У кого-то поинтересовался, сколько народу в больнице? Переполнено, больше пяти сотен.
Пробыл я меньше месяца.
Когда в зону заказали, Боцман со мной почту серьёзную отправил. Сказал: «Бураме передашь. Смотри, не Бедному, а Бураме. Понял?»
Я понял и сделал, как он сказал.
Кроме Боцмана в больнице были: Серёга Щербак и дед Пионер. Был ещё Заза, которого в Россоши поломать не смогли.
Приехал я в Кривоборье, посёлок в сорока километрах от Воронежа по московской трассе. Излучина Дона, курортное место. Воздух не хуже кисловодского.
Карантин, неделя стационар, потом в девятый отряд поднялся.
Отряд переполнен, кормят плохо, можно сказать, вообще не кормят. Утром каша из сечки, в обед суп из сечки, вечером уха из сечки. Уха – рыбьи хвосты и головы в бульоне (спинки кому-то, кто поблатнее доставались), ни картошки, ничего, пусто. Перловка пустая, грязный овёс, хлеб сырой – спецвыпечка. Короче, пищеблок оптимизма не вызывает.
Зато режима нет. Хозяин простой понимающий мужик, чего не может дать – говорит прямо. Но и многого не требует, лишь бы ЧП в учреждении не было, а там, бог всем судья.
Начал я адаптироваться к лагерной жизни, в коллектив вписался нормально, прижился. Не без трения, конечно, нужно было порамсить (поругаться, поскандалить), показать зубы, как в любом общежитии.
Время потекло. Сроку у меня было ещё…
– Сколько привёз? – подходили мужики.
– Восемь, даже восемь с половиной.
Качали головой, отходили.
Вообще, время там имеет другой счёт. Если приравнять по событиям, то можно сопоставить как месяц к году. В тюрьме год прошёл, а вспомнить нечего, всё одно и то же: Новый год, Рождество, дата освобождения, Крещение, день рождения, Пасха. Потом: Науруз-байрам, Ураза, Курбан-байрам, всё, все праздники. Ещё письмо из дома, посылка или передача. На свободе за месяц больше событий происходит, чем там за год. Поэтому считают: «Зима, лето – год долой, восемь пасок и домой».
Зато богата лагерная жизнь фольклором. Тут уж российская душа вся нараспашку, без цензуры, так сказать, и поэтому правдивая. Все условия для творчества имеются: времени уйма, голод для художника важен – присутствует. Лишения, страдания – через край.
Как-то молодой козлёнок, вернувшись с вахты с обещанием досрочного освобождения, напел такую песню кричалочку:
Жизнь у нас полегче адской, это только на «Двадцатке»,
Хочешь умереть со скуки, приезжайте в «Семилуки»,
Если хочешь хапнуть горе, приезжайте в «Кривоборье»,
Козьих рог увидеть блеск, это к нам в «Борисоглебск»,
Если духом не упал, в «Перелёшино» попал,
Коль смиренья не достиг, только в «Россоши» притих.
Приехал из больницы дед Пионер, Борис Борисыч. Поднялся в отряд, шконка (нара) его родная дожидалась. В отряде праздник, Пионер приехал!
Принесли баул, в проход поставили. А деда всё нет. Вышел я в локалку (локальный сектор – территория отряда), смотрю – канает с бадиком (тростью) через плац к калитке, мелко семенит. Вокруг него свита из бродяжни, сопровождают.
Зашли в барак, в первую секцию. Народу собралось… Поставили чифир, купец (крепкий чай). Достали сладости, конфеты. Что было – всё на стол, надо встретить старого каторжанина. Кто-то подходит, обнимает Пионера, протягивает сигареты с «каблучком», шоколадку. Зажигалок надарили, чая всяко-разного – оказали внимание старику.
Расселись, принялись пить чай…
– Ну что, дед, какие новости? – спрашивает кто-то.
И дед начинает рассказывать… говорит с каждым его языком. С Бедным о серьёзном по строгому, с Буромой по очень строгому. С пацанами по-пацански… Кого-то ругает, кроет последними словами, кого-то хвалит, радуется, смеётся.
Потом принимается выслушивать лагерные новости. Делает серьёзный вид, слушает внимательно, хотя всё и так знает, в больнице новости из Кривоборья никуда не деваются.
