Отодвигая ногой стулья, завхоз измерил рулеткой размер кабинета и, достав блокнот, начал делать вычисления. Ничего более не сказав, он так же решительно вышел и направился по своим делам.
– Слышал, что сказано? Сегодня же после обеда снимешь пол. Шкафы и стол ставь прямо на землю. Работай до вечера, пока не сделаешь всё, я тебе потом за это отгул дам. Кабинет я не запираю сегодня.
Как и было оговорено, после обеда я взял рабочих больных, и мы добросовестно принялись за работу. Провозившись до семи вечера я поплёлся домой, размышляя на какой день мне лучше взять отгул.
На следующий день, придя на склад я увидел только большие от удивления глаза кладовщицы. Ни о каком тёсе она даже не слышала. Семейкина на месте не оказалось. В конторе мне сказали, что у него какие-то неотложные дела в диспансере на ***ной улице. Не заподозрив ничего плохого, я продолжил свою деятельность.
Кабинет старшей сестры выглядел довольно неприглядно. Тёса не было ни на этой неделе, ни на следующей. У меня нарастала тревога и про отгул я стеснялся напоминать. Алексеева часто была навеселе и не обращала на меня внимание. Так прошли два месяца, наступила осень, и все ожидали прихода из отпуска Гольдман. За день до означенной даты Алексеева собрала свои пожитки, и сама убежала в отпуск на два месяца.
Гольдман была вне себя от гнева. Открыв дверь своего кабинета, она долго стояла, не зная – куда положить свои вещи. В её апартаментах вместо пола была земля вперемешку со щепками, ржавыми гвоздями и всяким мусором. Посередине – валялась пустая стеклянная полуторалитровая бутыль из-под спирта.
– Ви-итя, что это такое?! Мне сейчас-таки станет очень плохо! Ты как посмел?!.. Заче-ем?!..
– Елена Александровна, – без какого-либо стеснения, с чистыми глазами, начал я, – Анастасия Васильевна мне велела снять пол, а Леонид Сидорыч сказал, что доски скоро будут, но их почему-то так и нет… – Мою речь оборвала Мария Алексеевна, которая приглашала нас на пятиминутку.
– Ты кого послушал?! Кто такая Настя Алексеева, какая она к чёрту старшая сестра?! Пустое место она, а не старшая сестра. Учти, во всём произошедшем я обвиняю только одного тебя…
На пятиминутке разговор продолжился. Старшая сестра обвинила меня во вреде больничного имущества и пригрозила серьёзными разбирательствами с проведением по итогу ремонта за мой счёт. Заведующий с Марией Алексеевной постарались сохранить нейтралитет, но как-то неубедительно. Их осуждающие меня взгляды не оставляли никакого шанса на поддержку. В заключении мероприятия подала голос, обычно сидящая тихо и притворяющаяся глуховатой сестра хозяйка:
– Все трудинструктора всегда перед тем, как что-то делать всегда советовались со мной, а Витя даже не подошёл. Я узнала о снятии пола только на следующий день, когда…
Сидя обескураженным, я смотрел на Филипповну и думал: «Ну ты то зачем лезешь? Твоё счастье, что не подошёл к тебе, а то помалкивала бы теперь в тряпочку».
Через час пришёл завхоз и громогласно произнёс:
– С чего это ты взял, что я тебе что-то обещал? Ничего я не обещал и быть такого даже не могло, не выдумывай! Нечего мне тут врать…
Это было фиаско! Без задней мысли я чувствовал себя виноватым, но не понимал-где я совершил ошибку. Официально, я не материально ответственное лицо, и вот так с ходу – ущерб они на меня повесить не могут. Я всерьёз волновался. Пребывание в отделении стало меня тяготить и мной было принято решение-если на меня будут давить с деньгами или как-то притеснять, то придётся рассчитаться. Благо, мать у меня была тоже-не последний человек и успокоила меня, если что-постарается пристроить меня оператором котельной. Работа не сложная, а зарплата – не меньше. Да и график-вполне удобный. Но, к счастью, всё в итоге обошлось. О происшедшем больше не упоминали. Алексеева из отпуска вернулась как ни в чем не бывало, продолжала пьянствовать и развлекаться. Примерно через полгода, следующей весной, завхоз раскошелился-таки древесиной и Толик Антипенков мастерски выложил пол под снисходительным взором Елены Александровны.
Глава 18. Поездка в N-ск.
В начале 21-го века в нашей ***ской психбольнице была угольная бойлерная. Везде – на газу, а у нас – на угле. Отходами такого отопления была куча шлака, которым обильно посыпали зимой дорожки от гололедицы. Пока была зима- всем это нравилось – обувь не скользила и было очень удобно идти. Но вот по весне, когда таял снег, весь этот посыпанный шлак составлял большое грязное месиво, которое вместе со входящими заносилось в отделение и приносило массу работы убирающим полы санитаркам. Так было и весной 2001-го года, когда я в очередной раз явился утром на работу.
