Первая на возвращение. Аристократка в Советской России
Виктор Блейксли
Ирина Скарятина
Данная книга является художественным переводом третьего англоязычного произведения Ирины Скарятиной (главной героини цикла романов "Миры Эры"), написанного при участии её американского мужа Виктора Блейксли, изданного в США в 1933-ем году и ставшего там абсолютным бестселлером. Это исторический роман-путешествие, повествующий о захватывающем турне четы Блейксли по Советскому Союзу в 1932-ом году и дающий всесторонний и объективный обзор процессов, происходивших в то время на просторах великой страны, переплетающийся с воспоминаниями Ирины как представительницы знатного дворянского рода из придворной семьи о её жизни в России до революции, во время неё и в течение пяти страшных лет после, вплоть до вынужденного отъезда в эмиграцию в 1922-ом году. Описание предпринятого Ириной и Виктором вояжа впечатлит любого, даже самого заядлого путешественника, ведь он включал не только Ленинград и Москву, но и Ростов-на-Дону, Владикавказ, Тифлис, Батум, Ялту, Севастополь, Днепрострой, Харьков и Киев
Ирина Скарятина, Виктор Блейксли
Первая на возвращение. Аристократка в Советской России
Предисловие
Много замечательных книг и статей написано о современной[1 - От переводчика: На момент работы над романом в 1933-ем году.] России. Морис Хиндус, Луис Фишер, Джошуа Куниц, Элла Винтер, группа американских профессоров во главе с Джеромом Дэвисом и ряд других выдающихся писателей, журналистов, экономистов и социологов поделились своим опытом, своими наблюдениями и результатами исследований новой системы[2 - От переводчика: Имеется в виду социалистическая система управления, как новая по отношению к капиталистической и феодальной.]. И они блестяще с этим справились, охватив каждый аспект жизни в Советском Союзе. Благодаря им был пролит свет на тёмную тайну, которой в течение многих лет для большинства людей являлась Россия, и мир начинает видеть и понимать, что же там происходит на самом деле. Может показаться, что после появления всех этих книг мне не было смысла писать свою, и потому у людей напрашивается резонный вопрос: "Разве не всё ещё было рассказано о России? Стоило ли ей тоже за это браться?" Ответ кроется в само?м названии моей книги – "Первая на возвращение", – ибо, насколько мне известно, я самая первая представительница титулованной русской аристократии, не являющаяся коммунисткой, которой было позволено "вернуться домой" в Россию на законных основаниях – с визой в паспорте, выданной Москвой.
Я не претендую на проведение глубокого изучения той или иной ситуации или на то, что стала экспертом по сегодняшней России, – ничего подобного. Всё, что я сделала, – это проехала по своей собственной отчизне, которую покинула в октябре 1922-го года, а затем поделилась своими впечатлениями об этом первом визите после более чем десятилетнего отсутствия и жизни в эмиграции. Будучи русской и проведя, за исключением последних лет в Америке, всю свою жизнь в России, я не нуждалась в том, чтобы кто-то показывал мне мою родную страну и что-то объяснял, а ездила везде, где заблагорассудится, и видела всё, что хотела увидеть.
Там я родилась, там я выросла, там я стала свидетельницей мировой войны, и крушения царской России, и революции, и красного террора, и гражданской войны. Теперь же мне предстояло застать новую эпоху, которая никоим образом не походила на Россию всех предыдущих периодов. Я не обращалась за официальной информацией к советским властям, а поговорила со всеми, с кем только могла: с крестьянами, рабочими, инженерами, моряками, коммунистами. И я постаралась запомнить всё, что они говорили, и часто цитировала их, потому что все они россияне и их реакция на эпизоды повседневной жизни в Советском Союзе, их мысли и суждения – это видение среднестатистических граждан, а потому, подобно зеркалу, отражающему текущие события, оно тоже ценно.