Когда арестанты расходятся по отрядам, остаются свои, дед проявляет интерес, что у нас происходит.
– А отрядник что? – спрашивает братву. – А завхоз?.. Настя котят принесла? Хорошо! И сколько? Пять! Ух-ты! А у кого под шконкой окотилась?
Интересует деда всё. Сколько голубей вывелось на крыше барака. Кто из людей появился в зоне. Кто из «шерсти» (непорядочных) прибавился. Кто улетел (закрылся под крышу), кто двинул (проиграл и не расплатился). Надо же всё знать.
Утомляется дед ближе к полуночи, раскладывается.
– Пора спать. Гасите свет. Если что интересное – будите, а так, не кантовать, – и мирно засыпает.
Молодёжь в другой секции дурачится допоздна. Бывает, в кухне засядут и травят байки. Кого там только нет. «Кто был в тюрьме, тот в цирке не смеётся».
Пионер, Борис Борисыч, ростовский прошляк (в прошлом вор), годов ему больше семидесяти. Отмечали, чифирили, по-моему, семьдесят пять, короче, тысяча девятьсот двадцать четвёртого года рождения. Из них больше пятидесяти лет лагерных. Карман, «Калина красная» натуральная. Бриллианта вспоминает – плачет, Мексиканца вспоминает – плачет. Многих людей знал, кладезь преступного мира.
– Дед, а почему Пионер погоняло? – поинтересуешься у него.
Если в настроении, он начинает рассказывать: «В Ростове бегал по карману в пионерской форме с галстуком. Кто на пионера подумает?
Как-то раз в большом магазине, у прилавка, залез в сумку к толстой дуре. Она рюхнулась, поймала меня за руку и давай кричать:
– Ах ты воришка! Сволочь! Милиция!..
Держит крепко, сил нет вырваться. Я начал её просить:
– Тётенька, отпустите, тётенька, я больше не буду…
Она – паскуда: «Какая я тебе тётенька? Милиция!..»
Тут я её ботинком по косточке на голени пнул – ай-ай… она мою руку и выпустила.
Бегу на выход, в дверях ловит меня милиционер.
– Куда… куда бежишь? – спрашивает, а сам в зал магазина смотрит.
– Дяденька, меня старший брат за карандашами послал. Отпустите, пожалуйста…
Толком не разобравшись в ситуации, отпустил меня начальник – пионер же, не шпана какая-то!.. Так и прилипло Пионер».
Кто-то из бродяг спросил у деда, шутя:
– В войну, по карману, продуктовые карточки не попадались?
Борисыч чуть чаем не поперхнулся.
Пионер сохранил, несмотря на годы и тяжёлую тюремную жизнь, человеческое достоинство. Был при твёрдой памяти. Содержал себя в чистоте. Опрятно одевался. Правил седую бороду, подстригал усы, края которых подкрашивала табачная просмолка. Глядя на него, сразу понимаешь – не простой дед, очень непростой. А он и был не простым. Взгляд тяжёлый, насквозь видит человека, смотрит, как сверлит до самого нутра.
Бывало, пришёл этап, мужики стоят у каптёрки знакомятся. Подканает Пионер. С кем поговорит, сигаретой угостит, конфету протянет, вниманием не обойдёт – достойный человек оказывался, а кого прошёл мимо – непуть. Никогда не ошибался старый волк.
Как-то поменялся у нас отрядник. Появился молодой, прямо из учебки, из-за парты, можно сказать. Даже форму ещё не выдали, ходил в вольном, чёрном костюме, с дубинкой наперевес. С контингентом никогда не работал, опыта нет.
Козла (завхоза) не того назначил. И козлина решил – с молодым отрядником прохиляю по-своему – наверну в три оборота без коловорота.
Побили козла, «улетел» в стационар лечиться.
Отрядник нервничает, не поймёт – что делать?
Начал знакомиться с осужденными отряда, но что-то не ладится у него. Вызывает осужденных в кабинет, не с того начинает, говорит неправильно, гребёт всех под одну гребёнку, а так нельзя – масса неоднородная. Надо понять, кто есть кто в отряде. Для этого смотрящий имеется, он, в том числе, как пресс-секретарь подходит – довести до массы информацию, высказать общее мнение, мужицкое, так сказать. А Сергей Васильевич этот, не так всё делает, не уважает уважаемых людей.
