Олег Наташкин "Абсурд без границ. Антология бизарро, вирда и абсурдистского хоррора"

Разложенные на столиках инструменты, металлические лотки и стеклянные шкафчики с препаратами наполняют кабинет холодным свечением, которое, словно магическое поле, защищает меня. Или, по крайней мере, создаёт иллюзию защищённости.

Опускаю зеркальце рефлектора, выбираю из своего сверкающего арсенала нужное орудие и ныряю в пульсирующую красноту очередного разинутого рта. Визг бор-машины вторит жужжанию больничных ламп и окутывает меня ощущением силы.

Пациент на удивление терпелив. Не сжимает кулаки, не жмурится, не стонет. Я, как и обычно, вколол ему половину положенной дозы лидокаина. Да, мне нравится делиться с ними хотя бы ничтожной частью моих собственных страданий, но это не главное. Мне нужна их боль. Боль – это оружие. Единственное действенное оружие. Они должны это почувствовать. Они должны понять цену избавления.

И главное – её должен понять я сам. Должен подготовить себя к тому, что мне придётся сделать. В который раз думаю о том, сколько лет я не замечал ответа, находящегося прямо у меня под носом.

Вот они, мои спасители, зарылись в красную губчатую мякоть плоти.

У меня тоже есть зубы.

Пациент сплёвывает сгусток крови.

Покидая больницу, я снова оказываюсь в аду. Пытаюсь вспомнить время, предшествовавшее моему прозрению, и не могу. Когда тебе открывается истина, она пронзает всю твою жизнь, безжалостной иглой пригвождает далёкое прошлое к неизбежному концу. Моё первое воспоминание – разинутая пасть коляски, смыкающаяся и размыкающаяся надо мной в тщетных попытках перегрызть моё младенческое тельце пополам под хищный треск пластмассовых бубенцов-погремушек.

Если бы я мог объяснить остальным, сколько вокруг голодных ртов, жаждущих человеческой плоти. Пространство испещрено отверстиями, оно пожирает само себя, складываясь под самыми немыслимыми углами, и каждая получившаяся форма становится разверстой пастью. Оконные рамы, дверные проёмы, диваны и стулья, коробки и банки, сумки, рукава рубашек, ремешки наручных часов, чемоданы, пакеты, зонты, кружки, стаканы, бутылочные горлышки – всё это безжалостные хищники, готовые при малейшей возможности перемолоть мои кости в порошок и насытиться моей кровью.

Это и есть главный закон, зловещий идеал, к которому стремится всё сущее. Бездонный ненасытный рот, вечное поглощение, чёрная дыра. Космос создал себя в порыве ярости и голода лишь затем, чтобы самого себя пожрать. Это начало, и это конец.

Но я знаю, что делать. Я им не дамся.

Поднимаюсь к себе на этаж. Я живу на самом верху, но не настолько выжил из ума, чтобы бросить своё тело в бетонный пищевод лифта.

Откуда-то сверху пружинистым эхом скатывается негромкий смех.

Выхожу на свою площадку. Снимаю с карабина на поясе ключи. Мои карманы, конечно же, зашиты.

Теперь смех раздаётся у меня за спиной. Холодный, скрежещущий хохот.

Оборачиваюсь.

Никого.

Продолжая смотреть через плечо, машинально тяну руку с ключом к замку.

Хруст!

Кричу от внезапно нахлынувшей боли.

Поворачиваюсь к двери и успеваю увидеть, как замочная скважина сжимается до нормальных размеров. Изнутри, застряв под неестественными углами между металлических пластин, тянутся ко мне окровавленные пальцы.

Мои собственные.

Опускаю взгляд и снова давлюсь криком.

Правая рука откушена почти по локоть.

Стены вздрагивают от нового приступа нечеловеческого хохота.

Я не пытаюсь остановить кровь, которую толчками выплёскивает обрубок руки. Выглядит это так, будто кто-то невидимый высасывает из меня жизнь, как сок из коробочки.

