Алекса Гранд "Контракт на гордость"

– Сань, а где Глеб? – вездесущая Олечка достает меня и здесь, приковывая внимание собравшихся к моей скромной персоне и усаживаясь рядом на свободный стул. Ее щеки разрумянились, волосы растрепались, а глаза сияют пьяным голодным блеском, который я распознаю за версту и на всякий случай просчитываю возможные пути отступления. Потому что поездка домой к нетрезвой однокласснице, как и ночевка непонятно где в мои планы не входит.

– Без понятия, Митина, – сообщая спокойно, двумя пальцами катая стакан по барной стойке и думая, что завтра надо пораньше встать и заскочить к Григоричу на тренировку.

– Да брось, вы же были не разлей вода, – Ольга пытается прильнуть щекой к моему плечу и разочарованно вздыхает, когда я сую ей в руки виски с колой и отодвигаю чужой стул на безопасное от себя расстояние.

– Ты б еще вспомнила, как мы в песочнице куличики лепили, – фыркаю равнодушно, удерживая бесстрастную маску на лице и не подавая вида, что от разговоров о бывшем друге противно царапает по ребрам.

– И Маринки нет, – от необходимости продолжать неприятную тему меня избавляет мобильный, мигнувший голубоватым светом и доставивший послание от Лизы.

«Саш, я взяла билет на самолет. Завтра».

Зная Истомину, врезающееся под дых сообщение может подразумевать любую локацию, начиная от Камчатки, заканчивая Гондурасом. Тем более, что я и сам не прочь свалить как минимум на неделю из города, чтобы разобраться с тем, что мы с Лизкой натворили.

«Куда?»

В ожидании Лизиного ответа время останавливается, убирая назойливую Митину и обсуждающих третью беременность Сидоровой одноклассников на второй план. Я одним махом опустошаю стакан с соком и напряженно гипнотизирую экран телефона, пытаясь избавиться от липкой паутины волнения.

«Переезжаю в Москву. К отцу».

Я могу поклясться, что внутри у меня что-то хрустит и становится труднее дышать. И пока я борюсь с внутренними демонами, пальцы быстро выводят и отправляют сухое бездушное.

«Ок».

Молчание Истоминой вкупе с не затыкающейся Ольгой, решившей выложить все последние сплетни, напрягает, так что я по-английски сваливаю из бара. И, минуя подсвеченные огнями витрины магазинов, достаю из внутреннего кармана куртки пачку сигарет. Жадно затягиваюсь, глотая терпкий горьковатый дым, и не подозреваю, что Лиза сейчас сидит в темноте на кровати, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, и до крови прикусывает нижнюю губу.

Утро я встречаю в боксерском клубе, ставшим для меня чуть ли не первым домом. Я неторопливо потягиваюсь, смахивая с себя остатки сна, и ныряю на ринг. Мое тело исправно выполняет отточенные до автоматизма движения, только с защитой сегодня полный швах. Мне никак не удается сосредоточиться и, когда в десятый раз прилетает лапой по затылку, Вронский останавливает бой.

– Разобранный весь Сашка! – сетует Григорич, пропуская меня вперед и прикрывая за нами дверь в тесную каморку, где хранятся многочисленные кубки и медали, заработанные его воспитанниками. – Где мыслями витаешь?

– Лиза уезжает, – выдавливаю нехотя и прислоняюсь спиной к шкафу с инвентарем, скрещивая на груди руки с взбугрившимися венами.

– Когда рейс? – вроде бы равнодушно осведомляется тренер, переставляя рамку с фотографией так, что теперь мне хорошо виден старый снимок, запечатлевший нас с Лизой после моей победы на городских соревнованиях.

– В двенадцать, – я нервно щелкаю костяшками, ощущая, как внутри сильнее сжимается невидимая глазу пружина, и нащупываю в кармане мобильник.

– И даже не проводишь девочку? – стоит только Вронскому вскинуть лохматую бровь и задать простой вопрос, как пружина с грохотом распрямляется, выталкивая меня из кабинета.

Спустя каких-то минут двадцать такси подъезжает к зданию аэропорта, и я на всех парах вваливаюсь в зал ожидания, пытаясь отыскать хрупкую фигурку подруги. Одинокая, Елизавета стоит в самом центре, вцепившись тонкими пальцами в воротник свободного черного худи с большим капюшоном. Люди с негромкими ругательствами огибают застывшую на месте девушку и спешат дальше: кто за газетой с кроссвордами, кто за минералкой, а кто-то – в объятья близкого человека.

– Лиз, – я протискиваюсь сквозь толпу, задевая молодого человека в нелепой желтой фуражке, встаю напротив Истоминой, и рассматриваю свои ладони, не зная, куда их деть.

– Да? – отрывисто бросает девушка, поправив небольшую спортивную сумку, грозящую сползти с ее острого плеча и с глухим стуком удариться о пол.

– Теплые вещи взяла? Обещают похолодание, – брюнетка коротко кивает, крепко стиснув зубы, и хватается за горловину как будто сделавшейся ей тесной кофты. Ее губы белеют, а синева под глазами отчетливо выдает бессонную ночь, отчего совесть начинает грызть меня все сильнее. – Лиз, я не имею права тебя привязывать. Я никогда не смогу дать тебе то, что ты заслуживаешь. Понимаешь…

– Не надо, Саш! – Истомина резко меня обрывает, тряхнув головой, и явно прощается с тлеющей надеждой, смаргивая застывшие на длинных пушистых ресницах слезы. Грустно, вымученно улыбается и еле слышно бормочет: – я понимаю.

Поставив точку в нашем разговоре, Лиза порывисто устремляется к багажной ленте, дрожащими пальцами цепляясь за ремень сумки, как за спасательный круг. Протягивает паспорт хмурой блондинке в форменной рубашке, и, возможно, еще верит в то, что я ее остановлю и не дам улететь.

Но я убежден, что Истоминой будет без меня лучше, поэтому упрямо молчу, плотно стиснув зубы. Несмотря на то что реальность острыми осколками впивается в бок, а каменное сердце начинает кровоточить.

Мой вечер заканчивается у входа в боксерский клуб, где я терпеливо жду, пока Вронский выйдет на крыльцо после тренировки. Мальчишки прощаются с тренером, неторопливо расходятся, и только после этого я достаю из сумки початую бутыль коньяка, неуверенно спрашивая.

– Выпьешь со мной, Григорич? – о негативном отношении тренера к спиртному знают все, поэтому я испытываю неловкость, мнусь и оправдываюсь: – правда, надо.

– Надо – значит, надо, – на удивление покладисто соглашается Вронский, по-отечески потрепав меня за щеку, и приглашает в свою старенькую белую волгу: – поехали ко мне.

Пьем мы одинаково, только я надираюсь после шестой рюмки и пускаюсь в бессвязное повествование о том, как Лизавета писала мне письма в армию. Я отключаюсь прямо за столом около двух ночи, и Григорич перетаскивает меня на диван в небольшую гостиную, заботливо накрыв уютным пледом в красно-коричневую клетку.

Так начинается моя жизнь без Лизы.

Глава 6

Лиза

Ты и вправду ничего не знаешь о девушках.

Им нужно самое лучшее – или ничего.

(с) «Жена башмачника»,

Адриана Трижиани.

Сколько раз я представляла этот день, когда после долгой разлуки столкнусь с Сашкой и продемонстрирую ему дорогущее обручальное кольцо. Он обязательно задаст вопрос, вместо ответа на который я легкомысленно улыбнусь, беспечно передерну плечами и только потом пущусь описывать все достоинства своего избранника.

«Дура ты, Истомина», – думаю с грустью, пока Волков рассматривает что-то в большом окне высотой во всю стену.

«Что кому доказать хотела? Его задеть?» – и если еще пару дней назад я планировала триумфальное возвращение домой под звук фанфар, то сейчас ожидания растекаются отвратительной грязной кляксой, полоснув ножом по сердцу и ударив под дых.