Вызывает Пионера. Приходит дед.
– Так, за что сидим? Начало срока, конец срока? – задаёт протокольные вопросы, смотрит в карточку.
Пионер не отвечает, смотрит на отрядника пристально.
А тот ему:
– Что, дед, молчишь? Да у тебя уж памяти нет. Небось, позабыл всё? – посмеивается находчивости своей.
А дед вдруг рассказывает ему басню «Лисица и журавль» и в конце подаётся вперёд, поближе, и говорит:
– А виноват ты тем, что хочется мне кушать. Ам-м! – и щёлкает зубами.
Сергей Васильевич аж на стуле подпрыгнул… Не ожидал, представить себе такого не мог.
(Ничего, обкатался со временем, до замполита дослужился).
Однажды идёт обход по жилой зоне. Начальник колонии, заместители: по безопасности, по режиму, по оперативной работе, ходят по баракам. Все зэки на мандраже… добром не кончаются такие обходы.
Зашли в наш барак. Отрядник и завхоз по струнке. Доклад – в отряде всё в порядке, происшествий нет и тому подобное.
Проходят в жилую секцию, стук тяжёлых сапог, начальники зашли: большой вес, полы деревянные скрипят, карнавал животов.
Дальше вглубь секции. Там сидит на шконке маленький дед Пионер – седая голова, седая борода, очки, бадик, домашние тапочки.
Остановились в проходе начальники, смотрят по сторонам, на спальные места, на стены: «Всё ли в порядке?»
– Так, это что такое? – проговорил зам. по тылу, огромный, двухметровый мужчина с подростковым лицом. Не подходило подростковое лицо к массивной, пузатой фигуре. Хотя человек он был добродушный, незлой, подлостей не делал. – Почему розетки за аквариумом самодельные? Не положено так… – Зам. по тылу начинает дёргать розетки, проверять, как они крепятся. – Ну, зэки! Что только не придумают…
Остальные «звёзды» мочат, всё вроде бы нормально, не вызывает вопросов по их отделу.
Пионер поднимается со шконки, подходит к переростку и говорит:
– Мне эти розетки разрешил поставить начальник, самый – самый главный, по этой херне! – и смотрит сердито снизу вверх на детину.
Хозяин и большое начальство переглянулось. Сложили руки на животах и смотрят, что же дальше будет?
А детина отвечает с ухмылкой:
– Дед, по этой херне самый главный начальник тут – я!
– Да? – удивился Пионер.
– Да, – убедительно ответил зам. по тылу и продолжил улыбаться, как ребёнок.
– Не проканало, ну и не надо, – пошаркал дед к шконке, присел.
Начальство какое-то мгновение стояло молча, потом начал хохотать хозяин, за ним все остальные. Хозяин с трудом прекратил смех, подобрал живот руками и говорит:
– Пусть будет, я разрешаю! Ну-у Пионер… борода седая, а он – не проканало…
Начальство весело покинуло барак. Умел старый углы сглаживать.
Интеллектуальные игры любил Борис Борисыч – шахматы и терц, это составляло у него целый ритуал.
– Пацанчик, завари чифирку, – обращается он к помощнику. – Только змейский не вари. И не Байкал. А то ты наваришь порой… змей поить, яд! – и делает противную гримасу. – Свари, короче, от души. Вон того чая возьми, вот этого, да.
Попьёт дед чай, вытрет усы, наденет очки, обведёт взглядом секцию.
– Мусорков там не видать? – удостоверится. – Атас стоит? И ладно. Раздавай… Пулемёт (колоду) где раздобыл? – спрашивает у соперника. – Сам лепил? Марат подогнал. Понятно. Марат подгонит. Под себя точит. Хитрее всех хочет быть, татарин. Ладно, не на корову играем.
И начинается игра в терц, очень мудреная, по арестантским меркам – дворянская. Я, например, за долгий срок так и не овладел этой замысловатой карточной игрой. Это не рамс и не бандитская сека, терц – это карточные шахматы, если можно так сравнить.
И вот Пионер играет, подкидывает баланы (счётные палочки), а сам приговаривает или напевает:
