Мария Маду "Нечувства. Девушка, которая исчезла"

Нечувства. Девушка, которая исчезла
Мария Маду

Парень и девушка от первого лица рассказывают о своей первой любви/нелюбви. Девушка внезапно исчезает и оставляет после себя след непонимания и тоски. Через много лет они встретятся снова. Как это будет?

Мария Маду

Нечувства. Девушка, которая исчезла

Игнат

1

Наверное, это мама внушила мне идею, что я – идеал. Я-то всегда думал, что ее слова для меня – как скрип половиц или шум ветра. Но она за все годы воспитания все же вдолбила, что я – альфа-самец, и любая девушка будет счастлива, если я положу на нее глаз. Нужно только верить в себя.

А эту фразу “верить в себя” – конечно, не мама подкинула в подсознание, а поп-культура “нулевых”:

– У тебя все получится!

– Только верь!

– Дорогу осилит идущий!

Тогда казалось, что нашему поколению все нужно выдумать заново: бизнес, мечты, семью, воспитание детей, здоровье. Как будто прошлое умерло, осталось, как шелуха в прошлом веке.

На этой вдохновляющей волне я поступил в институт, и все вокруг мне подсказывало, что такая схема реально работает. Хотя я особо и не проверял.

В школе я вроде бы нравился девочкам, но сам к ним не приближался. Мама презрительно называла их “ссыкухи”. Да, прям так. Типа, не ровня они мне. Потому что в школе надо было хорошо учиться, чтобы уехать из маленького городка навсегда. Чтобы поступить и хорошо устроиться, чтобы обеспечивать мать, чтобы помогать младшему брату-обалдую, потому что он-то точно не поступит в ВУЗ. Без меня семья бы пропала, и эта ответственность давила, зудела каждый день. Я видел, как мать работает за маленькую зарплату, как старается вести хозяйство. А мне нужно было только учиться. Какие там девочки… Они мне как будто даже и не нужны были. Так я себя убедил, по крайней мере.

Пока я не поступил в институт. Оторвавшись от семьи, я сбросил неудобный груз ответственности. Пуфф!

Я впервые оказался в одном из крупнейших городов Урала – Екатеринбурге. Огромный старый политехнический институт в комплексе с общежитиями занимал целый район города. Меня заворожили величественные каменные корпуса, бесконечные подземные переходы, по которым можно было путешествовать от здания к зданию. О таинственных подземных коридорах я раньше только в книжках читал, а тут я бродил по самым настоящим! Это меня погружало в ощущение нереальности, будто я попал в другую вселенную.

А вот общаги были максимально обычные, как проза жизни. Там было, конечно, прилично, чисто и отремонтировано, но так и веяло неухоженностью, тоской по дому.

Первый, с кем я там познакомился, был Ильгиз. Он учился на четвертом курсе, когда мы встретились.

Сейчас он глава строительной компании. Да, вообще-то он всегда был начальником. Наверное, такой и родился: плечи назад, взгляд цепкий, кошачий. Веяло от него такой денежной уверенностью. Хотя его семья, как я понял, была не слишком богатая, но это ничего не значило. Ильгиз всегда знал, что сколько стоит, как будто в его мозг был встроен сканер ценников. Он знал, сколько стою я. Он знал, сколько стоит он.

Когда я зашел со скромной дорожной сумкой в свою новую комнату, Ильгиз стоял на кровати в обуви и курил в форточку.

– Будешь? – он протянул сигарету, будто знал меня с пеленок.

Я покачал головой и смущенно сказал:

– Здравствуйте.

Ильгиз кивнул и показал мне на место, которое можно было занять. Я поставил сумку под кровать, сиротливо сел и тут же осознал, что мое личное пространство сузилось до одного спального места. Остальное было общим. Стало тоскливо.

Ильгиз прочитал мои нехитрые мысли по кислому лицу и решил подбодрить.

– Пойдем, покажу тут все. – спокойно и просто сказал он, будто владел этим зданием и парочкой соседних.

Кстати, по-моему он сейчас в самом деле директор управляющей компании, что обслуживает ту общагу, в которой мы жили.