Меня встретила недовольным взглядом молодая санитарка Аня Белова, устроившаяся чуть больше полугода назад. Она всё это время работала на «приёмном покое» и занималась тем, что выдавала больным положенные сигареты-по одной пачке в день и продукты, если была необходимость ходила на склад за личными вещами, а также-убиралась в раздевалке и проходе вплоть до столовой. Именно это она и делала сейчас. Внешность её не бросалась в глаза, и всё же она была довольно милая девушка обычного роста и двадцати лет. Она мне сразу приглянулась, и я старался всякий раз при встрече с ней перекинуться какими-нибудь фразами в надежде завязать беседу. Она всегда отвечала, но как-то тихо и неуверенно, всякий раз стараясь как можно скорее прекратить разговор. Я быстро к этому привык и решил, что это какая-то особенность в характере. Она была не замужем и производила впечатление одинокого человека. Это подогревало мой интерес. Аня при встрече со мной отводила глаза в сторону, давая понять, что у неё есть важнее дела и поважнее. Я старался не навязываться, поэтому долгого общения никогда не было. Вот и в этот раз её взгляд не предвещал какого-то интереса с её стороны и, скорее – выражал недовольство, поскольку после меня на полу оставались заметные следы, которые ей пришлось за мной замывать. Я же прошёл в свою мастерскую, стараясь идти на цыпочках, но толку от этого было мало.
С определённого времени нашу мастерскую переоборудовали в палату и даже-ждали заселения больных во врачебном крыле, но что-то не срослось и комнату опять набили всяким хламом и отдали её мне для проведения трудотерапии. Раздевался я в ней же. Свой ящик в раздевалке я отдал новому санитару, а в раздевалку теперь заходил исключительно попить чаю и пообедать. Из кабинета врачей мне навстречу вышел Дмитрий Ильич и пригласил меня немедленно зайти для беседы.
– Виталий Григорьевич, у нас есть такой больной Наймитов. На прошлой неделе мы должны были увезти его на общий режим в больницу по его месту проживания – город N-ск. Но Леонид Сидорович не смог нам вовремя выделить машину для этого. Транспорт будет только сегодня. Потому срок содержания по определению давно вышел, а это очень плохо. К тому же, просрочились результаты анализов из носоглотки и куда-то пропали результаты на диз.группу. Ваша задача на сегодня будет увезти Наймитова в N-скую психбольницу и любыми способами оставить его там. Делайте что хотите, а больного привозить назад нельзя. Вот его документы и история болезни. Сотрудник милиции с вами сегодня не поедет, у них ожидается какая-то важная проверка. А вы возьмёте с собой санитарку со смены. Поддержка невелика, но хоть что-то. Соберите вещи и когда дадут машину-поезжайте.
Я взял документы и направился к выходу, как мне навстречу вошла Елена Александровна. Старшая сестра тоже-попросила меня войти в свой кабинет. Она только что пришла на работу и была ещё одета. В руках у неё было несколько сумок. Она на какое-то время взяла паузу передохнуть, а затем начала говорить:
– Виталий, ты уже работаешь трудинструктором около года и, наверное, хочешь перейти в медбратья. Я могла бы тебя сейчас перевести. Элеонора Владиславовна, к сожалению, недавно сломала шейку бедра и теперь не сможет больше у нас работать. На её место я перевожу другую медсестру. Таким образом освобождается свободная ставка для тебя. Но. Если вдруг выйдет с декрета Семёнова, а это может случиться когда угодно, то нам с тобой придётся попрощаться навсегда. Я хочу тебе предложить-остаться сейчас на прежней должности, а переведу я нужного мне человека. Согласен?
– Да, конечно, – ответил я, – я не тороплюсь и могу пока работать трудинструктором сколько понадобится.
– Вот и отлично! Я рада, что с тобой мы нашли общий язык.
Я вышел в коридор и направился к Ане Беловой у которой должен был взять вещи больного и получить от того расписку в историю болезни, что вещи им получены полностью. Аня сидела в столовой и на мою просьбу-вновь сделала кислое лицо, но всё же выполнила то, что от неё требовалось.
Глеб Наймитов являлся представителем какого-то немногочисленного народа Поволжья. У него была характерная внешность-невысокий рост и монголоидные черты лица. Он жил в N-ске, уездном городе, километрах в шестидесяти от нас. Там у него была многочисленная родня, но судьба своего родственника их волновала мало. Никто не припомнит, чтобы кто-то ездил к нему на посещения. Запомнился Наймитов тем, что большую часть своего свободного времени он раскачивался туловищем взад-вперёд. Иногда это очень надоедало соседям по палате, и они выгоняли его раскачиваться в туалет. Там он мог заниматься любимым делом хоть часами, пока санитар не загонял его обратно в палату. Речь у него была грубая и примитивная, поэтому друзей у него никого не было.
Быстро пересмотрев свои немногочисленные вещи и поставив крестик в историю болезни, мы втроём зашли в машину. Вместо положенной охраны меня сопровождала санитарка, которая работала совсем недолго и имя её уже мало кто помнит. «Смена раздолбаев» сидели в своей комнате и ожидая важную проверку азартно перекидывались в «тысячу».
До N-ска мы ехали часа полтора. Водитель попался разговорчивый и по пути всё время что-то рассказывал нам через окошко, отделяющее кабину с салоном:
– Генератор у нас ни к чёрту. Второй диодный мост уже горит за этот месяц. Если заглохнем тут – не знаю: как добираться будем. Обмотка старая, коротит, вот мост и горит то и дело. Я говорил Семейкину: «Дай новый генератор, вон у тебя на полке пять штук новых стоит». А он только орёт на меня: «Сам поломал, сам теперь и делай»! Приходит главный и просит меня отвезти его в деревню. А я ему говорю: «Завхоз генератор зажал, можем заглохнуть на полпути». Главный, вроде всё понял, дал распоряжение. Семейкин генератор выделил, а потом и говорит: «Отвезёшь главного и на место всё вернёшь, как было. Мост за свой счёт купишь. Государство не даёт денег на новые мосты два раза в месяц, сам покупай»… Козёл!..
Мы въехали в N-ск и выяснилось, что дорогу до местной психбольницы никто из нас не знает. Все мы были тут впервые, не считая больного, но он не мог сказать даже-какое сегодня число. Решили спросить у прохожих. Но, как на зло, попадались всё какие-то несведущие люди. Никто не знает. Проезжая по центральной улице мы упёрлись в набережную широкой реки. Пришлось развернуться и свернуть в первый попавшийся переулок. Немного попетляв по запутанным улочкам, наша машина выехала на здание местного ГИБДД. У входа стояла патрульная машина и два гаишника, которые жевали какие-то бутерброды. Поняв, что это как раз то, что надо водитель притормозил на обочине и вышел навстречу им – спросить дорогу. Они охотно откликнулись, и стали указывать правильный путь, широко жестикулируя руками. Узнав местонахождение больницы, водитель вернулся, и мы ещё полчаса ехали по лабиринту маленьких улочек. Наконец, машина подъехала к маленькому двухэтажному старинному особняку в стиле «модерн», и я прочитал вывеску, в которой говорилось, что это и есть N-ская психбольница.
Войдя внутрь, нашему взору предстала маленькая амбулатория. В регистратуре я спросил у сотрудницы – как мне попасть в стационар для сдачи больного. Мне была указана дверь, за которой была лестница на второй этаж. Я последовал совету и на кнопку вызова, когда мы втроём поднялись по этой лестнице, мне открыли. Стационар был тоже-миниатюрный. Больные лежали повсюду. В коридоре, проходах, палаты забиты под завязку. Нас окружило несколько дородных женщин. Сложно было понять их должности, одеты они были во всё одинаковое. Узнав, что им привезли ещё одного клиента женщины запротестовали:
– Вы что, не видите, сколько у нас народу?! Куда мы ещё одного денем, всё забито до предела?!
– Дайте мне, хотя бы поговорить с вашим начальством. – Настаивал я.
– Хорошо, говорите. Вон там дверь заведующего. Стучите настойчивее, он не сразу открывает.
Я сделал, как велели и минут через пять дверь открылась изнутри и показался врач. Он был очень похож на нашего Полушкина, только ростом значительно меньше. Как будто его младший брат. Он боязливо смотрел на меня снизу вверх и как-то глупо улыбался. Я с важным видом доложил ему о цели визита: «…суд постановил…главный психиатр области велел…больной числится за вашим учреждением…необходимо выполнить распоряжения…документы в наличии…». Он только кивал в ответ. Наконец я произнёс:
– Так, значит мы его вам сдаём, возьмёте его бумаги?
– Да, да, конечно, конечно. – Испуганно ответил заведующий и взял мои бумаги.
Дав знак своей санитарке, я решительно направился к выходу. Она на происходящее только хлопала глазами. Мы стремглав выскочили из отделения под обескураженные взгляды медперсонала. Так же стремительно была покинута больница. Запрыгивая в «буханку», я бросил водителю: «Сматываемся отсюда побыстрее, пока нам морду не набили!». И машина сорвалась с места.
В хорошем настроении мы вернулись обратно в четвёртом часу дня. К счастью, ничего плохого в дороге не приключилось. Дело было сделано и довольно ловко. Начальство уже ушло домой, а значит – и мне можно было собираться. Проходя через приёмный покой, мне навстречу – опять попалась Аня, которая, как всегда, прошла мимо меня с опущенным холодным взглядом. Я забрал из мастерской сумку и решил на дорогу попить чаю в раздевалке в компании молодой санитарки. Она наверняка шла туда. Я не ошибся. В раздевалке уже находился Уланов и кто-то ещё из его смены. Но тут меня ждал сюрприз. Аня, всегда тихая и замкнутая, внезапно оживилась и громко смеясь, что-то рассказывала Андрею. Её поведение меня сильно удивило и несколько расстроило. Это означало, что тихо она вела себя только со мной и, на самом деле, моё присутствие она лишь терпела через силу. Осознавать это было мучительно неприятно. В этой ситуации я развернулся назад и молча побрёл домой, погруженный в мрачные мысли. Я размышлял тогда: «Можно было добиться любых результатов в делах, заработать какое угодно количество денег и совершить героические подвиги, но всегда встанет на пути какой-нибудь жалкий тип и именно он, а не ты получит всю славу и внимание женщин. А для меня всё будет бессмысленно, все достижения и, опустив руки останется лишь сидеть разочарованным и смотреть в одну точку».
Глава 19. Оконные рамы.
В жаркое лето 2001-го года двое моих подопечных занимались любимыми делами: Миша Моисеев всё утро ковырялся на грядках, А Толик Антоненков мастерил разные поделки и продавал их сотрудникам за чай. После обеда они вместе красили и покрывали лаком красивые разделочные доски. Мне было очень приятно наблюдать за их работой. В своё время Полушкин мне намекнул, что своих работников нужно поощрять и мне не стоит отказывать в их просьбах купить им чая. Я не отказывал. Где-то раз в неделю мои рабочие давали мне 50 рублей на покупку четырёх стограммовых пачек. Я их брал за 32 рубля и 18 рублей оставались мне «за работу». Они этот чай перепродавали другим больным и сами имели некоторый доход. Выходящие от Филипповны рабочие досмотру никогда не подвергались и могли за пазухой пронести блок «Тройки» или два. Мастерская могла удобно служить местом хранения спекулятивных продуктов. Все были довольны и каких-либо проблем с руководством или ментами не возникало. Периодически сотрудники во время обысков чай изымали и использовали его для своих нужд, а мне поступал новый заказ.
В то же время у охраны сменился начальник отделения. Им стал Павел Бабочкин. Он начал работать совсем недавно. Когда-то его выгнали из органов за некую провинность, а примерно полгода назад от описанных событий-восстановили и направили работать на «спец». Нрава был он весёлого и общительного. Таким образом, новое назначение всеми было одобрено.
После назначения командиром отделения, Павел принялся рьяно за работу и решил навести нужный ему порядок. И тут его как подменили. Улыбчивый и открытый мужичок сразу стал властным и злобным. Его подчинённые особо не реагировали на новоявленного сумасброда и большую часть времени по-прежнему проводили за карточными баталиями, поэтому Бабочкин решил простереть свою власть на более слабых. То есть на меня.
Новый начальник вдруг озаботился возможным побегом кого-то из больных. Побегов не было уже много лет и вдруг Павел решил, что именно в его руководство он может состояться и ему необходимо принять безотлагательные меры. Слабым звеном нашей пенитенциарной системы он определил окна. Вообще-то они были со встроенными решётками из арматуры. И перепилить такую арматуру пока не мог никто. Поддавалась она только газосварке и появившимися в широкой продаже «болгаркам». С двух сторон окно снабжалось застеклёнными рамами, которые всегда снимали на жаркое время года. Иначе – в отсутствии вентиляции нахождение в палатах являлось сущим адом для пациентов. Проблем с окнами не возникало. Больным легче было прокопать под землёй тоннель, нежели пытаться пилить высокоуглеродистую закалённую сталь. Но почему-то именно окна сильно забеспокоили Бабочкина.
Однажды утром он подошёл ко мне и распорядился: в обязательном порядке после семи вечера рамы ставить на место. Каждый день. Утром-можно снять, а вечером-ставить. Эту идею я счёл совершенно идиотской и прямо об этом заявил. Тогда Бабочкин пошёл к Полушкину и высказал ему своё требование. Полушкин при любой ситуации, всегда занимал сторону охраны и строго приказал мне слушаться распоряжений начальника охраны. Теперь-у меня возникли проблемы. Уходил с работы я в четвёртом часу дня, когда был зной. Ставить рамы в это время было небезопасно: больные открыто угрожали мне расправой, что у начальства вызывало только насмешки. По мнению самого Бабочкина, я должен был в такой ситуации ежедневно вечером приходить на работу и делать, что мне велят. У меня было ощущение, что мне запретили справлять нужду, расстегая штаны. И теперь ходить везде я должен был исключительно в обгаженных штанах и никак иначе. Не было никого из начальства, кто вошёл в моё положение. Я как мог игнорировал эту дурь, но жёсткие разносы на пятиминутках понуждали меня искать какой-то выход. И он нашёлся. Мне нужно поблагодарить дежурных медбратьев – Лужина и Геру Гурина, Константина Хоменко и других. Они вечером брали молодого уборщика по прозвищу «Огурец», и он выполнял за меня прихоть охранника-самодура. Получалось не всякий день, но в целом проблема как-то решилась.
Продолжалось всё это месяц или два. Закончился он довольно драматично. Как-то вечером, до 21 часа больные гуляли, как всегда, во дворике и ровно в девять их завели по палатам. Зашли в тот день не все. Совсем молодой цыганёнок по фамилии Маевский ловко спрятался за стоящими про запас ненужными койками в проходе между двориком и коридором. На ночь ему была назначена таблетка феназепама, но он её не принимал. Мария Алексеевна, назначивши препарат, забирала транквилизатор для каких-то своих целей, и Гера (а именно его была смена) заботливо отнёс учётную таблетку в кабинет врачей. Дежурила в ту ночь именно Алексеевна. Больных в то время не пересчитывали вопреки инструкции и отсутствие Маевского никто из персонала не заметил, раздача лекарств прошла штатно. Сам Маевский тихо сидел в своём укрытии и терпеливо дожидался того момента, когда вся смена уйдёт пить чай, а у больных с гомосексуальными наклонностями начнётся время для зажигательных игрищ. Уличив удобный момент, злоумышленник выбежал в прогулочный дворик, взобрался по решётке и, подняв верхнюю клеть (которая не была приварена), вылез наружу и забравшись на крышу быстро убежал по ней к заднему двору. Один ловкий прыжок вниз, и – почти свободен. Побег удался.
