восьмидесятилетний заслуженный артист, а молодой аристократ с портрета.
После окончания нашего рабочего дня Тоня куда-то упорхнула со своим Филечкой, а меня взялся проводить Карен. Мы шли рядом, но не под ручку как влюбленная пара, и молчали. Я продолжала витать в странных мыслях, и парень это заметил.
– О чем задумалась? Не волнуйся. Все прошло у вас отлично! Ты выглядела и вела себя… как настоящая княжна Бекасова. Даже я бы поверил, не будь с тобой знаком.
– Пообещай, что не начнешь надо мной смеяться и обвинять в нелепой склонности к мистике, – мне захотелось для надежности взять с него слово.
– Честное комсомольское, – Карен заинтригованно улыбнулся.
– Я все думаю о том блондине, – призналась, смущенно глядя в его красивые темные глаза. – Вот представляешь, не выходит он у меня из головы.
– Что за блондин? – Карен в тот же миг посерьезнел.
Решил, что у него появился соперник и, наверное, начал в мыслях перебирать всех парней и мужчин постарше из приехавшей с нами толпы народу, кого можно назвать светловолосым.
– И зачем о нем так много думать? – с нарочитым удивлением спросил он, перебрав всех кандидатов и, должно быть, не обнаружив среди них никого более-менее достойного моей руки. – Еще мне интересно, Зин, ты разве что-то имеешь против брюнетов?
– Нет, ничего, – я приняла его намек.
– Лично я считаю, что брюнеты намного интереснее, – Карен гордо выпятил грудь, как настоящий гусар. – Они выглядят представительнее. А блондин – это так себе, моль бледная. Представь его рядом с брюнетом, и сразу поймешь, кто из них краше.
– Я думаю вовсе не о красоте ребят. Мне интересно узнать, что на самом деле могло случиться с графом Безымянновым, – объяснила я. – Верится с трудом, что вправду он утонул в болоте? Зачем бы разнаряженного джентльмена понесло в гиблые топи? А если бы он пошел охотиться на уток или вальдшнепов, то почему его не вытащили слуги?
– Нашла о ком думать! Может, слуги его и утопили! – громко сказал Карен с затаенным облегчением, думая, наверное: “Ух, пронесло”.
– Все может быть, – согласилась я.
– Ты сама слышала, он был плохим человеком, – напомнил парень. – Злобным эксплуататором. Кем-то вроде прославившейся зверствами Салтычихи, только мужского пола. Если граф бил и пытал крепостных крестьян, то за что им его любить и оберегать? Ничего удивительного в том, что несчастные угнетенные трудяги от него избавились при первом удобном случае. А чтобы избежать суда и не пойти всей деревней на каторгу, они сговорились наврать следствию, что граф сам утонул в болоте. Складно получается, правда ведь?
– Правда, – я согласилась, что крестьяне действительно могли жестоко отомстить злому барину-самодуру. – Только мне все равно непонятно, почему загорелая бабулька, которая ведет экскурсии, когда в музее нет Нины Климовны, назвала его живым мертвецом.
– Чего только не придумают бабки-фантазерки от скуки на старости лет, – воскликнул Карен, хитренько улыбнувшись. – Больше их слушай! У них рояль сам играет, без музыканта, и стол со стульями пляшут под музыку.
– Может, они нарочно нагоняют интригу, как в кино, – я, словно в детективе, разоблачила коварный план Нины Климовны. – Хотят, чтобы мы вернулись в Москву и там рассказали всем друзьям и знакомым о мистике в старинной усадьбе. Думают, мы приведем к ним новых посетителей музея.
– Точно, – с удовольствием подхватил Карен. – Так что, давай, Зин, поскорей забывай всяких посторонних блондинов. Давно почивших и никому не интересных, кроме занудных музейных бабок, которые сами как раритеты. Заскорузли от скукотищи, в которой они здесь годами сидят и не видят ярких огней столицы.
Карен проводил меня до крыльца дома Ивана Федосеевича. Очень не хотел оставаться за порогом, но я быстренько ускользнула от него с мороза в уютное тепло.
Спрятавшись за плотно закрытой дверью, вся раскраснелась от переживаний, и не могла понять – что это на меня нашло. Что за бурная волна внезапно накатила, откуда она взялась?
Не любовь ли снова пожаловала в гости? Ее мне только не хватало в ответственный момент, когда на кону стоят мои успехи в работе и все, что от них зависит в дальнейшей жизни. Я не могу разрушить свое будущее ради эфемерных чувств, которые сегодня кипят и будоражат сердечко, а завтра все остыло и след простыл того, кому они были посвящены и адресованы.
Понять бы еще, кто меня так встревожил… Карен? Мы с ним не первый раз ходим рядом и говорим. Что изменилось со дня нашего знакомства? И знать бы, почему, стоит мне закрыть глаза, так сразу же передо мной встает загадочный блондин с портрета. В рост, а не по плечи, как его нарисовал художник на картине из усадьбы. Живой и дышащий, хотя прекрасно понимаю, что он умер больше чем сотню лет назад. Настолько я еще не потеряла разум, чтобы забыть исторический факт.