Из замочной скважины тоже сочится кровь. Стальная поверхность двери вспучивается буграми, будто под ней двигаются огромные желваки, пережёвывающие мою руку.

Я улыбаюсь. Они думают, что победили.

Торжествующий хохот становится всё громче. В глазах темнеет, стены подъезда начинают плавиться и оседать. Всё кругом подёрнуто бурлящей рябью.

Пространство скроено из пастей.

Но у меня тоже есть зубы.

Я знаю боль. Она – мой щит и мой меч.

Поднимаю к лицу уцелевшую руку. Пространство кругом трескается, разверзается чавкающими, лязгающими провалами. Медленно открываю рот, провожу языком по губам. Засовывая руку в рот. Глубже. Глубже.

Единственное оружие против боли – сама боль.

Я сжимаю челюсти.

И правда, вкусно.

Александр Гуляев

КЛУБОК

Александр Гуляев – поэт, писатель, бард. Доктор наук, доктор философии. Стихотворения опубликованы в литературных альманахах, периодических изданиях, литературных порталах. Имеет ряд научно-популярных публикаций в региональных изданиях, научных публикаций в специализированной литературе. Рассказы и сказки в 2022—23 гг. опубликованы более чем в тридцати антологиях («КИФ-5», «Шаг в бесконечность», «Фантлаб о любви», «Сказания о тропах судьбы», «Туман» и др.). Победитель ряда российских и международных литературных конкурсов и фестивалей. Член жюри международной литературной премии «Алиса-2023». Член Союза деятелей культуры и искусства. Член Союза детских и юношеских писателей.

Коля влетел в ванную и принялся лихорадочно срывать с себя одежду. И причина тут была не в летней жаре и желании смыть с себя липкий пот, отнюдь. Причину звали Жанна, и она училась с Колей на одном потоке.

Николаю не везло с женщинами. Маленький, сутулый, с большими промежутками между зубами и не блещущий умом Коля, мягко говоря, не был предметом интереса сокурсниц. Но его либидо и гипертрофированное самомнение требовали секса с длинноногими красотками. И не получали. Поэтому Коля был вынужден довольствоваться помощью собственных рук.

Очередным объектом вожделения Николая стала Жанна. Вышедшая из академического отпуска рыжеволосая бестия вызывала у Коли дикое желание. А она не обращала на Мошку (как звали за глаза Николая сокурсники) никакого внимания.

Сегодня на лекцию Жанна пришла в обтягивающем белом топе, под которым явно не было нижнего белья. И все полтора часа Коля смотрел на её выделяющиеся соски, временами украдкой касаясь выпуклости в штанах.

На пару парень не пошёл, а бросился в квартиру, не переставая думать о сосках Жанны, и сейчас освобождался от остатков одежды, выпуская на свободу восставшее мужское естество.

– Да, крошка, да, – бормотал Николай, стоя в ванной и без устали орудуя правой рукой, пока его тело не сотрясли конвульсии оргазма. Но возбуждение никуда не ушло, и Коля продолжил своё постыдное занятие, покуда не испытал повторный оргазм. И ещё один. А потом, обессилев, вышел из ванной и рухнул на кровать, где вскоре забылся беспокойным сном, заполненным обнажёнными сокурсницами. А тягучая белёсая жидкость стекла со стенок ванной в сливное отверстие.

В какой-то момент путь семенной жидкости преградил пучок волос. Женских, судя по длине. Впрочем, при современной моде, это далеко не факт. Как и не факт то, что в этом пучке были только волосы с головы, а не было, скажем, также волос после бритья лобка или ног. Или вообще собачьей шерсти. Не суть.

А суть в том, что сперма, которая, как известно, имеет кислую среду, разъела часть кератина в волосах и вступила в контакт с содержащейся в них ДНК. Почему это произошло именно в тот момент, доподлинно неизвестно, в конце концов, ванна в съёмной квартире повидала многое. Возможно, всё дело было в том, что в этот раз перевозбудившийся Коля не использовал в качестве смазки шампунь, могущий нейтрализовать кислую среду. Возможно, причина крылась в количестве семенной жидкости, извергнутой Николаем в результате трёх оргазмов. Возможно, были и ещё какие-то причины.