Когда я отправлялась в Россию, у меня не было никаких обязательств, я не давала ни единого обещания и не имела какого-либо предварительного соглашения с советскими властями касательно того, что я должна говорить или какую позицию мне следует занять по прибытии назад. Я ехала туда свободно, с открытым сердцем, и точно так же пустилась в обратный путь, не подпав под влияние кого-либо или чего-либо, кроме своего личного опыта и наблюдений, которые сделала во время этого путешествия. В любом случае, я въезжала в свою страну с неприятным предвкушением, поскольку всё ещё живо помнила хаотическое состояние России в период с 1917-го по 1922-ой год и, несмотря на всё, что прочла, ожидала увидеть обстановку почти такой же, какой я её оставила. Почему-то я не способна была представить, какие великие перемены могли произойти за десять лет, и совершенно не задумывалась о том факте, что выросло новое поколение и что дети 1917-го года стали теперь пылкими и фанатичными молодыми рабочими, принимающими наиболее активное участие в новой созидательной эре Советского Союза. Но стоило мне пересечь границу, как я поняла, что Россия 1932-го года похожа на дореволюционную Россию либо Россию первых послереволюционных лет не больше, чем день похож на ночь. Старое было полностью сметено, из революционного хаоса отливается совершенно новая форма, и теперешняя Россия – это мир в процессе становления. И меня чрезвычайно заинтересовал и этот новый мир, и всё, чего он пытается достичь.
По возвращении в Америку я услышала от одной женщины: "Вы, очевидно, любите свою страну сильнее, чем вы любили своих родителей. Иначе вы бы никогда не вернулись туда, где они так страдали и умерли".
"Я не совсем понимаю вашу точку зрения, – был мой ответ. – Возьмите, к примеру, свою собственную гражданскую войну между Севером и Югом. Предположим, ваш дедушка был убит южанином – означает ли это, что вы никогда не поедете в южные штаты, что вы не будете иметь друзей среди южан и что, в конечном счёте, вы ненавидите Юг и всегда будете ненавидеть?"
И у нас была гражданская война, было и, к сожалению, до сих пор остаётся много ненависти, однако я ненавижу ненависть, я устала от неё, я люблю свой народ так же сильно, как любила всегда, я отказываюсь и дальше быть изгнанницей, и больше всего на свете я желаю мира и взаимопонимания. "Ибо гнев на того, кого мы любим, воздействует на мозг как безумие"[3 - От переводчика: Цитата из известной баллады "Кристабель" английского поэта-романтика, критика и философа Сэмюэла Тейлора Кольриджа (1772 – 1834).].
Когда я рассказала об этом молодому коммунисту на борту корабля, что нёс нас в Европу, тот, рассмеявшись, промолвил: " У вас мистическая душа народовольца" ("Народная воля" была партией в девятнадцатом веке, которая выступала за свободу людей). "Вам бы жить лет сто назад, быть женой декабриста и добровольно последовать за ним в ссылку".
Возможно, он был прав, хотя в действительности у меня были некоторые опасения по поводу обладания "мистической душой".
Но, без сомнения, множество факторов повлияло на формирование моего характера, и наследственность, вероятно, тоже сыграла свою роль. Ведь мой прадед Яков Скарятин, живший во времена Французской революции, бесспорно, попал под её влияние и в некотором смысле сам стал революционером, ибо разве он не принимал участия в акте цареубийства? А вот дед и отец были ярыми реакционерами, монархистами, имперцами и абсолютистами, в то время как моя мама выступала страстной конституционалисткой. Да ещё меня окружали: и моя старая няня-англичанка – самая независимая душа на свете, твёрдо верившая в достоинство и свободу личности и ни перед кем не склонявшая головы; и доктор Крукович, отказавшийся от блестящей медицинской карьеры в Петербурге, дабы посвятить свою жизнь врачеванию крестьян в нашем поместье (и он рассказывал мне об условиях существования в деревнях – условиях, которые недалеко ушли от тех, что процветали в Матушке Индии); и "Профессор" Максимович, давший мне образование и оказавший на меня большое воздействие. Он был не только либералом, непрестанно насмехавшимся над нашим "аристократическим образом жизни" и пророчившим падение Старого режима и наступление Новой эры, но и личным другом Поссе?[4 - От переводчика: Владимир Александрович Поссе (1864 – 1940) – журналист, деятель русского революционного движения.], Стру?ве[5 - От переводчика: Пётр Бернгардович Струве (1870 – 1944) – русский общественный и политический деятель, редактор газет и журналов, экономист, публицист, историк, социолог, философ.] и многих других передовых людей своего времени. Он учил меня русской литературе, он учил меня истории, он указывал на те вещи, которые я никогда бы не разглядела своими собственными юными глазами.
Другим важным обстоятельством в моей жизни стал госпиталь, где я обучалась и тесно общалась с самыми разными людьми: профессорами, врачами, медсёстрами и пациентами – богатыми и бедными, теми, кто мог себе позволить лучшую больничную палату, и теми, кого взяли из благотворительности. На это наложились тяготы мировой бойни, революции, гражданского противостояния, отъезда в эмиграцию и, наконец, те переживания, что были связаны с моим недавним посещением России.
Вернувшись в Америку и с энтузиазмом рассказывая о достижениях в своей стране, я из полученной почты и реакции слушателей моих лекций вывела, что большинство людей понимает мою точку зрения и ей симпатизирует, но всегда находится и некоторое меньшинство, настаивающее на том, что я стала коммунисткой, пропагандисткой, членом советского правительства и даже сотрудницей ужасного ГПУ. Эти немногие утверждают, что я, "якобы видя прогресс", получаю большие суммы денег, что я состою на жалованье у Сталина.
Одна пожилая дама, которая как-то раз буквально монополизировала меня на всём протяжении светского приёма, задавая бесконечные вопросы о Новой России и, по-видимому, положительно воспринимая всё мною рассказанное, несколько дней спустя заметила нашему общему знакомому: "Только представьте, каким чудом мне удалось спастись. Я уже было собралась отправить Ирине Скарятиной и её супругу приглашение на ужин, когда, по счастью, вошла моя подруга и, увидев письмо, воскликнула: 'Да вы не можете принимать её у себя в доме – она же коммунистка'. Подумать только, как близко я подошла к обрыву. Ещё три минуты, и письмо было бы послано!"
А на одном званом обеде довольно-таки чванливый джентльмен, сидевший рядом со мной, упорно настаивал на том, что из тех людей, у которых нет ни хорошего происхождения, ни фамильных традиций, не сможет выйти ничего путного. "А как насчёт Горького, Шаляпина, Андреева и многих других? – наконец спросила я. – Разумеется, им мало чего досталось от предков". Однако он не позволил себя переубедить.
Кроме того, некая работница социальной службы не смогла бы, по её словам, поддерживать большевиков, поскольку те разрушают в России семейную жизнь, передают детей государству и национализируют женщин. Позже она провела меня по своему центру социального обслуживания, который был замечательно оборудован яслями, детскими садами и игровыми комнатами, полными детей, оставленных там матерями, работающими на близлежащих фабриках. "Но то, что вы здесь организовали, в точности повторяет сделанное ими в России, – сказала я, – и, конечно же, это не похоже на попытку разрушить семью или национализировать матерей, не так ли?" И она согласилась.
Некоторые из моих старых русских друзей даже приходили ко мне с тайной просьбой помочь их родственникам в России, то есть замолвить за них словечко советскому правительству, так как нисколько не сомневались, что я имею какой-то вес в большевистских политических кругах. И они отказывались верить, когда я пыталась убедить их, что у меня не больше влияния на советское правительство, чем у них самих.
Удручающие эпизодики, забавные эпизодики – они не причиняли мне особой боли и не вызывали хохот, а лишь заставили меня ещё сильнее захотеть, чтобы каждый смог увидеть и попытаться понять сегодняшнюю Россию.