Он провел меня по этажу, покровительственно придерживая за плечо, и рассказал местные порядки.

– Справа от лестницы живут девочки, слева живем мы, мужики. – он похлопал меня по плечу, и я понял, что теперь я тоже мужик. – Мы все здесь дружим, и это закон. – сурово добавил он.

И я понял, что закон – это нечто важное, за что могут дать в лицо кулаком. Больно. У меня не было антисоциальных наклонностей, так что я порадовался, что тут есть какие-то строгие правила.

– Девочки готовят сразу на всех, так что задача каждого – поддерживать нужное количество еды в холодильнике. Чти кодекс четвертого этажа, и будешь всегда сыт. Понятно?

Он сурово посмотрел на меня, и я слегка оробел. Ильгиз улыбнулся:

– Добро пожаловать на четвертый этаж. Кстати, как тебя зовут?

– Игнат. – тихо сказал я.

– Редкое имя. – нахмурился он.

Я вздохнул. Мама моя была татаркой, как и все нашего городка. А отец – приезжий Василий. Маме не советовали выходить за него, уговаривали, умоляли, угрожали, но она никого не слушала – ни родителей, ни друзей. Она хотела изменить свою судьбу, но это ей впоследствии не слишком удалось. Отец влился в культуру, которая вместе с напитанным солнцем воздухом была разлита по улицам. Он однажды купил тюбетейку, и с тех пор практически никогда ее не снимал. То, что тюбетейка была башкирская, его нимало не смущало. Он вообще всю мамину семью обожал с каким-то детским восторгом, и они приняли его очень тепло. Мама с детства конфликтовала со своими тетками и двоюродными сестрами, но стоило папе появиться – он сразу становился желанным гостем.

Я был похож на отца, и мама решила все свои мечты о какой-то неведомой другой жизни вместить в меня. Чтобы я уехал далеко-далеко и “стал человеком”. Что это значило – она, наверное, не понимала до конца, потому что никогда не выбиралась за границы своего городка.

Мой младший брат Ренат был весь в маму, то есть абсолютно, от карих глаз до родинки на ухе. Она как его увидела в роддоме, так сразу и решила: он никогда ничего не добьется. Меня за оценки мать не лупила – берегла мою голову. А если я получал тройку – смотрела в глаза так страшно, будто я всю жизнь ее разрушил. Я боялся этого взгляда сильнее, чем получить мокрой тряпкой по голове, как частенько доставалось Ренату за постоянные жалобы от учителей. Потому что ему было можно. А мне – нет.

У меня есть аквариумная теория, что люди рождаются чистые, беззащитные, словно креветки. За время детства и юности на нас нарастает панцирь – от родительских ожиданий, от пережитых в садике трагедий, от школьных переживаний, от перенесенных обид и бед. Когда в общаге я вышел один на один с миром – я вырос, и мне стала мала моя детская броня. Нужно было скинуть ее, чтобы позволить себе еще немного вырасти.

От слов Ильгиза мой детский панцирь треснул, и я испытал готовность попробовать нечто новое.

– Игнат – означает “без имени”. Родители хотели, чтобы я сам выбрал себе судьбу. –обстоятельно пояснил я.

Ильгиз понимающе кивнул, взгляд подобрел.

– Понял, понял. Ты хороший парень. – вынес он вердикт.

Мне даже показалось, что в его голове “динькнула” касса. Он отсканировал меня и приклеил ценник.

Потом Ильгиз привел меня на кухню, а там девочки что-то готовили. Он познакомил меня со всеми, кто там был, и продолжил инструктаж:

– Все праздники мы отмечаем вместе: дни рождения, навруз, пасху, хануку. Короче, вообще все.

Девочки хихикнули и положили нам макароны с сосисками.

Так четвертый этаж стал моим новым домом.

На первом курсе я адаптировался. Ходил везде, где было нужно. Делал все, что от меня требовали. Сдал сессию на все пятерки и постепенно понял, что к чему. Где можно лекции пропускать, где важно присутствовать, куда лучше не соваться, кого желательно не злить, за что можно получить по голове. В общем, узнал правила студенческой жизни.