От давящей тишины становится трудно дышать, ну а непроницаемая маска, застывшая на лице у резко развернувшегося ко мне Сашки, так и вовсе вгоняет в ступор. Недвусмысленно намекая, что хозяин фирмы вот-вот пожелает мне катиться колбаской по Малой Спасской. Или, чего хуже, жариться в аду в котле у чертей.

Однако то ли хваленая женская интуиция сбоит, то ли Волков надо мной потешается, потому что спустя пять минут моих душевных терзаний он широко улыбается и вполне дружелюбно интересуется.

– И кто этот счастливчик? – я окидываю Сашку долгим оценивающим взглядом и очень хочу найти в нем хоть что-то отдаленно напоминающее ревность, но собеседник расслабленно складывает подбородок на сцепленных в замок пальцах и спокойно на меня взирает.

– Алик Меньшов, – вопреки моим ожиданиям, известное имя ничего не значит для Александра, поэтому приходится уточнять: – тот самый продюсер.

– Серьезно? Он в столице, ты здесь? Странные у тебя представления о семейной жизни, Истомина, – мягкий бархатный голос насквозь пропитан скепсисом, который я, если уж быть до конца честной, полностью разделяю.

– Да, брось, Саш, два часа на самолете. Не дольше, чем с одного конца Москвы на другой, – я стараюсь казаться рассудительной, излагаю доводы и сама в них не верю, подтягивая колени к груди и пачкая пыльной подошвой балеток обивку дорогого кресла.

– А дорога в аэропорт? Регистрация? У него там кастинги, съемки, у тебя – ремонт, стройка, – Волков жестко меня перебивает и озвучивает не слишком приятные вещи, которые по идее должны обидеть нормальную влюбленную девушку.

Только вот ни я, ни мои отношения с Аликом никогда не были нормальными, поэтому я нагло изучаю пульсирующую жилку у Сашкиного виска и сосредоточенно облизываю обветренные по прилету губы.

– На самом деле, Алик не верит, что я настроена серьезно. Говорит, надоест тебе эта провинция, наиграешься и вернешься, – да, вся богема смотрела на меня как на умалишенную, а сестра Меньшова так и вовсе посоветовала первоклассного психиатра, однако меня переезд устраивал в полной мере, и менять принятое решение я не собираюсь.

– А ты?

– А я хочу, чтобы у меня все получилось здесь. Без папиных советов и связей, – сейчас, когда первое волнение от нашей встречи схлынуло, я могу смотреть на Сашу прямо. Не пряча глаза и не испытывая ощущения, что вернулась в те времена, когда мы только познакомились: мне было четырнадцать, и я совсем не умела врать.

– Значит, будем сотрудничать, Лиса-Алиса. Плодотворно и долго, – Волков улыбается краешком губ, ставя заковыристую размашистую подпись на белом листе. И подчеркнуто небрежно добавляет: – у нас ведь раньше это неплохо получалось.

И если я думала, что новизна ощущений истерлась, а неловкость осталась позади, то я сильно ошибалась. Кровь приливает к щекам, а из легких будто выкачали весь воздух. И я абсолютно не знаю, что говорить, как реагировать и как стереть дурацкий румянец с лица.

– Александр Владимирович, извините, – я рада тому, что могу не продолжать приобретающий опасные оттенки разговор, и почти готова расцеловать мнущуюся на пороге секретаршу, деловито докладывающую Саше: – там вас инспектор из пожарки заждался. И от пятой чашки кофе он отказался.

– Лиз, извини, проверка. Мы с тобой обязательно все детали обсудим позже.

– Не извиняйся, – с видимым облегчением я выпрыгиваю из кресла и машу ему на прощание, следуя за Митиной и ощущая знакомое электрическое покалывание в районе поясницы.

Кабинет остается далеко позади, лифт медленно и бесшумно спускается вниз, мысли путаются, эмоции переполняют и вновь просыпается зверский аппетит. Намекающий, что калорий во время нашей душевной беседы я сожгла не один десяток и было бы неплохо их восполнить. Т

ак что расположившийся на первом этаже ресторанный дворик подворачивается весьма кстати. С удобными маленькими столиками, плетеными креслами и небольшим фонтаном он так и манит затеряться здесь на часок-другой.