Старая Россия для меня подобна чудесному сну, который я никогда не забуду, потому что годы моего детства и ранней юности были необычайно счастливыми. И ко всем её оставшимся в живых представителям я испытываю лишь глубочайшие чувства, а также преданность всему, что им дорого в нашем общем прошлом. Но той России, которую мы знали, больше нет, и я считаю невозможным жить только этим минувшим, и по мере того, как течёт время и происходят новые перемены, я надеюсь, что всегда смогу их понять и быть частью жизни своей страны.
Я счастлива, что отправилась туда, счастлива, что была со своим народом, счастлива, что смогу возвращаться снова и снова и что я больше не изгнанница.
Посвящается ЭТЕЛЬ ПАЛМЕР МОРГАН (миссис Ширли У. Морган) и нашей Пожизненной Дружбе.
Портрет Ирины Скарятиной из оригинального американского издания 1933-го года романа Ирины Скарятиной "First to Go Back".
Часть Первая. Я возвращаюсь в Россию
Как я добиралась
1
Когда мне пришла в голову мысль отправиться в Россию, многие мои друзья хором запротестовали.
"Что ты имеешь в виду – отправиться в Россию? – возмущённо вопрошали они. – Ты с ума сошла? Разве ты забыла, что являешься представительницей старого режима, бывшей графиней и изгнанницей? Да что с тобой такое? К тому же, – мрачно продолжали они, – советское правительство никогда тебя туда не впустит, ни за что на свете! А если это чудом и произойдёт, то есть у тебя выйдет прокрасться под своей американской фамилией, скрыв русскую, то они всё равно узнают, кто ты такая, и тебе больше никогда не удастся выбраться из этой позабытой Богом страны. Только подумай о жизни, которую ты будешь там вести … ГПУ … тюрьмы …"
Но я уже долго думала как об этом, так и о многом другом, ведь, в конце концов, разве я не была чистокровной русской, разве я не находилась в России во время и после революции, с 1917-го по 1922-ой год, и разве я не разбиралась в тамошних условиях гораздо лучше, чем мои друзья, чьи революционные знания были почерпнуты из слухов, газетных статей и книг?
Коли я пережила революцию, и красный террор, и последовавшие за ними годы хаоса, то наверняка смогла бы вынести и эту новую постреволюционную созидательную эпоху, и я не собиралась поддаваться угрозам и уговорам, лишаясь возможности увидеть её собственными глазами. Я устала быть изгнанницей, устала выслушивать всё о своей стране и своём народе от иностранцев, которые наезжали туда с короткими визитами и, даже не зная языка, возвращались, возомнив себя знатоками Советского Союза. Мне не терпелось самой взглянуть на происходящее, и я, конечно, не собиралась "прокрадываться" обманом. Либо ехать туда под своим полным русским именем, либо не ехать вообще. Таков был мой твёрдый ответ друзьям и доброжелателям, и я приступила к необходимым шагам по получению визы, вооружившись стопкой рекомендательных писем от известных американских писателей, интересовавшихся Россией и желавших помочь мне туда попасть.
Первой проблемой, с которой я столкнулась, был советский закон, явно запрещавший возвращаться в страну кому бы то ни было из тех, кто покинул её после революции 1917-го года. Если вы уехали до неё – это было нормально, поскольку доказывало, что вы были недовольны старым режимом и отбыли в другие страны в поисках лучшего правительства и лучших законов; но если вы уехали после – это демонстрировало, что вам не по нраву новая власть и, следовательно, оставайтесь-ка там, куда вас занесло, на веки вечные и даже не смейте помышлять о том, чтобы вернуться.
Так как я уехала в октябре 1922-го года, это правило, безусловно, имело ко мне прямое отношение, и я оказалась в весьма затруднительном положении. Куда бы я ни направилась в надежде получить визу, я повсюду сталкивалась с отказами, основанными на вышеупомянутом законе.
"Вы выехали в 1922-ом? Что ж, мне очень жаль, но вы не сможете опять попасть в Советский Союз", – повторяли мне снова и снова, пока я уже не была готова в отчаянии отказаться от своей затеи. Однако в один счастливый день, при посредстве известного американского банкира, я познакомилась с высокопоставленным советским чиновником, предложившим мне написать непосредственно в Москву – в Наркоминдел (Народный комиссариат иностранных дел) господину Литвинову[6 - От переводчика: Максим Максимович Литвинов (1876 – 1951) – советский революционер, дипломат и государственный деятель, народный комиссар (министр) иностранных дел СССР (1930—1939).], изложив свой случай и детально объяснив, кто я такая и почему хочу вернуться.
"Вы пользуетесь у нас хорошей репутацией", – ободряюще сказал мой новый знакомый.
"В каком смысле хорошей? – удивлённо спросила я. – Я же не коммунистка".
"О, нам это известно, – смеясь, ответил он. – В действительности мы точно знаем, чем занимается каждый русский эмигрант в этой стране, и когда я сказал о вашей хорошей репутации, я имел в виду, что, являясь представительницей старого режима, вы никогда не были замешаны в контрреволюционных заговорах. Кроме того, вы были честны в своих лекциях и книгах. Так что просто пошлите запрос и посмотрим, что из этого выйдет. Возможно, они сделают для вас исключение и одобрят выдачу визу".
С благодарностью пожав руку ободрившему меня человеку, я в тот же вечер отправила своё письмо. Прошло почти три месяца, но, хотя я день за днём и по нескольку раз в день посещала почту, ответа из Москвы всё не было. И снова я, придя в отчаяние, уже было начала думать, что моё дело безнадёжно, как вдруг пришёл ответ, где кратко и по-деловому говорилось, что моя российская виза одобрена.
Лихорадочно схватив конверт и запрыгнув в машину, я помчалась со скоростью шестьдесят миль[7 - От переводчика: Чуть более 95 километров.] в час, абсолютно не задумываясь об опасности, рисках и возможных несчастных случаях и спеша сообщить замечательную новость своему мужу, который, естественно, намеревался сопровождать меня и, будучи гражданином Америки по рождению, не имел похожих проблем с получением визы. Выскочив из машины, вбежав в дом и взлетев по ступенькам, я, затаив дыхание, стала махать письмом перед его изумлённым лицом.
"Оно здесь, Вик, – мы едем – мы уезжаем!" – бессвязно закричала я. Но он всё понял и, проявив должный настрой и схватив меня за талию, закружил по комнате, тогда как Сэмми, жесткошерстный терьер, стал прыгать вокруг нас, неистово лая и изо всех сил стараясь порвать мою юбку и брюки Вика, а кот Пукик, испытывая явное отвращение от столь неподобающего поведения, поспешил удалиться. В конце концов успокоившись и побросав кое-что из одежды в чемодан, мы помчались в Нью-Йорк, всю ночь ведя наш Форд сквозь кошмарную бурю, дабы сразу же приступить к делам с паспортами, всеми требующимися иностранными визами и прочими обычными формальностями, которые принято улаживать перед поездкой за границу.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70341499&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
От переводчика: На момент работы над романом в 1933-ем году.
2
От переводчика: Имеется в виду социалистическая система управления, как новая по отношению к капиталистической и феодальной.
3
От переводчика: Цитата из известной баллады "Кристабель" английского поэта-романтика, критика и философа Сэмюэла Тейлора Кольриджа (1772 – 1834).
4
От переводчика: Владимир Александрович Поссе (1864 – 1940) – журналист, деятель русского революционного движения.
5
От переводчика: Пётр Бернгардович Струве (1870 – 1944) – русский общественный и политический деятель, редактор газет и журналов, экономист, публицист, историк, социолог, философ.
6