Неожиданно пришло лето, и оно пролетело странно, скомкано. Я провел его, как обычное школьное лето – дома. Но ощущал себя уже иначе. Я часто уходил на реку, особенно в выходные, когда мама была дома, прятался в тени на набережной и там просто лежал, смотрел на воду. Напитывался покоем природы, наверное. Я не осознавал, что со мной происходило. Может, я просто был выросшей креветкой без панциря. Я видел своих собратьев-настоящих креветок у брата в аквариуме: уже не малышня, но еще не взрослые. Беспанцирные многоножки прятались ото всех возможных аквариумных хищников. Да и от “своих” тоже. Ждали, пока нарастет хоть что-то похожее на защиту.

В сентябре я вернулся на наш четвертый этаж. Но моя броня еще не успела нарасти. Я думаю, так случилось из-за четких правил и окружавшей меня безопасности. В общаге мне было даже лучше, чем дома. Без давления мамы и несоразмерных взрослых надежд. Там я был такой же, как все: не избранный спаситель, а обычный чувак. Я прям выдохнул, когда приехал.

2

Почему я считаю, что в этой беззащитности была какая-то опасность для меня? Потому что тогда я влюбился.

Дана была первокурсницей. Она всегда искренне улыбалась, даже утром. Ни с кем не ссорилась, ничего не делила, я даже не видел, чтобы она хмурилась вообще. Абсолютное солнышко. Тихо хихикала по любому поводу, мило морщила нос. О себе ничего не рассказывала, но слушателем была изумительным. Увлеченно сидела, воспринимала каждое слово говорившего, кивала и пялила свои большие удивленные глаза. Я никогда не видел, чтобы кто-то так глубоко вникал в суть людей. Если ей рассказывали что-то, она как будто погружалась в некий транс – ничего больше не слышала вокруг.

Это, конечно, очень сильно подкупало. Дану часто можно было встретить на кухне, потому что ее соседка переживала бурный роман и постоянно закрывалась с ухажером в их комнате. Так что моя избранница обкладывалась учебниками и прямо-таки жила на кухне четвертого этажа.

Несмотря на удивительный дар слушания, Дана не слишком хорошо училась. Лекции преподавателей она запоминала почти дословно, а вот доклады, рефераты, лабораторные работы ей давались с большим трудом. Какая-то у нее была странность с восприятием знаков. Но она очень старалась, даже по сравнению с другими первокурсниками.

На кухне из-за нее постоянно тусовались люди, чтобы выговорить все свои переживания. Она никому не отказывала.

Я один, наверное, с ней ничем не делился. Во-первых, я вообще не из тех, кто плачется окружающим о своих бедах или достает подробностями своей непримечательной жизни. Во-вторых, мне было ее жалко, что вот так нещадно ее используют, а она не смеет отказать. В-третьих, я старался быть для нее загадочным.

Но это только поначалу, пока я к ней присматривался. Уже через пару дней знакомства я твердо решил, что Дана – моя, что она в меня скоро влюбится, потому что я неотразим. Вообще ни одной мысли не было, почему мой план должен провалиться!

Я решил действовать постепенно. Сначала я пару недель регулярно тусовался на кухне и изучал ее. Она никак на это не реагировала. Либо училась, либо с кем-то болтала. Кивала мне приветственно – и все. Я самонадеянно решил, что Дана уже на крючке.

И следующие две недели решил вообще не появляться на кухне. Абсолютно. Чтобы она прочувствовала, как ей без моего внимания грустно.

Я сам страдал от разлуки с ней, ел в студенческой столовой, делал задания в библиотеке… Кстати, местный читальный зал я с тех пор полюбил. Гостеприимное место, где можно было провести весь день и даже вздремнуть на столе, прикрывшись стопкой книг. Там я сдружился с Саней, своим одногруппником. Он не жил в общаге, поэтому незаслуженно выпал из моего круга общения. Саня был красавчик и спортсмен, я ему помог с рефератом, а он познакомил меня с методами флирта. К сожалению, эти методы работали только в том случае, если у тебя есть санина внешность. Но он сам считал, что секрет его популярности у девушек – его навыки в НЛП. Ха-ха.