– Добрый день, определились с заказом? – стоит мне только оторваться от меню, как рядом появляется высокий и очень худой официант. Как две капли воды похожий на небезызвестного Антошку из советского мультфильма: непослушные густые рыжие волосы, россыпь веснушек и небольшая щербинка между передними зубами. А еще открытая заразительная улыбка, на которую невозможно не ответить.

– Зеленый чай с жасмином. Греческий. И два шарика клубничного мороженого, – я окончательно расслабляюсь, вытягиваю ноги и ерошу непривычно короткие волосы. Прикидывая, что бабулиной квартире не помешал бы ремонт, а мне – сон и загар.

И совершенно не подозреваю, что к обеду первого дня в Краснодаре уже успела обзавестись заклятым врагом в лице Анжелики. Лелеющей далеко идущие матримониальные планы на Александра и распознавшей во мне серьезную угрозу их воплощению.

Глава 7

Лиза

Эти чувства из прошлого иногда ко мне

Возвращаются. Вместе с тогдашним

шумом дождя, тогдашним запахом ветра…

(с) «Дэнс, дэнс, дэнс», Харуки Мураками.

Несмотря на долгое отсутствие в городе, я не горю желанием ворошить старые связи, сообщать знакомым о возвращении или организовывать встречу выпускников. Потому что будни в школе помнятся как эдакое подобие цирка уродцев, который одним оставил комплексы и паранойю, в других развил манию величия, ну а мне окончательно испортил и без того не ангельский характер.

Я неспешно иду по прогулочному проспекту, подставляю лицо мягким лучам осеннего солнца и радуюсь, что в кои-то веки не нужно никуда торопиться. Не нужно бежать с переговоров на склад, не нужно проводить планерку и можно посвятить день самой себе. Зайти в ближайший к дому гипермаркет, купить продуктов и приготовить пасту с морепродуктами. Или затеять уборку в квартире, где долгое время никто не жил. А можно и вовсе завалиться на диван с ведром попкорна и целый день залипать на мужественного Генри Кавилла в «Ведьмаке».

Стремление навести чистоту, в конечном итоге, все-таки побеждает лень, и я начинаю педантично избавляться от накопившейся пыли. Попутно любовно поглаживая корешки книг обширной бабулиной библиотеки и переставляя в сервант фигурки слонов, которых когда-то коллекционировал отец. Разных цветов и размеров, из дерева, оникса, фарфора, они смотрят на меня своими глазами-бусинами и словно обещают, что все обязательно будет хорошо.

Спустя полчаса я окончательно обретаю равновесие и недоумеваю, почему так всполошилась из-за Волкова. Да, он по-прежнему невероятно, чертовски притягателен, еще шире раздался в плечах и явно не брезгует спортзалом. Только к почти полным двадцати восьми годам мне давно пора научиться следовать доводам разума, а не идти на поводу у шалящих гормонов. Тем более, что Сашка уж точно не создан для семейной жизни.

Авгиевы конюшни вычищены, за окном темнеет, и мне почти удается убедить себя в том, что Волков ничем не выделяется среди сотен других мужчин. И озорная ямочка на левой щеке не дает ему перед ними никакого преимущества, а темно-карие с золотистыми крапинками глаза не обладают гипнотической способностью смотреть прямо в душу.

Я вытираю пот со лба и скатываюсь со стремянки, вслушиваясь в трель дверного звонка и не заботясь о внешнем виде. Наверное, Зинаида Петровна заскучала за просмотром русского сериала. Соседка по лестничной клетке была очень дружна с моей бабушкой, так что по приезду я не могла не заскочить в квартиру напротив и не порадовать пожилую женщину рассказами о столице и ее любимым «Наполеоном».

Я открываю дверь, да так и застываю на месте. Потому что на пороге стоит Сашка, и мне сразу же становится неловко и за растянутую темно-бирюзовую футболку, и за короткие домашние шорты, и за небрежно собранные в пучок волосы. Правда, он этого как будто не замечает, скользя взглядом по моему подбородку вниз.

– Ты забыла, – с договором в руках, он протискивается внутрь и сообщает с виноватой улыбкой: – а я проголодался. Собирайся.

Я сдаюсь без боя, потому что у меня нет ни единого шанса отказать Волкову, который всегда с легкостью очаровывал лиц женского пола. Начиная от капризной пятилетней сестры Глеба, заканчивая непримиримой бабушкой Полей из соседнего двора. Так что я останавливаю выбор на стильном черном платье с тонкими бретельками и глубоким треугольным вырезом. И быстро наношу естественный макияж, чуть тронув губы бежевым блеском.

Мы направляемся в тихое уютное место, где практически нет посетителей, и я эгоистично надеюсь не встретить здесь знакомых. Саша помогает мне снять куртку, придвигаясь чуть ближе, чем необходимо, и опаляет мятным дыханием мою оголенную шею. Он не затягивает этот интимный момент и практически сразу отстраняется, только мои щеки все равно пылают, выдавая смущение с головой.

– Волков, завязывай. Я все твои уловки еще со школы знаю, – мягко журю его, опускаясь на отставленный для меня стул и не слышно выдыхаю, пока успокаивается ускорившийся чуть ли не в два раза пульс.

– Зачем? Тебе же нравилось, – он задает резонный вопрос, а я не успеваю на это ничего возразить, потому что за спиной раздается пронзительный визг, разбивающий наше уединение.

– Лизка? Истомина?! Ты что ли? – я нехотя оборачиваюсь, наблюдая за тем, как бывшая одноклассница, облаченная в униформу официантки, отлепляется от барной стойки и фланирует к нам с подносом.

– Здравствуй, Лена, – я приветствую Смолину нейтрально, пряча глубже глухое раздражение от воспоминаний о борьбе за место под солнцем, которые до сих пор свежи, как будто последний звонок был только вчера.

– Давно приехала? Почему не позвонила? – с энтузиазмом щебечет однокашница, и я ей даже завидую: неужели забыла, как мы подрались на выпускном?

– Ночным рейсом, – лаконично сообщаю я и не нахожусь, что спросить в ответ. Мне совершенно не интересно, какой университет заканчивала Лена, сколько у нее детей и что заставило ее пойти работать в ресторан.

– Лизка! Тихушница! – заметив обручальное кольцо у меня на пальце, верещит на все кафе Смолина, а я морщусь от такой бестактности и ничего не могу поделать с грубым вторжением в мою личную жизнь. Слова липким комом застывают на языке, тем временем, Ленка продолжает мешать немногочисленным клиентам своими восторженными воплями. – Надо же, за Волковым пол Краснодара гонялось! И когда ты успела его захомутать?

– Лен, принеси нам водички, пока мы с заказом определимся, – сжалившись над моей злобно пыхтящей тушкой, вмешивается Волков и одним властным жестом отсылает Смолину. Вроде бы ни к кому не обращаясь, он констатирует: – Эта и мертвого в могиле достанет. Ну, рассказывай, как там Андрей Вениаминович.

– В порядке, – я с удовольствием меняю тему и начинаю повествовать о спокойных буднях отца. – С работой не переусердствует, свалил свои обязанности на управляющих. Второй раз не женился, но живет с женщиной. На выходных они ездят на дачу, нянчат внуков и выгуливают ретривера Рекса.

– Так что твой папа стал дедушкой.

– Целых три раза. Причем без моего в том участия, – заливисто смеюсь я и пропускаю сквозь пальцы короткие темные пряди, потому что мне обязательно нужно занять чем-то руки. Вытираю выступившие на глаза слезы и перехожу на заговорщический шепот: – А еще Тамара каждое воскресенье печет для отца пирог с вишней, представляешь? Неважно, метель за окном или ураган, не имеет значения, как она себя чувствует, но в доме обязательно должен быть вишневый пирог. Потрясающая женщина.

– Потрясающая, – эхом откликается Волков и невольно сдирает верхний слой со все еще кровоточащих старых ран: – а мама как?

– Давай не будем о ней, – я обнимаю себя за плечи и, глядя в наполненные тревогой темно-карие глаза, признаюсь: – мы не общаемся.