Через несколько минут пучок пришёл в движение. И это не было движением под действием протекающей по трубе воды. Пучок выбросил во все стороны отдельные тонкие волосинки, сейчас напоминающие лапки паука, и быстро-быстро засеменил по трубе. Живой клубок отправился на поиски Жанны.

На лекции Николай тщетно искал взглядом свою симпатию. Жанна на занятия не пришла. Как и на следующий день. А потом курс узнал, что девушка умерла ночью от приступа удушья. Или асфиксии, если по-научному. С астматиками такое, к сожалению, иногда случается.

Кристина не была красавицей. Вздёрнутый нос, веснушки и немного оттопыренные уши, которые она тщательно маскировала причёской, не добавляли ей шарма. Но у неё была роскошная грудь, на которую засматривались многие сокурсники. Кроме Виталика, в которого она была тайно влюблена. Увы, тот не обращал на девушку никакого внимания, и назло ему Кристина крутила романы едва ли не со всеми, кого не смущал её нос и рыжая россыпь по всему телу. Только, пожалуй, Николаю она отказала решительно и бесповоротно. «Какой-то ты стрёмный», – ляпнула девушка в сердцах, когда на дискотеке подвыпивший Коля попытался залезть руками в её манящее декольте.

Вода с трудом уходила в слив душевой кабинки, и Кристина недовольно поморщилась. А потом из слива выбрался жирный отвратительный паук, и девушка завопила от ужаса. Она очень боялась насекомых. Спустя секунду, вода начала стремительно сливаться, и Кристина поняла, что паук – вовсе не паук, а всего лишь пучок волос, который и был причиной затора.

Девушка облегчённо выдохнула, на мгновение прикрыв глаза ладонью. А когда она убрала руку, пучок уже карабкался по её правой голени вверх. Кристина вновь закричала, и в этот момент шевелящаяся мерзость прыгнула ей прямо в горло, раздирая гортань своими жёсткими ложноножками.

Владимир Чубуков

В ГОРАХ МОЁ СЕРДЦЕ

Владимир Чубуков – российский автор. В детстве был укушен Гоголем, с тех пор так и не оправился от травмы. Мнит о себе, что чего-то пишет в русле всё того же Гоголя, а заодно Достоевского, Андреева, Сологуба, Булгакова, Хармса, Мамлеева. Обладает болезненным воображением. Иногда ему даже кажется, что он публикуется. Состояние довольно тяжёлое, агрессивное, часто непредсказуемое, фазы угрюмой мрачности вдруг сменяются фазами беспричинного веселья. На профессиональный наркоманский вопрос: «Что курил автор?» – предпочитает отмалчиваться, но не потому что хранит в секрете свои курительные смеси, а потому что курить бросил в семилетнем возрасте.

Дело это давнее, однако достоверное. Случилось всё, когда генеральным секретарём был Сталин Третий, а президентами при нём сменились – по ходу тех событий – Хлофщов, Медведонтов и Лепнин, царём же батюшкой был Закадыров Полуторный.

В ту пору секта Некрофилов-Гербертарианцев воскресила Джона Леннона и Виктора Цоя, распилила их на части, сшила из них загробный гибрид, а потом воскресила вновь. Это для надёжности. Опыт показал, что просто так воскрешать мертвецов – тухлое дело, то есть в прямом смысле тухлое, ведь они, собаки, жить не хотят после воскрешения.

Ещё бы! Кто захочет жить в идиотском нашем мире, ежели успел смерти вкусить? Это всё равно что возвращаться к питью палёной водки в вонючей мухосранской подворотне после того, как тебя поили метаксой столетней выдержки где-нибудь в солнечном Пирее. Поэтому можно понять мертвецов, почему никак не хотят они жить и всеми копытами своей души отбрыкиваются от тех, кто пытается даровать им повторное мучение земного бытия.