Не могу сказать, что Саня был моим другом. Такой крутой чувак обречен быть одиноким, но окруженным множеством завистливых знакомых. Он легко учился и при этом постоянно кутил. С пятницы по воскресенье – обязательно. И в тот раз я к нему в первый раз присоединился.

Он умел крутить сальто, и демонстрировал это в любом состоянии опьянения. Он рассказал мне, что потерял родителей в тринадцать лет и уехал из города жить к бабушке в село. Естественно, Саня был единственный, кто там в селе не бухал, тягал гантели и продолжал делать сальто. Мы с ним сошлись на почве детских утрат: мой отец стал инвалидом, когда мне было шестнадцать, из-за автомобильной аварии. Мы рассказали друг другу свои грустные истории, когда на нас накатила тоска ближе к трем часам ночи. К этому времени уже устаешь пить, но еще не хочешь спать – самое время для откровений, полных романтики и печали…

По какой причине я две недели не появлялся на кухне рядом с Даной? Конечно, только для того, чтобы она начала тосковать по мне!

А по факту загрустил я. Без ее распахнутых глаз, без ее искреннего смеха. Она офигенно смеялась – всем телом. Я никогда не позволял эмоциям захлестывать меня, а она прямо хохотала до слез, топала ногами, закрывала руками лицо, ерошила белесые волосы. Это было феноменально. Я решил “вернуться” к ней с триумфом. Занял денег, купил заоблачно дорогой букет алых роз и пришел на кухню. А ее не было. Оказалось, что она на неделе заболела и уехала домой. Никто не мог сказать, когда она вернется. С соседками по комнате моя избранница не слишком откровенничала.

Я поставил букет на подоконник и приоткрыл окно, чтобы цветы дольше простояли в холоде. В итоге мы с соседями мерзли два дня. И розы тоже: у тех цветов, что были ближе к окну, потемнели лепестки. Остальные просто начали вянуть. Я сдался и раздарил розы девушкам на нашем этаже.

Дана вернулась через пару недель, без каких-либо признаков тоски по мне. Она стала еще усерднее учиться, чтобы нагнать пропущенный материал. Одногруппницы для нее записали видео с лекций, но не со всех, понятное дело. Когда я приходил на кухню, то четко видел, что ей не до романтики.

Я все начал заново: околачивался на кухне и сверлил глазами. Через некоторое время я решил, что пора ухаживать: дождался, пока она останется на кухне одна, и пригласил ее в кино, как будто случайно. И она сразу согласилась. Я был уверен, что моя новая тактика сработала!

Мы смотрели романтическую комедию, но она проплакала весь фильм. Я подставил свое плечо, и оно оказалось в итоге мокрым насквозь. Это было очень странно. Не так я представлял себе идеальное свидание! Мы вышли из кинотеатра и двинулись домой по центральному бульвару проспекта Ленина. Было начало ноября, и уже выпал снег. Прогулочная зона пролегала прямо посреди дороги, между двух встречных полос. Машины перемигивались в плотной пробке. Мы словно шли по техно-миру, состоящему из машин. В моем родном городе никогда столько автомобилей не было. Я был заворожен.

Я не знал, о чем с ней поговорить, и она молчала.

– Красиво тут, правда? – я попытался завязать разговор.

– Ужасно много машин, меня даже тошнит от запаха бензина. – ответила она.

Я тут же предложил свернуть на улицу потише. Там было почему-то очень темно, фонари не горели. В сквере возле гуманитарного университета стояла компания парней, и нам стало не по себе. Они громко спорили про Канта пьяными голосами. Было странно и жутковато.

– Ох уж эти гуманитарии. – хохотнул я, когда мы благополучно прошли мимо.

Она промолчала, и мы прибавили шаг.

Я шел и пытался придумать, какой комплимент ей сказать. Как с ней интересно? Как она трогательно рыдала в кино? Как она прекрасно выглядит в пуховике до пят?

Вообще ноль, ничего не приходило в голову, увы.

Я проводил ее до комнаты и взял за руку. Она мне пожала руку и поспешно ушла к себе.

Я даже ничего сказать не успел.