Пропажу обнаружили утром, во время завтрака. Мария Алексеевна спешно вернула таблетку феназепама в контейнер, сохранив это в тайне. Пришедший следователь был удивлён халатности персонала. Мало того, что больные не сверялись по списку, так ещё и контейнеры с таблетками не проверялись после раздачи. Смене Гурина досталось крепко. Премий тогда не лишали ввиду их отсутствия, но выговоры дали. После написания объяснительных всех вызывали в ОВД для дачи показаний. Короче, суеты и нервотрёпки было предостаточно. Охране, видимо, тоже досталось. Что у них было точно неизвестно, в милиции редко выносили сор из избы, но Бабочкина от руководства отстранили и перевели на другой объект. В больнице сделали оргвыводы и теперь, в обязательном порядке, проводили пересчёт больных два раза в день. О распоряжении ставить на ночь окна как-то сразу позабыли и у меня одной проблемой в жизни стало меньше.
Радовался облегчению я недолго. Однажды, занимаясь каким-то делом, я услышал разговор двух наших медсестёр. Он был о том, что теперь Вадик Короленко после каждой смены увозит куда-то переведённую в медсёстры Аню Белову на недавно купленных подержанных жигулях. Да и сам внешний вид Ани к тому времени изменился. Теперь она пользовалась ярким вызывающим макияжем, и всем своим видом давала знать окружающим, что ездят они с Вадиком отнюдь не в бадминтон играть. Ещё не отстираны были шторы от жирных рук Короленко, как тот стал «первым парнем на деревне». Меня эта новость немного шокировала, хотя было бы наивным ждать чего-то другого. Когда неприятное осознание пришло, на какое-то время в глазах потемнело и на противоположной стене мне привиделись две довольные хари. Одна – полупьяной Алексеевой, и вторая – ехидно ухмыляющегося Уланова. Своим видом они мысленно мне говорили: «А чего ты ждал? Мы тут идолы, эти людишки и шагу не вступят без нашего одобрения. Ты наивно думал, что Аня посмеет сделать что-то против нашей воли? Как бы не так! Ты преклонил перед нами колена, ты принёс нам богатую жертву? Да кто же теперь из наших подданных захочет общаться с объектом насмешек, возникших от их же следствия? Ты обречен на этот замкнутый круг, чему мы очень даже рады!» Я старался отгонять от себя дурные мысли и переключался на решение новых задач. Через несколько месяцев Вадик И Аня поженились, а пойманного Маевского отправили на «специнтенсив» в соседний регион.
Глава 20. Свадьба Бори Налимова с Лизой.
Шла поздняя осень. Листья не только уже все опали, но и были убраны из тех мест, где им не положено быть. Яркое утреннее солнце почти не грело, и идущие на работу сонные прохожие застёгивали куртки до самого подбородка.
Возле входа меня встретил Лужин с неизменным «Беломором» в зубах. Он был небрит и слегка пьян. Вообще, как только Алексей завёл недвусмысленную дружбу с Натальей Кулигиной, дочкой Клавы, так почти всегда приходил на смену с запахом только что выпитого спиртного. Наталья тоже- не отставала и было совершенно ясно, что объединяла их дружба с Зелёным Змием. Поначалу, Наталья встречала меня с очень знакомым выражением лица, как будто съела какую-то кислую гадость, а теперь-они оба меня встречали довольно приветливо. Признаться, какая-то польза мне в том была. Интересна была реакция начальства: все будто не замечали явного злоупотребления алкоголем этими сотрудниками, и Лужин со своей подругой могли пьянствовать совершенно безнаказанно.
– Здорово, Виталик! – Почти хором поприветствовала меня хмельная пара. – Слышал, что сегодня будет? – Продолжил один Лужин. – Боря Налимов расписывается со своей Лизой. Прямо сюда из ЗАГСа придут и в столовой мероприятие будет. Бардак какой-то. Говорят, ещё и брачную ночь им сделают. Палату что ли какую расселять будут?