Быть такого не может, чтобы покойник вызывал живые чувства! Совсем я в мыслях запуталась!
Карен прав, надо выкинуть музейные байки из головы. Правды в них нет. И в наши дни любят приукрашивать страшненьких людей для фотографий в газету. Доярку – ударницу по надоям так размалюют, что станет краше известной молодой певички. Что говорить о временах, когда простой народ боялся самовластных буржуев. Может, был тот граф-блондин страшнее огородного пугала.
Я занялась готовкой. Думала, что свидание с крупой, солью и деревенскими пряностями, насушенными с лета, отвлечет от лишних мыслей и развеет ненужные чувства. Но, перебирая грязное пшено, в котором чего только не попадалось: от колючего овсюга до мелких камешков, я продолжала вспоминать молодого мужчину с портрета. Все мне казалось, будто красивый блондин с непривычно длинными для советского человека волосами не только вполне себе жив, но и ходит где-то рядом. Я словно чувствовала его… Раз даже приоткрыла занавеску и выглянула во двор. Почудилось, что он стоит под окном и смотрит на меня в щель между застиранными пестрыми тряпицами на протянутой вместо карниза веревочке.
Так бы с ума не сойти… Надо вспомнить забавные юморески, сценки из комедий для настроения.
Я стала тихо напевать, укрощая пшенную кашу, которая норовила убежать из кастрюли. После удобной газовой плиты с четырьмя конфорками мне было нелегко приспособиться к настоящему очагу, который словно пришел из времен властвования графа Безымянного в здешних краях. Я обожгла правую руку – ладонь и два пальца, и очень испугалась, что ожог будет долго болеть.
У княжны Бекасовой нежные ручки, за нее слуги делают всю работу по дому. Закрасить кожу можно, если останется темное пятно, но как мне держать веер, пяльцы и иглу? Со свечкой в церкви я завтра должна справиться. А послезавтра меня ждет тройка рысаков. По сценарию княжна убегает на свидание, обманув старенького кучера. Придется взять в руки поводья.
Кашу я не смогла дальше помешивать. Промывая из ковшика место ожога, я все-таки упустила ее. Молочная пшенка пролилась на дровяную плиту.
Иван Федосеевич пришел вовремя, стал моим спасителем от проделок неукротимой каши.
– Что ж ты так ее раскочегарила? – сняв лохматую ушанку, хозяин дома почесал бороду. – Надо было вполовину меньше кидать, – он открыл растопку и зажмурился от дохнувшего на него жара, – и не большие дровишки, а самые маленькие щепки и чурочки.
– Простите, Иван Федосеевич, это с непривычки, – я подула на обожженную ладонь. – В городе у нас газификация.
– Ай, ладно, чего ворчать на городскую молодежь? – старик распрямился, придерживаясь за поясницу. – Старшая внучка моя тоже как приедет – одни происшествия. То палец воротами хлева прищемит, то петух ее поклюет. Младшенькую внучку я даже не пускаю в такие опасные места. А к печке с плитой строго-настрого ей запрещаю подходить. Грожу, мол, не получишь ты конфет от деда Вани, ежели не будешь слушаться.
Он составил кастрюлю с очага остывать и подошел ко мне, взял за руку жесткими цепкими пальцами.
– А ну, дай посмотреть. Ай, батюшки, уже волдыри вздулись, – старик поцокал языком, сокрушенно качая головой. – Ну не горюй. Все пройдет. Хороший старинный рецепт оставила прабабка, она мне в детстве царапины, гнойники, всякую мелкую дрянь лечила особой мазью. Погоди, я вспомню, куда дел мазь: положил в шкафчик или для холода оставил в погребе.
Иван Федосеевич ушел с кухни и быстро вернулся с открытой маленькой баночкой, в ней была светлая желто-зеленая мазь. Пахла она приятно.
– На травах и меду, без химии, – старик густо замазал ожоги. – Присядь, пусть застывает.
Он пододвинул ко мне стул, и я села, положив обожженную руку на колено ладонью вверх. Мазь холодила кожу, облегчая боль.
Скоро пришла Тоня. Она вместе со мной расстроилась по поводу маленькой, но очень несвоевременной неприятности.
Иван Федосеевич разложил кашу по тарелкам. Пшенка слегка подгорела и стала немного жесткой, но, к счастью, получилась съедобной.
Я старалась приспособиться есть левой рукой. Это было непросто. Пару раз я чуть не пронесла мимо рта ложку и не обляпалась.
За ужином хозяин дома рассказывал истории из своей жизни, поведал нам об опасных приключениях, когда они с другом Никифором партизанили в годы войны.
К нам на огонек заглянули ребята. Вошли в открытую дверь без стука, чем вызвали недовольство хозяина.
Я сложила руки на коленях, прикрыла обожженную здоровой, чтобы не расстраивать друзей и не давать повода для долгих ночных разговоров о том, что делать на съемках с нашей маленькой проблемой.
– А чего вы сюда захаживаете на ночь глядя, ась? – сердито заворчал Иван Федосеевич. – Повадились таким макаром к девчатам заруливать! Стыдно, товарищи комсомольцы. Неприлично себя ведете.
– А может, это мы к вам, Иван Федосеич, в гости пришли? – улыбнулся Карен. – Хотим перед сном послушать ваши стариковские басни.
– Ваш голос был слышен с улицы, и нам стало интересно, – поддержал Филипп.
– Я вам не Крылов, чтобы басни-то сочинять, – старик взмахнул морщинистой рукой, покрытой темными возрастными пятнами. – А что на моей памяти бывало, да чего мои бабки с дедами сказывали, то поведаю. Так и быть, присаживайтесь поближе к печке. Она у нас как раз хорошо натоплена сухими дровишками.
– Иван Федосеевич, а вспомните-ка, не рассказывали ли ваши бабушки и дедушки про графа Кирилла Безымяннова, – наклонившись к старику, я нечаянно сжала обожженную руку и стиснула зубы, затаивая боль. – Может, вы что-нибудь о нем знаете и нам расскажете?
Все-таки я не сдержала неистово гложущее меня любопытство. Использовала возможность побольше узнать о таинственном блондине с портрета.
– Да, много всякого я слыхал об этом кровопивце, – с ненавистью в голосе ответил Иван Федосеевич. – Предки мои ходили у него в крепостных. Чудом уцелели. Повезло им, горемычным.
– Кровопийце? – удивленно повторил Филипп.
– А разве вам в усадьбе про него не рассказали? – Иван Федосеевич покрутился, не поднимаясь со стула, внимательно посмотрел на каждого из столичных гостей. – Всем у нас давненько известно, что упырь он был самый настоящий. Говоря по-современному, вампир.
– Ну вы даете! – Карен посмотрел на меня с упреком – мол, лучше бы не спрашивала старика про графа, дернуло же тебя за язык. – То привидения, то вампиры. Весело вы тут живете!
Он рассмеялся и переглянулся с другом. Филипп выглядел ошарашенным, не знал, что сказать, хотя среди нас он был самым начитанным и выписывал научные журналы.
– Напрасно смеетесь, молодой человек! – Иван Федосеевич поднял вверх указательный палец. – Думаете, все это выдумки, а я отвечу – ничего подобного. Чистейшая правда.
– Еще скажите, что у вас есть доказательства, – Карен подавил смешок из вежливости, но уступать в споре не собирался.
– Барин этот живою кровью питался. Много народу загубил, – старик горестно вздохнул. – Не одной деревней владел, и везде от него был страшный мор народа и скота.
– Так может, во всем виновата эпидемия, и ваш граф был совсем ни при чем, просто ему повезло родиться с крепким иммунитетом, – предположил Филипп. – В те времена дела с медициной обстояли не лучшим образом. В городах не хватало врачей, и на селе редко где работал фельдшер.
– Не бывало в моих родных краях никаких эпидемий, – с уверенностью возразил Иван Федосеевич. – О них делали пометки в губернских документах и врачей присылали брать анализы.
– Мало ли кто что мог напутать в документах или неправильно записать, – Филипп не принял аргумент старика.
– Моя прабабка не врала, – Иван Федосеевич оскорбленно повысил голос. – От нее за всю жизнь ложного слова никто не услышал. А она собственными глазами видела из окна избы, что барин ходил ночами по деревне и глаза у него во тьме светились, точно у кота.
– А если граф таким образом выгуливал кота? – Карен посмотрел на левое плечо и смахнул не растаявший комочек снега. – Допустим, кот сидел у него на плечах, и ваша прабабка видела его глаза, а не хозяина. К примеру, кот моей мамы боится выходить на улицу. Когда она открывает дверь, он сразу залезает ей на плечи и сидит, как воротник.
– Это у вас в городе могут жить трусливые коты, – сказал Иван Федосеевич. – А наши, деревенские, они закаленные. В голодные времена только на мышах выживали. Не стал бы граф таскаться со своим котом ночью по деревне. Что за глупость вы придумали?
– Не большую глупость, чем вы, – прошептал Карен очень тихо, чтобы старик не расслышал, а потом сказал громче, наматывая шарф. – При всем уважении к старшим, антинаучные дискуссии не для нас, комсомольцев, на отлично сдавших теории атеизма и материализма. Мы взрослые люди и не верим в сказки.
– Пожалуй, вы правы, что-то мы припозднились, – Филипп тоже засобирался. – Лучше нам пойти обратно в дом Гудейкиных, пока там не уложили спать маленьких детей и не объявили тихий час. До свидания!
Парни ушли, и мы с Тоней разбрелись по своим комнатам. Иван Федосеевич не стал ночевать у Аграфены Гавриловны, прикорнул на лавке возле печки.