Но если воскресить сразу двоих одним ритуалом, тут же покромсать их в куски, те куски перемешать и сшить из них одно тело с двумя головами и половыми членами, ног же и рук сделать по две, пальцев на каждой – по десять, и сей гибрид воскресить повторным ритуалом… О, вот тогда дело пойдёт, ещё как пойдёт!

Короче, нахерачили Некрофилы-Гербертарианцы дел в своём сектантском энтузиазме. Сшили Цоя с Ленноном, оживили, привели к старушке Йоко Оно, правда, не к той, которая женою Леннона была, ведь та уж давно померла к тому времени, а к похожей на неё, в смысле, тезоименитой, – привели и устроили им случку, после которой старушка, по расчётам сектантов, должна была родить Антихриста.

Она и родила, да только не Антихриста, вот беда! Заместо этого родила она Анти-Ринго-Старра.

Был Анти-Ринго-Старр, при рождении, похож на Ринго Старра в глубокой старости, и с каждым годом жизни своей делался похож на Ринго более молодого, развивая своё сходство с ним в обратной хронологической пропорции.

Подобно Ринго Старру, со временем стал он барабанщиком, только барабанил не по барабанам, а по черепам. Начал он в детстве с черепов мелких тварей – кошек, птичек и костяных тараканов, коих в ту пору много развелось, благодаря передовым успехам науки в области сельскохозяйственной генной модификации.

Разложит наш Анти-Ринго перед собой черепа разных размеров и давай палочками по ним стучать. Мамаша, старушка Йоко, смотрит и нарадоваться не может – какое, чёрт возьми, талантливое дитя!

Подрос мальчик – и черепа вместе с ним «подросли». Перешёл он к черепам тварей покрупнее – собак, обезьян, лошадей, коров и свиней. Где он их доставал – понять невозможно. Вроде бы, не убивал никого, а черепа как-то сами к нему липли. Бывало, домой придёт из школы или ещё откуда – так обязательно притащит какой-нибудь череп. На вопрос матери: «Где взял?» – только зыркнет невинными глазками своими и ответит: «Нашёл».

Когда мальчику исполнилось четырнадцать, его мамаша, Йоко, умерла от старости. Найдя её мёртвой, захотел мальчик – аж до лихорадочного блеска в глазёнках – заполучить мамин череп в свою коллекцию. И вот что он сотворил. Пока шли приготовления к похоронам, и труп лежал дома, а нанятый бурсак три ночи читал над ним псалтырь, мальчик ножовкой мамину голову отпилил, а вместо неё приделал обезьяний череп из своей коллекции, который облепил папье-маше, дабы имитировать лицо покойницы.

Подмену никто не заметил, кроме бурсака, которому на третью ночь показалось, что усопшая недобро смотрит на него из гроба. Он тогда внимательно присмотрелся к ней и обнаружил, что «старая ведьма стала на упыря смахивать своим рылом», так он потом рассказывал.

Против упырей знал бурсак надёжное средство: набрать в рот освящённой горилки и трижды прыснуть в лицо упырю. После такового окропления ни один упырь не посмеет из гроба встать.

Фляжку с освящённой горилкой тот бурсак всегда носил с собой. Да не просто освящённой первым попавшимся попом – нет, освящал ту горилку самолично Патриарх Украинской Катакомбной Антимоскальской Церкви, святейший Мыкола Кацапенко, на торжественном молебне в годовщину своей интронизации, когда, по древнему обычаю, совершается патриаршее освящение сала и горилки.

И достал бурсак из глубокого кармана своих шаровар заветную фляжечку, и окропил, как положено, мерзкую харю упыря, а засим продолжил чтение святой псалтыри.

Мальчик же, заполучив мамину голову, соскоблил с неё всё лишнее, зачистил кость должным образом, и так появился в его коллекции первый человечий череп.

И когда Анти-Ринго-Старр ударил палочкой по черепу матери, то произошло такое, чего никто и в страшных снах не видывал…

Но об этом поведаем позже (если не забудем, само собой), а пока перенесёмся в другую степь, где тоже кое-что происходило, и весьма небезынтересное.

*

В Ставропольской губернии, во граде Шестигорске, на горе Машук стоял знаменитый Пятигорско-Печерский монастырь, основанный в ту пору, когда город назывался Пятигорском, ибо ещё не появилась в его окрестностях шестая, дьявольская гора, про которую поговаривали, что её «сам чёрт высрал». Возникла та гора внезапно, за одну ночь, была похожа на гигантскую кучу кала и смердела соответственно, почему и прозвали её Кучной. Объяснить же самый факт её возникновения никто не мог, кроме учёных из Российской Академии Наук, которые дали официальное заключение, что та гора вполне себе объясняется теорией бесконечно-множественных вселенных, которая (теория), в рамках своих, логично допускает и объясняет всё вообще, какая бы чертовщина ни приключилась.

Ещё до явления миру горы Кучной и переименования Пятигорска в Шестигорск, начались инферновыбросы из горы Машук. К подножию той горы лепился бульвар Гагарина вместе с курортно-санаторной зоной, и, видимо, грехи курортников достаточно аккумулировались в том месте для того, чтобы из недр, сквозь трещины в горной породе, пошёл наружу радиоактивный газ радон, а с ним вместе поползла всякая преисподняя флора и фауна.

Тогда-то и потерял Пятигорск своё курортно-санаторное всероссийское значение, а власти, местные и кремлёвские, стали чесать репу, придумывая, как бы поправить ситуацию.

На помощь им пришли монахи, которые основали на вершине горы Машук монастырь, начали копать под монастырём пещеры в толще горы, накопали их весьма предостаточно, усердно молились в тех пещерах и молитвами своими прогнали всю адскую нечисть, что лезла из горы наружу, да и уровень радиации под воздействием монашеских молитв значительно снизился.

Вот тогда-то и возникла к западу от горы Машук гора Кучная, которую, как считалось «чёрт высрал» от злобы на монахов, чтобы хоть как-то досадить им, а заодно и всем жителям Пятигорска, ибо, при западном ветре, смрад от Кучной накрывал и Машук, и почти весь город. Вскоре Пятигорск переименовали в Шестигорск, а монастырь, по косной церковной инерции, так и продолжал называться Пятигорско-Печерским.

Самым знаменитым настоятелем Пятигорско-Печерского монастыря был архимандрит Евномий, в миру Сергей Михайлович Безсущий. До монашеского пострига он занимал должность главного прокурора Кубанской губернии и прослыл самым честным прокурором своего времени, а потому был исторгнут правоохранительной системой прочь из себя как совершенно чужеродное тело, проникшее в систему по сущему недоразумению.

Уйдя в монастырь, взобравшись там по иерархической лестнице до сана архимандритского и должности настоятельской, решил отец Евномий обустроить свою обитель по типу древнего палестинского монастыря, называвшегося Темницей. Тот приснопамятный монастырь был описан в «Лествице», главнейшей, после Библии, книге православного монашества, написанной в VI веке преподобным игуменом синайским Иоанном. Монастырь Темница служил местом особо изощрённого и жестокого покаяния для нарушителей монашеских обетов. И вот, задумал архимандрит Евномий превратить свой монастырь в покаянную темницу, только ещё более мрачную, нежели та, приснопамятная.

Если палестинская Темница находилась на поверхности земной, то новая Темница на горе Машук отверзала для виновных монахов свои беспросветные подземные кельи, этажами уходившие в недра горы и напоминавшие обители ада.

Настоятель новой Темницы обратился к Патриарху Московскому и всея Руси Никодиму Губенкову с предложением: хорошо бы установить такой порядок, чтобы монахов, виновных в особо тяжких грехах, в каком бы русском монастыре таковые не обретались, брать да ссылать в подземные недра Пятигорско-Печерской обители на покаяние. А уж он, Евномий, со своей настоятельской стороны, позаботится о том, чтобы создать виновным достойные условия для покаяния в соответствии с мерой и тяжестью грехов.

Патриарх принял предложение отца архимандрита с великим воодушевлением, и вскоре подземные кельи Пятигорско-Печерского монастыря начали наполняться провинившимися монахами со всех уголков и закоулков Святой Руси. Настоятели русских монастырей только рады были избавиться от всяких проныр и прохиндеев в рясах, с безбожной дерзостью нарушавших заповеди Божьи и уставы монастырские, и отправляли в Патриархию списки с именами неугодных, а там издавали указ за указом о переводе провинившихся под начало архимандрита Евномия Безсущего.

В монашеской среде такие переводы стали называть «отправкою под Машук». Бывало, глянет какой-нибудь настоятель недобро прищуренным глазом на нерадивого монаха и скажет: «Ой, смотри у меня, допрыгаешься, козлик, отправлю тебя под Машук»; а у того, от воображения перспективы сей, ёкнет грешное сердечко, глаз задёргается в нервном тике, и колени ослабеют. На многих такая угроза действовала столь благотворно, что умершая было совесть поднималась из гроба и, будто кровожадный живой мертвец, начинала угрызать своего носителя изнутри, после чего наступало просветление ума с решительным исправлением. Надо сказать, нравственность, духовность и порядочность в русских монастырях в ту пору лихо подскочили ввысь.

Главная часть Пятигорско-Печерского монастыря стояла на вершине горы, там обитали насельники, ни в чём неповинные, пришедшие в обитель по доброй воле. А ниже, в толще горной породы, уходили этажами вглубь туннели, в коих зияли пещеры, оборудованные решётками и металлическими дверями, где содержались невольники, сосланные на покаяние.

Сколько было тех пещер, точно не знал никто, кроме архимандрита Евномия. На всех подземных уровнях постоянно велись работы по пробивке туннелей, и новые пещеры выкапывались одна за другой. Каждый уровень уже превратился в лабиринт, сложность коего непрестанно возрастала.

Некоторые пещеры приходилось замуровывать, потому что в них со временем образовывались трещины, которые с ума сводили монахов, в тех пещерах обитавших. Из трещин то ли выходили галлюциногенные газы, то ли действительно лезла какая-то чертовщина. Трещины пытались заделывать раствором, но те открывались вновь, и настоятель принял в итоге решение – при возникновении проклятых трещин – срочно переселять жильца в безопасную свободную пещеру.

Некоторые пещерные или, как говорили в монастыре, печерские монахи, со временем исправлялись и, после строгой проверки настоятелем, выпускались из пещер и причислялись к обитателям верхней части монастыря. В принципе, им давалась свобода вернуться обратно, в свои прежние монастыри, но никто не желал возвращаться туда, откуда их в своё время с таким пренебрежением вышвырнули. Так и оставались они на горе Машук. А некоторые настолько привыкали к пещерной жизни, что не желали выходить на свет, но оставались внизу, разве что переходили в пещеры более благоустроенные.

Где-то на нижних уровнях подземной Темницы обитали три монаха-схимника, из числа первых насельников монастыря. Те, вообще, никогда не выходили на свет, лишь контактировали с послушниками, доставлявшими пропитание для них, а в пору настоятельства Евномия и вовсе прервали всякие контакты с людьми. Пили они из какого-то подземного источника, питались неизвестно чем – может, пещерной плесенью, а может, и пищей из рук ангельских, этого никто не ведал. Поговаривали, что те глубинные схимники – святые, молитвой которых весь мир держится на краю адской пропасти, ну, если и не весь, то, по крайней мере, на территории Ставропольской епархии. Впрочем, ходил и альтернативный слушок – будто монахи оные уже не люди, а трансгуманистические чудовища, полуадские твари, подвергшиеся метаморфозам из-за долгого жительства во мраке подземном.