Я для порядка покачал головой, хотя мне было всё равно, но событие и впрямь-необычное. Боря Налимов: это больной шизофренией, вечно какой-то потный мужик, который лежал у нас за убийство своего дяди. Правда, он уверял, что дядю он очень уважал и не мог причинить ему вред. В день убийства с ним выпивал, а после встречи ушел к себе домой. Дядю нашли на следующий день жестоко убитого ножом. Виновного признали Бориса и поместили в нашу лечебницу. Убивал он или нет – вряд ли теперь кто узнает. Может, и не убивал. Несмотря на свою болезнь и навязчивый характер, Борис был незлобен, и никто не мог припомнить от него что-то плохое. Росту он был среднего, с крупными чертами лица и широким носом «картошкой». Низко посаженный зад и длинные руки делал его похожим на примата. Иногда я его брал на работу. Он, обычно, начинал деятельность очень энергично, мог копать или пилить целый день, но в последующем-быстро выдыхался и больше занимался курением и показухой. Понять, что толку больше не будет, было очень просто. Он одевал на ноги обтягивающее трико, закатывал его до колена и обувался в нелепые шлёпки на высокой платформе с приподнятой, как у женщин – пяткой. В таком виде он большую часть времени стоял, повернувшись к другим больным торчащими ягодицами. Если же садился на стул-неизменно хлопал себя ладонями по ляжкам и приговаривал: «Кость у меня широкая, таким бёдрам любая женщина позавидует!». Это означало, что Борю можно заводить в отделение и на какое-то время на работу больше не брать. В палате он соседям объяснял, что: «Работа каторжная и я не лошадь, чтобы на мне пахали от зари до зари». Причём, произносил он это подойдя очень близко, прямо в лицо собеседнику. Естественно, это никому не нравилось и долгими такие разговоры не были. Увидев, что желания общаться у окружающих нет, он ложился на кровать вниз животом, слегка привстав на согнутые предплечья и осторожно оглядывался на реакцию сопалатников. Поначалу больных такое поведение забавляло, но затем-начинало раздражать и они мечтали о том, как бы его опять отправить поработать. Иногда он в таком состоянии писал стихи, в которых одна-две рифмы использовались во всех четверостишиях. Полушкин, прочитав подобное творчество, как правило, назначал внутримышечные инъекции нейролептиков, и Боря Налимов успокаивался на какое-то время. Цикл начинался заново.
Невесту Лизу знали очень многое в городе. Она вместе с Борей была завсегдатаем амбулатории, там они, собственно, и познакомились. Высокая худая женщина с длинными волосами и очками с очень толстыми линзами всегда пропускала вперёд себя торчащие, как у утки губы. Иногда эту колоритную пару можно было встретить прогуливающимися в центре города. Когда Борю закрыли, Лиза добросовестно приходила к нему на свидания и приносила немного поесть. Их встречи заканчивались долгой безмолвной паузой и французским поцелуем на прощание.
Придя в мастерскую, я получил задание от старшей сестры-освободить изолятор и поставить туда койку с матрасом. Изолятор находился в коридорчике, сразу за кабинетом врачей. После массивной двери, напротив, был туалет для начальства, а повернув направо шла стена, отгораживающая узкий изолятор, который пока никогда не использовался. Пройдя метра три была небольшая комната, где мои больные оборудовали ещё одну маленькую мастерскую соорудив верстачок и повесив на стену два шкафа. Далее по пути была ещё одна дверь, за которой шла ещё комната, используемая как склад. Изолятор тоже был набит каким-то старьём и разобрав его у стены можно было увидеть унитаз и раковину, очень грязные, но вполне рабочие. Я взял двоих рабочих, и мы сделали, как велели. Направившись обратно в направлении столовой, где в это время шла церемония бракосочетания, нам повстречалась санитарка со смены-шумная Татьяна Маслова, которая то ли в шутку, то ли всерьёз, велела мне оставаться в изоляторе во время «брачной ночи» для контроля ситуации. Я как-то отшутился и ушёл прочь. Наблюдать за росписью желание тоже не возникло и мой путь лежал в коридор, куда я и отвёл больных.
В коридоре меня ждал санитар. Это был здоровяк по имени Сашок. Он устроился недавно и, поначалу сильно нравился Полушкину. Любуясь габаритами отставного матроса, он потирал руки и улыбался, завидев тридцатилетнего Александра. Но, радость была недолгой. Подающий надежды детина оказался бездельником и пьяницей, который без конца занимал деньги у своих коллег. Вот и теперь, он, почёсывая затылок искал очередного кредитора.
– О, Витёк, привет, как дела! У меня к тебе дело, пойдём-поговорим. Не выручишь до аванса? Позарез нужны деньги, хотя бы рублей пятьдесят.
– Сашок, ты же мне уже месяц не можешь десятку отдать. – Парировал я.
– Так дай полтинник, я тебе тогда шестьдесят должен буду.
– Не-ет, отдай сначала, что должен, да и денег у меня с собой нет.
Услышав это Сашок потерял ко мне интерес и занялся своими делами. Дело в том, что ни при каких обстоятельствах этому санитару нельзя было показывать наличные деньги. Увидев рубли, он мог целый день ходить за тобой по пятам и клянчить, пока не выпросит всё. Так я месяца два назад расстался с пятнадцатью рублями, из которых пять сумел уже вернуть.
Тем временем, бракосочетание состоялось, и молодожены ушли уединяться в изолятор. Дежурить у входа, назначился Лужин с Наташей, которые к тому времени успели закинуться порцией «портвешка». Время было выделено с половины одиннадцатого до полудня, то есть полтора часа. Что там делали всё это время молодожёны – известно им одним, но побыв наедине выделенное время, они вышли и довольно улыбались. Проходя мимо сотрудников, Лиза обронила фразу: «Всё было очень хорошо, только мы сильно замёрзли, холодно тут у вас». С этого дня Борис Налимов и Лиза стали мужем и женой, с чем их и поздравили сотрудники отделения.
Делать после обеда было нечего. Мои рабочие – Анатолий и Михаил в ближайшее время должны были быть переведены в стационар общего типа, который находился по соседству. Желания отпускать таких работников не возникало, но полтора года безупречного поведения должны чего-то стоить. Я принёс пакет свежей картошки, и мы решили её испечь.
В задней части двора у нас было место для костра. В то время противопожарной безопасности внимания уделяли мало, и сотрудники нередко в этом месте устраивали шашлыки и барбекю. Мы натаскали из мастерской ненужных дощечек и развели огонь. В образовавшиеся угли положили картофель и начали рассказывать всякие байки. Через некоторое время, к нам присоединился Лужин и тоже, в свою очередь, рассказал, закурив папиросу, как в молодости ездил в колхоз и там так же жёг костры. Через некоторое время картофель был испечён, и наша компания из четырёх человек осторожно вынимала его, перекидывая из руки в руку, охлаждая своим дуновением. Есть особо не хотелось, после обеда все были сыты, но в этой трапезе было что-то невероятно прекрасное и приятное. Взрослые люди часто вспоминают детство и юность с ностальгией и всё то, что напоминает нам о навсегда ушедшим годам, вызывает массу положительных эмоций. Так было и в этот раз. Сидя у догорающего костра, мы ели картофель, приправленный солью, и вспоминали разные интересные случаи из далёкого прошлого. Спустя более двадцати лет, печатая в редакторе эти строки, до сих пор ощущаю этот осенний неповторимый аромат и невольно улыбаюсь своим воспоминаниям. Я задержался в этот день до половины пятого и уведя в означенный час довольных больных, отправился домой.
Глава 21. Запасные койки.
В любом учреждении есть такое явление, как текучка. Наша больница не являлась исключением. Михаил Иваныч, с которым я начинал работать – ушёл на пенсию, вернулась из декретного отпуска- Семёнова, уже какое-то время работала Света Кулешова, ещё одна моя бывшая одногруппница, которую я знал ещё по школе, уставная от постоянной езды в областной центр, где работала ранее. Она, впоследствии, сыграет немалую роль в жизни отделения. Пришло известие о том, что Щукарь повесился. Некоторое время он работал на стройке, но работать там-это не вино больным таскать и пьяным под столом валяться. Там трудиться надо. Видно, изнеженное сознание не выдержало таких нагрузок. Рассчитался и друг Меркулова, тот кого взяли вместо Щукаря. Отличился он лишь тем, что много болтал, тоже- любил крепко выпить и по примеру Уланова поступил учиться на юриста.
Алексея Лужина пришёл менять Гера Гурин. Пришёл не один, а со своей новой подругой. Несмотря на то, что Гера, как и Алексей, имел свою семью, он был не прочь интрижек на стороне. И теперь его фигуру украшала Ирина Богданова. Все уже подзабыли о её дружбе с Хоменко, и уж тем более-Лужиным. Коллеги быстро привыкли к их недвусмысленным отношениям и мало кто размышлял над тем, какого сейчас его семье, для которой происходящее было настоящей трагедией. Так бывает: у кого-то горе, а всем вокруг весело. Всё, как всегда.
С недавнего времени в палатах были разрешены телевизоры. Не во всех, конечно, а со второй по четвёртую. Электрические розетки расположили снаружи, а к телевизору ток шёл через удлинитель. Персонал, по задумке, должен был выключать контакт ровно в 10 вечера. Больных это не устраивало, так как в позднее время по некоторым телеканалам показывали передачи для взрослых, которые отлично содействовали снятию гормонального напряжения. Если кто-то из персонала лишал пациентов этого удовольствия: вынимал вилку из розетки, то больные начинали из вредности часто проситься в туалет и всячески мешать персоналу отдыхать после трудовой деятельности. Не найдя иного выхода, сотрудники махнули рукой и не обращали внимание на то, что подопечные всю ночь стучали кроватями под американские фильмы сомнительного содержания. Просыпались на завтрак такие «телеманы» крайне неохотно и с одутловатыми лицами подолгу засиживались в столовой.
В такой обстановке, утром в отделении случился небольшой скандал. Дело в том, что санитар Сашок в ночную смену немного не рассчитал дозу алкоголя и, грубо говоря, обильно наблевал где-то в углу. Наутро, увидев безобразие Татьяна Маслова решила понудить Сашка убрать результат своего неудачного пищеварения. Санитару было не до того, он уже искал деньги на опохмел. На просьбы назойливой коллеги он лишь только недовольно буркнул: «Ты тут санитарка – ты и убирай!». Конечно, Татьяна вопрос быстро решила при помощи своего уборщика- Огурца, но на Сашка затаила обиду.
Лужину не терпелось как можно быстрее уйти с пятиминутки. Ведь за порогом его уже ждали закадычные друзья – Жоржик и ещё один наш санитар-Левандовский. Последний работал уже года два и был постоянным членом «клуба любителей портвейна». Все вместе они планировали провести утро в ближайшей забегаловке за употреблением любимого напитка. Сашок сразу остался не у дел. Потому, что денег он так и не нашёл, а поить за свой счёт его никто не хотел.
После долгого экскурса в историю Гражданской Войны Полушкин, как всегда, закончил свою речь призывом к дисциплине на рабочем месте:
– …надо ещё раз повторить вам, что употребление алкоголя на смене совершенно недопустимо и необходимо принимать решительные меры по искоренению этого пагубного явления.
Сидевшая всё это время тихо санитарка Маслова не выдержала и с возмущением прервала речь, которая должна была вот-вот окончиться формальными декларациями, и сотрудники разошлись бы кто-куда.
– Дмитрий Ильич! Вот вы все говорите и говорите каждый раз: «Принимаем, решительно перепринимаем!..» Вот сейчас стоит за решёткой наш обормот едва живой. Давайте – принимайте, меры свои, реши-тельные! А то только языком болтать и можете!
Делать руководству было нечего, вопрос поставили ребром и как-то реагировать было надо. Сашок чувствовал себя прескверно и начальству не составило никакого труда его уволить. Это была последняя смена отставного матроса и года через три он скоропостижно скончался в возрасте тридцати трёх лет от пьянства, так и не отдавши мне долг в размере трех рублей.
Часам к одиннадцати утра в отделение зашел завхоз. Он прошёл во врачебный кабинет без стука. Через какое-то время он вышел вместе с Полушкиным, и они направились в отделение. Я попался им навстречу, и Полушкин попросил меня присоединиться. Мы вместе зашли в палату №3. С первого взгляда было понятно- помещение нуждается в ремонте. Мне было дано задание- расселить всех больных и найти подходящих работников.
– …на складе всё есть, приходите – забирайте. – Размахивая руками горланил Семейкин, – если чего и не хватит – в ближайшее время больница получит…
Я сильно засомневался в словах завхоза. Что-то как-то я уже подобное слышал и начал высказывать свои возражения:
– Может для начала принести стройматериалы в достаточном количестве, а уж затем – выселять больных и начинать ремонт?
– Виталий Григорьевич, – с раздражением и злобой перебил меня Полушкин, – вы должны делать всё, как велит вам замглавврача, обсуждать его распоряжения вы будете дома или где-то в другом месте!
– Так ведь было уже такое. Палата будет стоять на ремонте с полгода, куда всё это время пациентов распихивать будем?
Глаза Полушкина покраснели он злости и ждал ещё один пассаж в свой адрес, но положение спас один из больных:
– Дмитрий Ильич, а у нас в отделении есть ненужные койки? Старые, полуразобранные, вон – как эти зелёные, армейские. Сейчас их охотно покупают некоторые люди. Их разбирают на уголки и пускают их в различные конструкции. Очень уж они хороши. Вот вам и деньги, если что на стройматериалы для ремонта, если не хватит.
Завхоз на минуту задумался, и наконец-выдал:
– Расселяйте палату, приходите на склад за краской и всем остальным, начинайте ремонт!
Ругаться с начальством я не хотел. К тому же – свидетелей, если что было много. Зайдя на склад, мне выдали два десятка гвоздей и стакан цемента. Это было ожидаемо. Ремонт растянется надолго.
В обед ко мне подошла сестра-хозяйка. Филипповна повелела мне:
– Виталий, в мастерской есть койки их сейчас же необходимо перенести на задний двор. Все. Уже подъехала машина и ждет вас. Грузите койки в «буханку» и побыстрее!
Я сразу вспомнил происшествие с полом в кабинете Гольдман и мне не хотелось снова попасть в дурацкое положение, когда на меня свалят всю вину за пропавший больничный инвентарь. К тому же – у хозяйки был должок и это был отличный шанс поквитаться.
– Нет уж, Инна Филипповна! Эти койки уйдут в неизвестном направлении, и все скажут, что я их украл, и распоряжения никакого не было, и вы ни о чём слыхом не слыхивали! Больные поступят, ложить их будет не на что, опять обвинят во всём трудинструктора. Знаете, что: берите-ка сами кого хотите и таскайте под свою ответственность, а я на этот раз – пас!
Хозяйка ничего не ответила и отправилась в отделение. После обеда я стоял в пустой палате и обдумывал план действий. За окном раздался какой-то шум. Я выглянул и увидел, как Филипповна вместе с санитарками тщетно пытались волочить сетки кроватей. Сетки были тяжёлые, они падали. Но надо отдать должное сестре-хозяйке, она очень старалась. Добросовестная работа по расхищению казённого имущества продолжалась долго. Уходя домой, я так и не дождавшись её окончания и по пути злорадно наблюдал за тем, как со слезами на глазах Филипповна усердно тащила с помощницей очередную койку к стоящей неподалёку машине.
На следующий день меня вызвала Гольдман. В её кабинете сидела рыдающая Филипповна. Она с укоризненной интонацией проговорила:
